- Э-э-х! Бесполезно с тобой разговаривать, - махнул рукой Васька. - Когда тягло супружеское на шею себе повесишь, будешь меня вспоминать да плакать, что не уговорил тогда.
- Сначала дожить надобно.
- Доживёшь, Ваня. Долгий у тебя век будет, не сумлевайся.
Перед уходом прямо на крыльце Иван столкнулся с Хрипуновым. Тот явно ждал его и потому околачивался поблизости.
- Удачно сходил?
- Да так… - уклонился от прямого ответа Елисеев.
- Не хочешь говорить - не надо, - согласился Хрипунов. - Я тут ещё немного о князе разузнал. Помочь - не поможет, но хоть поймёшь, с кем хороводишься.
- Спасибо! - поблагодарил Иван.
Хрипунов вызвался проводить Елисеева до дома и по дороге рассказывал:
- Душа у его сиятельства просто золотая.
- Почему? - удивился Иван.
- Да потому, что окромя золота ничего не любит.
- Мало ли что люди наговаривают, - отмахнулся Елисеев.
- А ещё сказывают, что супруга явойная дражайшая добродетелью никогда не отличалась. Молодой князюшка Иван Долгоруков ещё во времена его императорского величества Петра Второго с женой Трубецкого путался и без всякой закрытности с нею жил, но при частых съездах с другими своими младыми сообщниками пивал до крайности, бивал и ругивал мужа, бывшего тогда офицером кавалергардов, имеющего чин генерал-майора и с терпением стыд свой от прелюбодеяния жены своей сносящего. Да и не он один на прелести княгинины льстился.
- Вот оно что, - протянул Елисеев.
По всему выходило, что был сиятельный князь преизрядным рогоносцем.
- Как-то раз проигрался в пух и прах князь Трубецкой. В полном расстройстве чувств заходит в опочивальню, а там супруга не таясь с князьком Андреем Гагариным махается. Лежат на постельке тёпленькой… Никита Юрьич раньше может и стерпел бы, да тут не выдержал: "Что творите, охальники! Как так?! Стыд на всю фамилию! Мне теперь одно остаётся: убить тебя, князь Гагарин, аль выкуп взять". Гагарин возьми, да спроси: "Какой выкуп? Во сколько оцениваешь?" "Да за такую конфузию не менее трёх тыщ! И чтоб никто о позоре том не ведал". Гагарин кошель развязал, грит: "Тут у меня шесть тыщ. Бери их, но токмо нам до завтра не мешай". Взял князь деньги, да поехал партию доигрывать.
- Прямо так и взял? - не поверил Елисеев.
- Ага.
- Покладистый, - хмыкнул Иван.
- Чрез то наш сиятельный князь немало потерпел. Единожды чуть было живота не лишился.
- Нешто дуэлировать возжелал? - заинтересовался Елисеев, тайно надеясь, что хоть таким способом князь попытался восстановить утраченную дворянскую честь.
- Если бы! - засмеялся Хрипунов. - До того дошло, что Иван Долгоруков будучи в доме сего князя Трубецкого, по исполнении многих над ним ругательств, хотел наконец выкинуть его в окошко, и если бы Степан Васильевич Лопухин, свойственник государев по бабке его, Лопухиной, бывший тогда камер-юнкером у двора и в числе любимцев князя Долгорукова, сему не воспрепятствовал, то бы сие исполнено было.
Немного помолчав, Хрипунов добавил:
- Только впоследствии припомнились кошке мышкины слёзки. Когда Никита Юрьевич в фаворитет у матушки-императрицы вошёл, так быстро с обидчиком своим разобрался. Ничегошеньки не забыл. Будь осторожен, Иван.
И они расстались.
Путь на съёмную фатеру не отнял много времени, и Елисеев не преминул в душе обрадоваться, что с жильём ему повезло - далеко идти не надо. Прав Васька оказался.
Темнело. Солдатские наряды обходили улицы, стараясь избегать опасных мест. Если б не они, город казался бы вымершим.
Елисеев отпёр входную дверь, повозившись в темноте, зажёг свечу в плошке, с ней вошёл в свою комнатку и едва сдержал удивлённый крик: пламя высветило совершенно незнакомого человека, лежавшего на его постели. Был этот незнакомец одет в одну лишь ночную рубаху белого цвета.
Услышав приглушённый звук, человек встал с кровати и, подойдя к Ивану, протянул руку с бесцеремонными словами:
- Ну, дедуля, давай знакомиться!
Глава 12
Не ошибся профессор Орлов, когда рассказывал мне о Елисеевых. Повезло мне с фамилией, в смысле, с семьёй. Предок оказался на удивление понятливым, чем несказанно порадовал.
