Таков был несколько странный язык германской политики, и таким-то образом Франки пользовались правом покидать правившего ими государя и переходить под власть другого потомка Меровинга. Королевская сила каждого из сыновей Клотера заключалась не столько в обширности и богатстве земель, составлявших их владения, сколько в числе воинов, которые состояли под их покровительством, и, по германскому выражению, повиновались устам их. Не было ничего положительного, или постоянного, в распределении франкского народонаселения между королями, силу которых оно составляло; оно не соответствовало в точности очертанию земель, так что иной государь мог иметь вассалов даже в чужом королевстве. Между этими вассалами или людьми, самые преданные, самые полезные, как тогда выражались, были те, которые, живя близ короля и составляя его постоянную стражу, пользовались, в виде платы, общим с ним столом, или произведениями его поместий. Менее можно было полагаться на верность тех, которые поселялись вдалеке, в собственных своих жилищах, пользовались, с королевского согласия, феодом или землями в виде вознаграждения. Они-то, для спасения своей собственности, изменили делу Гильперика и предложили королевство Сигберту; напротив того, первые, более верные, но не столь многочисленные, последовали за бежавшим королем своим в Турнэ. Сигберт с радостью принял посольство и предложение Нейстрийцев; он уверил их клятвой, что ни один город не будет предан войскам на разграбление и обещал прибыть в собрание, где, по обычаю предков, его должны были возвести на царство. Потом он совершил род военного обозрения до пределов Руана, и удостоверившись, что ни один из крепких городов на западе не расположен ему сопротивляться, возвратился в Париж.
Брунегильда, желая предостеречь мужа от возврата к братской любви и для личного надзора за исполнением своего мщения, оставила город Мец и прибыла к Сигберту. Она была так уверена в несомненности своего торжества, что предприняла это путешествие с обеими дочерьми, Ингондой и Клодесвиндой, и сыном Гильдебертом, четырехлетним ребенком. Повозки с ее имуществом были наполнены сокровищами и всем, чтò только было у нее лучшего из золотых уборов и драгоценных вещей. Казалось, она из женского тщеславия хотела всех ослепить и явиться в одно и то же время и великолепной в своем уборе и грозной для врагов. Эта королева, еще юная и замечательная по красоте своей, лучше других меровингских супруг соответствовала понятию о царице, которое галльский народ создавал себе по преданиям римской империи. Дочь короля, рожденная в стране, где королевская власть, хотя и в варварском племени, однако являла величие совершенно царственное, Брунегильда вселяла общее уважение высоким родом и достоинством своего обхождения. В день ее вступления в Париж, жители толпами стремились к ней на встречу; духовенство и особы сенаторских фамилий спешили приветствовать ее; но человек, который, по духовному и вместе с тем правительственному званию, стоял в главе всего народа, епископ Герман или Жермень, чтимый ныне во святых, не явился для встречи.
То был поборник просвещения и христианской веры, одна из тех нежных организаций, которым зрелище римского мира, подвластного варварам, причиняло нестерпимое отвращение, и которые истощали силы свои в тщетной борьбе с свирепым насилием и страстями королей. С самого начала междоусобной войны, святой Жермень старался быть посредником между Гильпериком и Сигбертом, а по прибытии последнего, тщетно возобновлял свое ходатайство и увещания. Утомление и печаль расстроили его здоровье; он занемог и во время телесных страданий, настоящая и будущая судьба Галлии представлялись ему в красках еще более мрачных. - "Отчего" - восклицал он: - "не имеем мы минуты спокойствия? Отчего не можем сказать, подобно апостолам, в промежутке двух гонений: Вот наконец сносные дня"? Одержимый недугом, не будучи в состоянии высказать Брунегильде своих увещаний в пользу мира, он изложил их письменно. Письмо это, переданное ей церковником франкского происхождения, по имени Гондульфом, и дошедшее до нас, начинается почтительными извинениями и уверениями в преданности; потом продолжается следующим образом:
"Стану ли я повторять слухи, которые ходят в народе? Они смущают меня и я желал бы иметь возможность скрыть их от вашего сведения? Говорят, что ваши советы и наущения побуждают преславного короля Сигберта к упорному ожесточению в погибели нашего края. - Если я повторяю подобные толки, то не потому что им верю, но дабы упросить вас не давать никакого повода к таким важным обвинениям. Хотя земля наша с давних уже пор не может назваться счастливой, однако мы еще не отчаиваемся в Божием милосердии, которое властно остановить мстительную руку, лишь бы те, на ком возлежит правление, не увлекались жаждой убийства, любостяжанием, источником всякого зла, и гневом, потемняющим здравый разум.
"Богу это известно, мне и того довольно; я желал бы умереть для продления их дней, желал бы умереть прежде их, дабы не видеть на глазах своих погибели ни их самих, ни нашего края. Но они не перестают пребывать в беспрерывной войне и распре; обвиняя друг друга, ни мало не помышляя о суде Божием и не желая ничего предоставить определению Его всемогущей воли. Как ни один из них мне не внемлет, то я к вам обращаю мое моление, ибо если, ради их раздоров, королевство склонится к гибели, то ни вам, ни детям вашим великого торжества в том не будет. Да возрадуется же эта страна, приняв вас к себе; явите, что вы призваны для спасения, а не для погибели ее; укротив гнев короля, склонив его терпеливо ждать суда Божьего, вы рассеете в прах все дурные толки народа.
"С горестью пишу к вам об этом, ибо знаю как ниспровергаются цари и народы, оскорбляющие Господа. Кто надеется на силу собственной руки своей, будет попран и не стяжает победы; кто доверчиво полагается на многочисленность своих воинов, тот далек от безопасности и впадет в страх смерти; кто величается сокровищами сребра и злата, тот подвергается поруганию и бедствию прежде, нежели насытит свое любостяжание. Так мы читаем во Св. Писании.
"Бесславно победить собственного брата, повергнуть в унижение родное семейство и разорить владение, основанное предками. Кто ратует друг против друга, тот ратует сам против себя; каждый из них стремится к разрушению собственного своего блага, а враг, стерегущий их и уже близкий к ним, радуется, видя их погибель… Мы читаем, что царица Эсфирь была орудием Бога для спасения целого народа; воссияйте же и вы благоразумием и чистотой вашей веры, отклоняя государя короля Сигберта от намерения, противного Божескому закону и даруя народу наслаждение благами мира, пока верный Судья не изглаголет суда своего. Кто отвергнет любовь братскую, пренебрежет увещания супруги, не внемлет гласу истины, на того все пророки ополчатся глаголом; того все апостолы поразят проклятием и сам Бог рассудит его по своей всемогущей воле".
Чувство горести, напечатленное на каждом слове этого письма, несколько высокомерная важность слога и даже презрительный способ речи о королях, не называя их, все это имело в себе нечто повелительное; но все было бесполезно. Брунегильда имела характер в высшей степени мстительный и непреклонный, образец которого олицетворен в древней германской поэзии и в женщине того же имени. Она не обратила внимания ни на угрозы религии, ни на эти старые предостережения людской опытности в превратность счастия. Ни мало не помышляя о своем положении, действительно затруднительном в том случае, если бы муж подвергся какой нибудь неудаче, она более нежели когда-либо сгорала нетерпением дождаться отъезда его в Турнэ, чтоб нанести там последний удар и увенчать свою победу братоубийством.