Совсем как на довоенных лекциях, которые он каждый год читал в Подмосковье, в День Медика. Если, конечно, не находился "в командировке", штопая раненые телеса государевых людей в диких уголках мира. Тогда так же все было аккуратно, чисто, только вместо хмурых и сосредоточенных докторов светились интересом - лица взрослых и восторгом – детей. Граждане Империи любили свою медицину и смелых людей, которые посвящали себя так называемому "милосердию скальпеля". Так с легкой руки Склифосовского, еще со времен Великой Войны называли работу полевых медикусов.
Традиция публичных лекций для гражданских закончилась два года назад, а кажется, что это было в прошлой жизни. Еще в те времена не маячили на заднем плане зенитные автоматы и ракетные батареи, вооруженная охрана и техника, идущая к фронту.
- Добрый день.
- А?.. – в первое мгновение задумавшийся медик не понял, кто это к нему обратился. В последний год в армии появилось много женщин, но таких вот он еще не видал. Брюнетка с длинными, до плеч волосами угольно-черного цвета, высокая, лишь немногим ниже самого Александра, который последний раз делал зарубку сильно выше отметки "180 см.". Одета в строгий костюм, такой же черный, как и пышная грива на голове. Впрочем, пиджак с высоким вырезом уже изрядно запылился и, судя по состоянию, познакомился с командой "Воздух!". Не салонная дива, любопытно… И покрой одежды очень строгий, близкий к военному, так обычно одевались представители производств, работавших на армию. Догадку подтверждал небольшой прозрачный чемоданчик – дань шпиономании, сквозь стенки которого виднелась толстая стопка бумаг с печатями.
- Вы не подскажете, где мне найти Александра Поволоцкого, хирурга-консультанта фронта? – спросила женщина. Она говорила быстро, но очень четко, как будто отбивала ритм на пишущей машинке.
* * *
- Слева! Слева!! – истошно вопил мехвод в ТПУ. – "Крестит", уже "крестит"!
- Вижу, - неожиданно ровно и негромко ответил командир, но его услышали, несмотря на оглушающий грохот. Наводчик не сказал ничего, он рвал из снарядного ящика новый матово посверкивающий цилиндр бронебойного. Стеллаж уже скалился пустыми ложементами и оставалось лишь удивляться, как "Медведю" удавалось так долго уходить от смерти.
Гедеон вжался в угол, вцепившись в поручень и сиденье с такой силой что, наверное, оторвать его можно было только вместе с металлом. Для радиста не существовало ничего, кроме кромешного ужаса за тонкой броней "Медведя", который тянул к юноше скользкие щупальца. В эти минуты его можно было пугать смерть-ротой, трибуналом или немедленным расстрелом – Гедеону было все равно, остались только всепоглощающий страх и понимание, что как только он отпустит поручень и хотя бы краем глаза посмотрит в триплекс – тут и настанет конец.
Еще выстрел. И еще один. Пустые гильзы перекатывались по полу, звеня при каждом рывке броневика – мехвод бросал машину резкими рывками из стороны в сторону, то выжимал под полсотню километров, то резко тормозил, уходя из вражеских прицелов. Тесный отсек наполнялся вонючим туманом, от которого рвота подступала к самому горлу – башенный вентилятор не успевал вытягивать пороховую гарь.
- Справа на час - два "укорота", берем крайнего! Упреждение на корпус!
- Осколочный зарядил, "иглы" кончились! Прицел взял!
Выстрел, затвор извергает порцию дыма, новая гильза со звоном летит на железный пол.
Снаружи что-то стучало по броне, безобидно и часто, словно… словно хоровод серых козлят скакал вокруг, колотя коваными копытцами по бортам. Гедеон истерически рассмеялся, представив это зрелище - посреди поля боя серенькие животные, весело выбивающие искорки из "Медведя" маленькими подковками.
- Долбанулся, - пробормотал наводчик, мельком глянув на радиста, который съежился на жестком сиденье и то дико смеялся, то тонко, протяжно выл, роняя струйки слюны, выпучив красные от гари глаза в животном ужасе. – Умом поехал!
- К пулемету, тварина! – гаркнул Гедеону командир, хватаясь за пистолет. – Сожгут же щас к хренам из окопов! Пристрелю!
Но, поняв, что радист его просто не слышит, уйдя в собственный мир беспросветных кошмаров, командир плюнул и, страшно ругаясь, потянулся к пулемету, которым должен был действовать как раз Гедеон. Офицер дал одну длинную очередь, другую, ворочая тяжелый ствол и шипя ругательства пересохшим горлом.
