- Да, сударыня, - ответил он, нежно целуя ей руку, - это сам дон Хуан. Вы можете меня узнать по слезам, которых я не в силах удержать от радости, что вижу вас опять, по тому восторгу, который может вызвать только ваше присутствие. Я не ропщу уже на судьбу, раз она возвратила мне вас… Но куда увлекла меня чрезмерная радость? Я забыл, что вы в оковах. По какой превратности судьбы попали вы сюда? Как вы отделались от дерзкой страсти дона Альваро? Ах, сколько она мне причинила тревог и как мне страшно при мысли, что небо не защитило добродетели.
- Бог наказал за меня дона Альваро, - сказала Теодора. - Если б у меня было время вам рассказать…
- Времени много, - перебил ее дон Хуан, - дей разрешил мне говорить с вами и, что особенно должно удивить вас, видеться с вами без свидетелей. Воспользуемся этими счастливыми минутами. Расскажите мне все, что с вами приключилось со времени вашего похищения.
- А кто вам сказал, что меня похитил дон Альваро?
- Мне это слишком хорошо известно, - ответил дон Хуан.
Тут он рассказал ей вкратце, как он это узнал, как они с Мендосой отправились разыскивать ее похитителя и как были взяты в плен корсарами. Когда он умолк, Теодора начала свою повесть так:
- Нет надобности говорить вам, как я испугалась, когда меня схватили какие-то люди в масках; я лишилась чувств на руках того, кто меня нес, а когда очнулась от обморока, вероятно очень продолжительного, я была одна с моей камеристкой Инесой в открытом море. Нас поместили в каюту под кормой. Корабль шел на всех парусах. Вероломная Инеса начала меня уговаривать примириться со случившимся; из этого я заключила, что она сообщница моего похитителя. Он осмелился прийти ко мне и, бросившись к моим ногам, сказал:
- Сударыня, простите мне средство, которое я принужден был употребить, чтобы овладеть вами. Вы сами знаете, как я за вами ухаживал и какая неодолимая страсть побуждала меня оспаривать ваше сердце у дона Фадрике вплоть до того дня, когда вы отдали ему предпочтение. Если бы я вас любил обыкновенной любовью, я бы давно ее поборол и утешился от своей неудачи, но судьба дала мне в удел боготворить вашу красоту; как вы меня ни презираете, я не могу освободиться от вашей власти надо мной. Не бойтесь моей неистовой любви; я не для того лишил вас свободы, чтобы грубым насилием оскорбить вашу добродетель. Я хочу, чтобы в том убежище, куда я вас везу, между нашими сердцами был заключен священный и нерушимый союз.
Много еще говорил мне дон Альваро, теперь я уже не могу всего припомнить. Он старался доказать, что, силою принуждая меня выйти за него замуж, он поступает не как дерзкий похититель, а как страстный поклонник. Пока он говорил, я только рыдала и сокрушалась. Поэтому он оставил меня, решив не терять времени на напрасные убеждения; но, уходя, он подал Инесе знак, и я поняла, что ей поручено всячески поддерживать его доводы, чтобы легче было соблазнить меня.
Она так и делала; она сказала даже, что раз уж мое похищение получило огласку, мне больше ничего не остается, как принять руку дона Альваро Понсе, какое бы отвращение я к нему ни питала, что сердце надо принести в жертву моему доброму имени. Доказывая мне необходимость этого ужасного брака, трудно было облегчить мое горе; я была неутешна. Инеса уж не знала, что и говорить, как вдруг наше внимание привлек страшный шум, раздавшийся на палубе.
Это шумели сподручные Альваро; они увидели на горизонте большой корабль, который несся на нас на всех парусах; наше судно было не так быстроходно, поэтому мы не могли уйти от него. Вскоре большой корабль настиг нас, и мы услышали крики: "Сдавайся, сдавайся!" Но Альваро Понсе и его головорезы предпочитали умереть, чем сдаться, и храбро вступили в бой. Схватка была жаркая; я не стану ее описывать подробно, скажу только, что дон Альваро и его люди, после отчаянного сопротивления, погибли все до одного. Нас же перевели на большой корабль; он принадлежал Месоморто и находился под командой одного из его офицеров, Аби-Али Османа.
Аби-Али долго смотрел на меня с некоторым удивлением, потом, узнав по платью, что я испанка, сказал на кастильском наречии:
- Умерьте вашу печаль, утешьтесь, что попали в неволю; это несчастье было для вас неизбежно. Да что я говорю - несчастье! Это - удача, которой вы должны радоваться. Вы слишком хороши, чтобы ограничиться поклонением христиан. Вы не для того родились, чтобы принадлежать этим жалким смертным; вы заслуживаете поклонения лучших в мире людей; одни мусульмане достойны обладать вами. Теперь я снова возьму курс на Алжир, - добавил он, - и хотя я не захватил никакой другой добычи, я не сомневаюсь, что дей, мой повелитель, будет мною доволен. Я уверен, что он не осудит мое стремление поскорее вручить ему красавицу, которая станет его отрадой и лучшим украшением его сераля.
