Теперь перейдем к одному из его соседей, которого вы сочтете не менее безумным. Это старый холостяк, недавно вернувшийся в Мадрид с Филиппинских островов. Отец его, бывший аудитор при мадридском суде, оставил ему богатое наследство. Он ведет очень странный образ жизни. Целый день он проводит в приемных короля и первого министра; не думайте, что это честолюбец, добивающийся важного поста: ничего подобного он не желает и не просит. "Неужели, скажете вы, этот человек ездит туда только на поклон?" Вовсе нет! Он никогда не говорит с министром - тот его далее не знает, и наш холостяк об этом и не заботится.
- Какая же у него цель?
- А вот какая: ему хочется всех уверить, будто он влиятельное лицо.
- Ну и чудак! - воскликнул Клеофас, разражаясь смехом. - Столько труда из-за такой малости! Вы правы, он не далеко ушел от тех, что заперты в сумасшедшем доме.
- О, я покажу вам еще много других, которых, по справедливости, нельзя причислять к разумным людям, - сказал Асмодей. - Загляните в этот большой дом, освещенный множеством свечей. Там сидят за столом трое мужчин и две женщины. Они поужинали и теперь играют в карты, чтобы скоротать ночь, а потом разойдутся. Эти дамы и их кавалеры ведут такой образ жизни: они собираются каждый вечер и расстаются на заре, чтобы лечь и спать до тех пор, пока день не сменится ночью: они отказались от солнца и от красот природы. Глядя на этих людей, окруженных свечами, думаешь, что это покойники, ожидающие, чтобы пришли отдать им последний долг.
- Этих полоумных и запирать не стоит, - сказал дон Клеофас, - они и так уже заперты.
- Я вижу объятого сном человека, - продолжал Хромой. - Я люблю его, и он тоже весьма ко мне расположен. Он из того же теста, что и я. Это старый бакалавр, который боготворит прекрасный пол. Если вы заговорите с ним о хорошенькой женщине, он будет слушать вас с величайшим удовольствием; если вы скажете, что у нее маленький рот, пунцовые губки, перламутровые зубы, ослепительно белый цвет лица, короче, если вы будете разбирать ее во всех подробностях, он будет вздыхать при каждом вашем слове, закатывать глаза, и его охватит сладостный трепет. Два дня тому назад, проходя по улице в Алькала, бакалавр остановился перед лавкой башмачника, чтобы полюбоваться выставленною там дамской туфелькой. Внимательнейшим образом осмотрев ее, хотя она того и не стоила, он сказал своему спутнику, млея от восторга:
- Ах, друг мой, этот башмачок распаляет мое воображение! Как прелестна должна быть ножка, для которой он сделан! Я слишком возбуждаюсь, любуясь им; уйдем поскорее: я чувствую, что проходить здесь для меня небезопасно.
- Надо заклеймить этого бакалавра черной печатью, - сказал Леандро.
- Вы здраво судите о нем, - отвечал бес. - Но такой же печати заслуживает и его ближайший сосед, аудитор. У него собственный экипаж, поэтому он краснеет от стыда всякий раз, когда ему приходится ехать в наемной карете. Поставим рядом с ним его родственника, лиценциата, который занимает весьма доходное место в одной из мадридских церквей и, наоборот, ездит почти всегда в наемной карете, потому что жалеет свои собственные две очень приличные кареты и четырех прекрасных мулов, которые стоят у него на конюшне.
По соседству с этими двумя чудаками я вижу человека, которого по справедливости давно следовало бы запрятать в дом умалишенных. Это шестидесятилетний старик, ухаживающий за молодой женщиной. Он приходит к ней каждый день и воображает, что понравится ей, если будет рассказывать о своих любовных похождениях, относящихся к дням его юности: он рассчитывает, что красавица примет во внимание его былые успехи.
Присоединим к этому старому ловеласу другого старика, который отдыхает в десяти шагах от нас. Это французский граф, прибывший в Мадрид, чтобы посмотреть на испанский двор. Старому вельможе за семьдесят; в молодые годы он блистал при дворе. Некогда все восхищались его статностью, обходительностью и особенно хвалили вкус, с каким он одевался. Он сохранил все свои наряды и носит их уже пятьдесят лет, не считаясь с модой, а мода в его отечестве меняется каждый год; но самое забавное то, что старец убежден, будто сохранил все очарование прежних лет.
- Тут нечего колебаться, - сказал дон Клеофас, - причислим и этого французского вельможу к лицам, достойным быть обитателями la casa de los locos.