А затем мир взорвался ослепительной вспышкой. И все померкло
* * *
- С кем имею честь? – не очень вежливо отозвался Поволоцкий. Как человек прогрессивный, он поддерживал идеи равноправия и умеренного феминизма, но категорически не принимал присутствие женщин в армии. С одной стороны Александр понимал, что при размахе мобилизации и военных действий страна не может заполнить все потребные вакансии мужчинами. С другой – пресловутая "гусарщина" слишком часто закидывала в армию истеричных суфражисток или, что еще хуже, романтических дам, которые ожидали чего-то наподобие открыток тысяча восемьсот семидесятых. Сестры милосердия в элегантных халатах, симпатичные молодые люди с аккуратными перевязками, цветы в вазах и прочая благость. Столкновение с реальностью оказывалось куда менее приятным. Пока не вступила в силу Доктрина с ее тщательной регламентацией и отбором персонала, Александр навидался экзальтированных дам, приехавших в качестве добровольцев по линии Красного Креста, которые падали в обморок от одного запаха полостных операций или бились в истерике, увидев скоростную ампутацию.
Впрочем, сия фемина производила впечатление куда более уравновешенной особы, весьма строгой и целеустремленной.
- Анна. Анна Лесницкая, - представилась строгая брюнетка в костюме и протянула руку – не для поцелуя, а по-мужски, развернув ребром для рукопожатия. – Седьмой отдел Особого Департамента при канцелярии Его Императорского Величества.
- Александр Поволоцкий, - автоматически отозвался медик, пожимая протянутую руку, узкую, но весьма сильную. Для женщины сильную. – Седьмой отдел… Контроль поставок специальной медтехники, если не ошибаюсь?
- Совершенно верно, - подтвердила Лесницкая. – Вас нелегко найти.
- Я – хирург консультант фронта, - пояснил Поволоцкий. – Могу находиться где угодно, от армейского тыла до медсанбата. Сейчас сопровождаю Сергея Сергеевича Юдина.
- Наслышана, - улыбнулась Анна. Обычно у так называемых "business women" улыбка под стать облику – хищная, ритуальная. Но у Лесницкой она вышла на удивление очень милой, доброжелательной. – Неугомонный профессор все-таки вырвался на фронт.
- "Неугомонный профессор"? – удивился Александр.
- Да, его у нас так называют. Постоянно рвется на войну, но ему запрещают либо канцлер, либо Его Величество.
- Хорошо сказано, - улыбнулся Александр. – Что ж, чем обязан?
- Заявки на наркозные аппараты и системы вентиляции легких.
- "Козинов и партнеры"? – с ходу понял Поволоцкий. – Да, понял. Поставками занимается один из сыновей, он сейчас тоже ездит по передовой, собирает рекламации. Предприятие большое, вполне надежное, в чем затруднения?
- Есть заказ на дополнительную партию, но поставщик резко поднял отпускную цену. Я никак не могу за ним угнаться и, кроме того, хотелось бы решить вопрос быстро и без лишнего давления.
Александр нахмурился, напряженно думая.
- Сейчас, обговорю с Сергеем Сергеевичем и отправимся. Я примерно представляю, где можно найти Козинова.
* * *
Сознание возвращалось медленно, рывками. Гедеон ворочался, как большая медуза, на чем-то твердом, под непослушные, ватные пальцы попадалось то мягкое и липкое, то угловатое и жесткое. Глаза не открывались, их словно залепило клеем, сквозь который не пробивались даже едкие слезы. В нос ударил запах дыма – не от сгоревшего пороха, а вонь горящей резины. Утробно скуля, радист задергался еще сильнее, привстав на четвереньки. Потеряв человеческий облик, он толкался головой из стороны в сторону, поминутно оскальзываясь и падая на мокрый пол, среди гильз. И, вдруг, когда паника достигла наивысшего градуса, за которым лежало уже беспросветное безумие, он неожиданно освободился. То ли Гедеон каким-то чудесным образом сумел открыть кормовой люк, то ли тот уже был открыт, но стенающий юноша вывалился наружу, снова больно приложившись о холодную, твердую как камень землю.
Рядом что-то ужасно гремело, будто часто-часто били в огромный барабан. Радист заполошно тер глаза, стараясь стереть клей. Ужасно болела голова, что-то теплое и липкое стекало по лицу. Наконец он прозрел, сумев стереть, сорвать с век корку из подсыхающей крови.
"Медведь" стоял почти ровно, с перекошенной башней – вражеский снаряд не пробил броню, но буквально развалил ее по сварным швам. Рядом горел еще один броневик – дымно, с хрустящим стуком рвущихся пулеметных патронов в утробе. В стороне еще что-то дымилось и отбрасывало языки оранжево-красного пламени, но разъеденные дымом глаза не видели – что именно. Бой барабана долбил в уши, буквально разрывая перепонки. Что-то очень горячее упало на руку Гедеона, обжигая даже сквозь перчатку. Словно большое насекомое прыгнуло откуда-то сверху и больно ужалило. Юноша дернул рукой, перекатываясь на бок, и увидел новый кошмар.
Рядом стояла странная фигура, словно выбравшаяся из романа ужасов. Нечто большое, метра два в высоту, но кажущееся приземистым из-за размаха "плеч" и горба за спиной. Как будто горилла, только железная. Горб гудел и выбрасывал струйки дыма через несколько коротких трубок. Горилла стреляла из пулемета с огромным коробом вместо привычного магазина или ленты, держа оружие в отливающих металлом "руках" с трехпалыми кистями – два "пальца" противостоят третьему. Грохот пулемета и казался барабанным боем.