- Что ты мелешь? - вскричал брат Жан. - Помогай нам, пятьсот миллионов чертей бы тебя унесло, помогай, язва тебе в усы, полтора локтя злокачественных нарывов тебе на штаны и на новый гульфик! Ведь судно-то наше терпит крушение! Бог ты мой, разве мы сможем спасти его? Здесь все морские черти собрались! Нет, пусть меня черти возьмут, но только нам не выкарабкаться!
Тут послышался жалобный голос Пантагрюэля:
- Господи, спаси нас! Погибаем! Впрочем, да не будет по желанию нашему, но да исполнится твоя святая воля.
- С нами бог и пречистая дева! - воскликнул Панург. - Горе мне, горе, тону! Бе-бе-бе, бу-бе-бе, бу-бу! In manus! Боже правый! Пошли мне какого-нибудь дельфина, чтобы он перенес меня на сушу, как малыша Ариона! Я прекрасно сыграю на арфе, если только она цела,
- Черт меня побери, - молвил брат Жан ("С нами бог!" - пробормотал Панург), - если я сейчас не спущусь и не докажу тебе наглядно, что твои яички привешены к заду орогаченного, рогоносного, обезроженного теленка! Му-у, му-у, му-у! Иди к нам сюда помогать, ревучий бычище, тридцать миллионов чертей тебе в глотку! Идешь ты или нет, тюлень? Фу, какой мерзкий плакса!
- От вас только это и слышишь.
- А ну, подайте сюда мое милое рвотное - сейчас я поглажу его против шерсти, почитаю с конца. Beatus vir qui поп abiit…. Я знаю это наизусть. Обратимся к житию святителя Николая.
Horrida tempestas montem turbavit acutum.
"Грозой" звали в коллеже Монтегю одного великого секателя школяров. Если педагоги, секущие бедных детей, невинных школяров, осуждены на вечную муку, то, клянусь честью, он, уж верно, висит сейчас на колесе Иксиона и хлещет розгой куцую собачонку, чтобы она быстрее его вертела; если же за сечение невинных детей наставникам уготовано вечное блаженство, то, должно полагать, он сейчас превыше…
Глава XXII.
Конец бури
- Земля, земля! - воскликнул Пантагрюэль. - Я вижу землю! Не унывай, ребята! Мы недалеко от гавани. Я вижу, на севере небо прояснело. Чувствуете сирокко?
- Не вешать голову, ребята, ветер упал! - крикнул лоцман. - К большой стеньге! Веселей, веселей! К булиням грот-мачты! Канат на кабестан! Верти, верти, верти! Руку на фал! Веселей, веселей, веселей! Поверни румпель! Держи крепче лопарь! Готовь полозья! Готовь шкоты! Готовь булини! Сади галсы на бакборте! Румпель под ветер! Тяни шкот штирборта, сукин ты сын!
- Вот теперь, милый человек, ты по крайней мере знаешь, кто была твоя матушка, - обратясь к матросу, ввернул брат Жан.
- Идти бейдевинд! На всех парусах! Румпель кверху!
- Есть румпель кверху! - отвечали матросы.
- Сокращай путь! Носом к рейду! Эй, кренгельсы! Поставить лисели! Веселей, веселей!
- Отлично сказано и придумано, - заметил брат Жан, - А ну-ка, ну-ка, ну-ка, ребята, живо! Так! Веселей, веселей!
- На штирборт!
- Отлично сказано и придумано. По-моему, гроза вовремя разразилась и кончилась. Слава тебе, господи! Черти от нас отстали.
- Трави!
- Сказано отлично, с полным знанием дела. Трави, трави! Милейший Понократ! Бога ради, сюда, неутомимый потаскун! Уж этот блудник наплодит одних мальчиков! Любезный Эвсфен! К малой стеньге!
- Веселей, веселей!
- Отлично сказано! Веселей, веселей! Бога ради, веселей!
- Не боюсь я ничего: ведь сегодня рождество, рождество, рождество!
- Мне нравится этот келевм,- заметил Эпистемон, - он сейчас как раз кстати, - ведь нынче в самом деле праздник.
- Веселей, веселей! Молодцы!
- Приказываю вам всем надеяться! - крикнул Эпистемон. - Направо показалась звезда Кастора.
- Бе-бе-бе, бу-бу, - забормотал Панург, - боюсь, что это не Кастор, а шлюха Елена.
- По-настоящему это Миксархагет, - аргивское ее наименование, я думаю, тебе больше понравится, - сказал Эпистемон. - Эй, эй, я вижу землю, я вижу гавань, я вижу толпу народа на пристани! Я вижу маячные огни!
- Эй, эй! - крикнул лоцман. - Обогнуть мол и отмели!
- Есть обогнуть! - отвечали матросы.
- Ну вот и все, - сказал лоцман, - сторожевые суда высланы нам навстречу. Помощь подоспела вовремя.
- Ах, мой создатель, до чего же верно сказано! - воскликнул Панург. - Золотые слова.
- Му-му-му! - сказал брат Жан. - Если ты отведаешь хоть каплю моего вина, так пусть потом черт меня самого отведает. Слышишь ты, блудодейка чертова! Господин начальник! Пожалуйте, вот вам полный кубок наилучшего вина. Эй, Гимнаст! Принеси кувшины и вирелейный, то бишь филейный, кусочек мясца. Да смотри не споткнись.