Услышав эти речи, я поняла, что меня ожидает, и зарыдала еще безудержнее. Аби-Али, по-своему объяснивший причину моего страха, только смеялся; он направил судно к Алжиру, в то время как я беспредельно сокрушалась. Я то обращалась к небу и просила его о заступничестве, то желала, чтобы какие-нибудь христианские корабли напали на нас или чтобы море нас поглотило. Потом хотела, чтобы слезы и печаль так обезобразили мое лицо, что дей нашел бы меня отвратительной. Тщетные желания, которые мне внушала опасность, угрожавшая моей добродетели! Мы вошли в гавань, меня повели во дворец, и я предстала перед Месоморто.
Не знаю, что говорил Аби-Али, представляя меня своему повелителю, и что отвечал ему Месоморто, - они говорили по-турецки; но по взглядам и жестам дея я поняла, что имела несчастье ему понравиться, а то, что он мне потом сказал по-испански, довершило мое отчаяние, подтвердив это предположение.
Напрасно я бросилась к его ногам, предлагая ему в виде выкупа все, чего он хочет, напрасно я рассчитывала на его алчность, обещая ему все свое состояние: он мне ответил, что ценит меня выше всех сокровищ мира. Он велел предоставить мне эти покои, самые роскошные в его дворце, и с того времени ничего не жалеет, чтобы отвлечь меня от печали, в которую я погружена. Он приводил ко мне невольников и невольниц, умеющих петь или играть на каком-нибудь инструменте. Он отстранил от меня Инесу, думая, что она только растравляет мои страдания, и теперь мне прислуживают старые рабыни, постоянно рассказывающие о любви их господина ко мне, о различных удовольствиях, которые мне предстоят.
Но все, что делается для моего развлечения, производит на меня обратное действие - ничто не может меня утешить. Я нахожусь в заключении в этом ужасном дворце, где каждый день раздаются вопли невинно угнетенных, но я меньше страдаю от неволи, чем от ужаса, который мне внушает страсть ненавистного дея. Хотя до сих пор он держит себя со мною как любезный и почтительный поклонник, тем не менее на меня нападает страх; я опасаюсь, что ему скоро наскучит почтительность и он в конце концов употребит во зло свою власть. Я живу в постоянном трепете, и каждая минута жизни для меня новое мучение.
Произнеся эти слова, донья Теодора залилась слезами. Дон Хуан был растроган до глубины души.
- Вы правы, сударыня, что представляете себе будущее в черных красках, - сказал он. - Я страшусь его так же, как и вы. Уважение дея к вам может пройти, и даже скорее, чем вы думаете. Этот покорный вздыхатель скоро сбросит с себя личину кротости, я не сомневаюсь в этом и вижу всю опасность, которой вы подвергаетесь. Но, - продолжал он другим тоном, - я не останусь простым зрителем. Хоть я и невольник, отчаяние придаст мне силы, и, прежде нежели Месоморто нанесет вам оскорбление, я вонжу ему в грудь…
- Ах, дон Хуан, - перебила его вдова де Сифуэнтеса, - как можете вы замышлять такие вещи? Бога ради не приводите их в исполнение. Какие жестокости последуют за этой смертью! Неужели турки не отомстят за нее? Самые ужасные истязания… Я не могу даже подумать об этом без дрожи! К тому же зачем вам напрасно подвергаться опасности? Лишив жизни дея, разве вы вернете мне свободу? Увы, меня, может быть, продадут какому-нибудь извергу, который не будет меня уважать, как Месоморто. К тебе, о небо, взываю, - яви справедливость! Тебе ведомо грубое вожделение дея, ты запрещаешь мне прибегнуть к яду и кинжалу, так предупреди же это преступление, которое ты считаешь грехом!
- Да, сударыня, небеса его не допустят, - сказал Сарате. - Я чувствую, что они меня вдохновляют. То, что мне сейчас пришло в голову, - это тайное внушение свыше. Дей позволил мне с вами видеться с тем, чтобы я убеждал вас ответить на его любовь. Я должен тотчас же отдать ему отчет в нашем разговоре. Надо его обмануть. Я скажу, что вы постепенно примиряетесь со своим положением, что его обращение с вами залечивает ваши раны и что если он будет так продолжать, то может надеяться на все. Помогите мне и со своей стороны. Когда он вас увидит, будьте не так печальны, как обычно; притворитесь, будто его речи доставляют вам некоторое удовольствие.
- Что за насилие! - перебила его донья Теодора. - Как может чистая, правдивая душа выдержать это, не изменив себе, и какова же будет награда за столь тягостное притворство?