До разговора с ним я сильно сомневался, что смогу убедить его в невероятной истории моего появления. Да что там! Мне самому было неясно, каким макаром сюда, сквозь время и пространство, занесло мою тушку. Ведь профессор утверждал, что машина времени позволяет лишь наблюдать за прошлым. Тем не менее, вопреки его словам, меня с какой-то (знать бы, с какой!) стати катапультировало в восемнадцатый век. Чтобы осознать этот факт, мне хватило тридцати минут. Остальное время я предавался размышлениям на весьма злободневную тему: навсегда ли я тут застрял, есть ли способ вернуться в родное столетие и как буду объясняться с пра-пра в периоде дедушкой. Я ведь сразу смекнул, что валяюсь в его до боли знакомых квадратных метрах съёмной площади.
А потом что-то загремело, зашумело, и в комнату ввалился Иван Елисеев собственной персоной. Тот самый, в башке которого я сидел немало дней и ночей. Мой уважаемый предок.
Не знаю, какая муха меня укусила, откуда взялось фривольное настроение и желание подурачиться.
- Ну, дедуля, давай знакомиться! - ляпнул я первое, что взбрело в голову.
А у самого кровь прильнула к щекам. Вдруг стало стыдно за свой поступок.
- Кто таков? - ощутимо напрягся предок, да и как не напрячься, когда в твоих апартаментах объявляется весьма подозрительный тип.
- Ты не поверишь, - готовый в любую минуту сдаться, заговорил я. - Мы с тобой родственники. Дальние, но родственники.
- Что-то я тебя не припоминаю.
Елисеев встал в подобие боевой стойки. Я не удивился, ведь своими глазами видел, что парень что-то умеет. Может, и не чёрный пояс десятый дан, но приёмчики в арсенале имеет не хуже, чем у Ван-Дамма.
- Ты меня бить погоди. Успеешь ещё, - попросил я.
Тут меня пробило на высокий "штиль".
- Не вели казнить! Вели слово вымолвить!
Парень важно кивнул.
И тогда я заговорил. Это была самая нелепая и путаная речь в истории человечества.
Но всё обошлось. Предок не потащил меня в Священный Синод, не стал разводить подо мной костёр, окроплять святой водой и грозить отечественным вариантом святой инквизиции. Более того: похоже, нервная система людей той поры была весьма крепкой. Во всяком случае, никакого шока при виде далёкого потомка канцелярист не испытал. Я ему даже позавидовал, ибо, скорее всего, отправил бы любого явившегося ко мне "гостя из будущего" в ближайшую психушку. А предок, гляди-ка, держится молодцом! Будто к нему каждый день родня из двадцать первого века ездит. И ведь не в первобытной отсталости и таёжной дремучести дело.
Нельзя сказать, что разговор получился простым. Очень сильно помогли воспоминания о днях, проведённых в шкуре предка, ведь я озвучил такие вещи, о которых никто и догадаться бы не сумел. Этот аргумент и стал последней соломинкой, сломавшей хребет верблюду.
- Теперь верю, - искренно сказал Елисеев. - Промеж нас и всамделишно есть нечто общее. Я чувствую это.
- Знаешь, у меня будто камень с души упал, - признался я.
- Как долго собираешься тут пробыть?
- Не имею представления… дедушка, - не удержался я.
Предок посмотрел на меня с укоризной:
- Вряд ли в летах промеж нас столь существенная разница. А поколь мы являемся отдалёнными, но родичами, хочу полагать тебя и меня братьями, не единоутробными, конечно, а, скажем, двоюродными.
- Кузенами то бишь… Хорошо, братец, согласен, - кивнул я. - Что дальше будем делать? Если я здесь, спаси Господь, застрял всерьёз и надолго, мне надо как-то легализоваться…
"Кузен" хоть и впервые слышал незнакомое дело, но сразу смекнул. Я ж говорю, повезло мне с роднёй!
- На первую пору выдам тебя за сына моего дяди, Петюню-блаженного. Господь его умом обделил, потому дядюшка племянника моего ото всех прячет, никому не показывает. Никто об ём толком знать не знает. Живут они от Питербурха далече, в глухомани сущей. В столицу сроду не наведывались и вряд ли наведаются. К тому же у дядюшки, храни его Господь, со здоровьем не всё ладно. В любой миг преставиться может. Так что никто тебя не раскусит. Вот только б бумаги на тебя выправить. Ну и на жисть что-то найти. Ведь не на службу тебе военную определяться!
- Что есть, то есть, - согласился я и добавил:
- Слушай, Иван, а не боишься ты, что я голову тебе морочу? И никакой я не потомок твой, а прощелыга, что в доверие втереться хочет? Или холоп беглый, от гнёта барского в Питере скрывающийся. И вешаю я тебе сейчас лапшу на уши, а ты стоишь, рот разинув, да слушаешь.
- Иногда надо умом верить, а иногда сердцем. А у меня нонче и ум и сердце одно говорят: всё обстояло так, как ты мне допреж сказывал.
- Чудной ты…
- Каковой уродился.