- Держитесь, ребята, держитесь! - вскричал Пантагрюэль. - Подтянись! Глядите: к нашему кораблю пристают две ладьи, три небольшие раубарджи, пять шипов, восемь каперов, четыре гондолы и шесть фрегатов, - добрые люди с ближайшего острова посылают их нам на помощь. Но кто этот Укалегон, который все время вопит и предается отчаянию? Разве я один держу мачту не крепче и не прямее, нежели двести канатов?
- Это бедняга Панург, - отвечал брат Жан, - у него телячья лихорадка. Во хмелю он вечно дрожит от страха.
- Коль скоро он во всех случаях жизни держится молодцом, а страх на него напал только во время этой страшной бури и грозного урагана, я уважаю его ни на волос меньше, чем прежде, - объявил Пантагрюэль. - Подобно тому как всечасная боязнь есть отличительная черта людей грубых и малодушных, - а таков был, к примеру, Агамемнон, что и дало основание Ахиллу осрамить его и сказать, что у него собачий глаз и оленье сердце, - так же точно бесстрашие в минуту явной опасности есть знак тупоумия, а то и вовсе бестолковости. Я не склонен думать, что после богохульства самое страшное - это смерть. И я не собираюсь оспаривать мнение Сократа и академиков: смерть-де сама по себе не есть зло, смерти как таковой бояться нечего. Но смерть во время кораблекрушения - это все-таки страшно, и еще как страшно! Недаром Гомер утверждал, что гибель на море тягостна, отвратительна и противоестественна. Пифагорейцы придерживались того мнения, что душа представляет собою огонь и что она огненного происхождения; таким образом, если человек гибнет в воде (стихии, враждебной огню), то - заключали пифагорейцы (хотя истина не на их стороне) - вся душа его гаснет. Эней во время бури, застигшей караван его судов близ Сицилии, пожалел, что не пал от руки силача Диомеда, и сказал, что трижды, четырежды блаженны те, кто погиб во время пожара Трои. А ведь из нас никто не погиб. Слава тебе, спасителю наш, во веки веков! Вот только корабли наши потрепало изрядно. Ну ничего, починим! Смотрите не сядьте на мель!
Глава XXIII.
О том, как после бури Панург опять стал славным малым
- Хо, хо! - вскричал Панург. - Все прекрасно. Гроза прошла. Будьте любезны, позвольте мне сойти первым. У меня очень важные дела. Нельзя ли вам еще чем-нибудь помочь? Дайте, я скручу вам эту веревку. Чего, чего, а храбрости мне не занимать. Страх мне почти незнаком. Давайте, давайте, мой друг! Нет, нет, я не робкого десятка. Хотя, признаюсь, когда девятый вал прокатился от носа до кормы, то меня это несколько встревожило.
- Парус убрать!
- Правильно! Как, брат Жан, вы бездействуете? Разве сейчас время пить? Почем мы знаем, - может статься, мучитель святого Мартина нашлет на нас новую бурю? Не могу ли я вам еще чем-нибудь помочь? Ах, чтоб меня! Я уж теперь каюсь, да поздно: зачем я не следовал учению тех добрых философов, которые утверждают, что гулять по берегу моря и плыть возле самой суши - это так же спокойно и так же приятно, как идти пешком, когда вашу лошадь ведут под уздцы! Хо, хо, хо! Ей-богу, все прекрасно. Не помочь ли вам еще чем-нибудь? Давайте, давайте! Если только черт не встрянет, я отлично справлюсь.
Эпистемон между тем всеми силами старался не упустить канат и до крови натер себе руку; послушав речи Пантагрюэля, он сказал:
- По чести, государь, буря повергла в страх и трепет не только Панурга, а и меня. Ну и что ж? Я из кожи вон лез. Я полагаю, что смерть есть роковая и неизбежная необходимость, но что рано ли, поздно ли умереть, тою или же другою смертью, - это зависит отчасти от сил небесных, отчасти же и от нас самих. Нужно неустанно к ним обращаться, взывать к ним, призывать их, просить, молить. Но этим ограничиваться и на этом успокаиваться нельзя: нам также надлежит прилагать усилия и всеми способами и всеми средствами им содействовать. Да простят мне пустословы, то бишь богословы, что я не придерживаюсь их установлений, - я основываюсь непосредственно на Священном писании. А знаете, что сказал консул Гай Фламиний, когда он попал в ловушку, приготовленную ему Ганнибалом, и его окружили в Перуджии, у Тразименского озера? "Дети мои! - сказал он. - Не надейтесь вырваться отсюда пеною молений и обетов богам. Нас может вызволить наша сила и доблесть, нам должно мечом проложить себе дорогу среди врагов". Так же точно Саллюстий приводит слова Марка Порция Катона о том, что помощи богов добиваются не праздными обетами и не бабьими причитаниями. Бдением, трудами, напряжением всех сил - вот чем достигается желанный и благополучный исход в любом деле. Если в нужде и в опасности человек выказывает нерадивость, слабость и леность, вотще воззовет он к богам: он их ожесточил и прогневал.