- Я приберегаю там комнатку для той дамы, что живет на чердаке, рядом с графским домом, - продолжал бес. - Это престарелая вдова, от избытка нежности и доброты она отдала своим детям все свое состояние взамен маленькой пенсии, которую они обязались выдавать ей на пропитание. Из благодарности они, конечно, этой пенсии ей не выплачивают.
Мне хочется послать туда же старого холостяка аристократа, который не успевает получить дукат, как тотчас же его истратит; но без денег он обойтись не может и готов на все, лишь бы их раздобыть. Две недели тому назад к нему пришла за деньгами прачка, которой он задолжал тридцать пистолей: ей нужны были деньги, чтобы обвенчаться с посватавшимся за нее лакеем.
- Видно, у тебя водятся денежки, - сказал ей старикашка, - а то какой же черт стал бы жениться на тебе ради тридцати пистолей.
- Да, у меня, кроме того, есть еще двести дукатов.
- Двести дукатов! - всполошился он. - Черт возьми! Дай их мне: я женюсь на тебе, и мы будем в расчете.
Прачка поймала его на слове и стала его женой.
Оставим три места для тех трех особ, которые только что поужинали в гостях и возвращаются к себе в тот дом, направо. Один из них - граф, мнящий себя знатоком литературы, другой - его брат, лиценциат, а третий - остряк, состоящий при них. Они неразлучны и всегда вместе ходят в гости. Граф только и делает, что восхваляет себя, его брат хвалит его и себя, а у остряка три обязанности: хвалить обоих братьев, не забывая при этом и собственную особу.
Еще два места: одно - для старика горожанина, любителя цветов. Ему не на что жить, а он тщится содержать садовника и садовницу, чтобы те ухаживали за дюжиной цветов в его саду. Второе место - для скомороха, который, жалуясь на неприятности, сопряженные с актерской жизнью, говорил как-то товарищам:
- Право, друзья, мне опротивело мое ремесло; я бы предпочел быть мелким землевладельцем с доходом в тысячу дукатов.
- Куда ни посмотришь, везде видишь людей с поврежденными мозгами, - продолжал бес. - Вот кавалер ордена Калатравы; он так хорохорится и так гордится своей связью с дочерью гранда, что считает себя ровней знатнейшим особам. Он похож на Виллия, считавшего себя зятем Суллы, потому что был любовником дочери этого диктатора. Это сравнение тем более верно, что у нашего кавалера, как и у римлянина, имеется свой Лонгасен, то есть ничтожный соперник, который еще более любим, чем он.
Право, можно подумать, будто на свет появляются все одни и те же люди, только в других обличьях. В том приказчике я узнаю министра Боллана, который ни с кем не считался и был груб со всяким, кто ему не нравился. В этом престарелом председателе воплощен Фуфилий, дававший деньги из пяти процентов в месяц, а Марсей, который подарил свое родовое имение комедийной актрисе Ориго, воплотился в этом юноше из хорошей семьи, прокучивающем с актрисой свой загородный дом вблизи Эскуриала.
Асмодей хотел продолжать, но, услышав, что где-то настраивают инструменты, остановился и сказал дону Клеофасу:
- В конце этой улицы музыканты собираются устроить серенаду в честь дочери некоего алькальда: если хотите посмотреть на этот праздник поближе, вам стоит только сказать.
- Я очень люблю такие концерты, - ответил Самбульо, - приблизимся к музыкантам: может быть, среди них есть и певцы.
Не успел он проговорить это, как уже очутился на доме рядом с домом судьи.
Музыканты сыграли сначала несколько итальянских мелодий, после чего два певца по очереди пропели следующие куплеты:
Первый куплет
Коль красы своей прелестной
Ты иметь хотела б список,
Молви: стану я без лести
Живописцем.
Второй куплет
Лик твой мраморно-спокойный
Бросил вызов Купидону,
Кто смеялся над тобою
Прежде, донья.
Третий куплет
Из бровей твоих красивых
Строя лук, амур-насмешник
Сам стрелой твоей зеницы
Был повержен.
Четвертый куплет
Ты владычица округи,
Чаровательница смертных:
Как магнит, влечешь ты души, -
Нежный жемчуг!
Пятый куплет
Если б выразить всю негу
Твоего, о донья, взора!
Вижу в нем звезду и небо!
Нет: Аврору!
- Куплеты очень изящные и нежные! - воскликнул студент.
- Это вам так кажется, потому что вы испанец, - сказал бес, - если бы они были переведены на французский язык, они не показались бы такими красивыми. Читатели французы не одобрили бы иносказательных выражений и посмеялись бы над причудливостью фантазии. Каждый народ восхваляет свой вкус и свой гений. Но оставим эти куплеты, сейчас вы услышите музыку другого рода.