Консалв выхватил шпагу и, не обращая внимания на численное превосходство противника, с таким остервенением ринулся в бой, что трое всадников тут же рухнули с коней на землю. Олибан приказал гвардейцам взять его живым и ни в коем случае не причинить вреда. Гвардейцы нехотя, но повиновались приказу. Однако под ударами Консалва им пришлось думать не столько о том, чтобы захватить его живым, сколько о сохранении собственной жизни. Олибан, видя столь мужественное сопротивление и опасаясь потерять свою должность из-за невыполнения приказа, соскочил на землю и, изловчившись, поразил коня Консалва. Смертельно раненный конь, падая, придавил Консалва. Его шпага сломалась, и, безоружный, лежа на земле, он оказался в окружении гвардейцев. Олибан с учтивым поклоном показал ему на сгрудившихся вокруг всадников, как бы давая понять, что всякое сопротивление бесполезно и что придется подчиниться приказу герцога. Консалв понимал безвыходность своего положения, но возвращение в Леон казалось ему верхом всех его несчастий. Найти Заиду и тут же потерять – было от чего сойти с ума. Увидев подавленный вид Консалва, гвардейский офицер подумал, что его пленник страшится сурового обращения со стороны герцога, и решил успокоить его:
– Вам, сеньор, видимо, неизвестно, что произошло в Леоне за время вашего отсутствия, иначе вы бы так не противились возвращению.
– Я не знаю, что произошло в Леоне, и меня это совершенно не интересует. Я знаю одно: вы доставите мне гораздо больше удовольствия, если здесь же убьете меня, чем приволочете в Леон.
– Я мог бы вам сказать большее, – невозмутимо продолжал офицер, – если бы не получил от герцога приказа не сообщать вам о причинах его действий. Могу лишь заверить вас, сеньор, что вам нечего опасаться.
– Думаю, – сказал Консалв, – что то состояние, в котором вы доставите меня в Леон, лишит его удовольствия проявить свои звериные инстинкты.
Во время их разговора лодка вынырнула из-за поворота. Консалв увидел Заиду – она сидела у борта и смотрела в противоположную сторону, лица ее не было видно. "Проклятье, – выругался он про себя. – Судьба вернула мне Заиду и тут же отняла ее. В доме Альфонса она была рядом, я мог разговаривать с ней, но незнание языка мешало мне понять ее. В Тортосе я слышал ее голос, понимал, о чем она говорит, но не узнал ее. Теперь я ее вижу, я узнал ее, мы можем понять друг друга, и я опять теряю ее, и на этот раз навсегда". Консалв поднял глаза на всадников и промолвил:
– Вы, как и я, понимаете, что мне не вырваться из ваших рук. Милостиво прошу вас, позвольте мне подойти к берегу и сказать несколько слов людям, сидящим вон в той лодке.
– Должен вас огорчить, – ответил Олибан, – но полученные мной указания не позволяют мне исполнить ваше желание. Вам запрещено разговаривать с кем бы то ни было.
Офицер прочитал на лице Консалва такое отчаяние, что, испугавшись, как бы пленник не позвал на помощь сидящих в лодке людей, приказал солдатам отвести его подальше от берега и располагаться на ночлег. Утром Олибан распорядился седлать коней, и, проделав почти без отдыха немалый путь, уже через несколько дней отряд спешился в двухстах шагах от города. Посланный в Леон нарочный вернулся с приказом доставить окольными путями пленника во дворец, в кабинет герцога. Убитого горем Консалва уже не интересовало, ни куда его ведут, ни чего от него хотят.
Часть вторая
Оказавшись во дворце в знакомой обстановке, где когда-то он чувствовал себя самым счастливым человеком на земле, Консалв еще острее ощутил трагичность своей участи. В нем вновь проснулась ненависть к дону Гарсии. Боль, причиненная утратой Заиды, на какой-то миг уступила место неистовому гневу и желанию высказать герцогу все, что накопилось у него в душе.
Отрешенный от действительности, Консалв вздрогнул при виде Герменсильды, направлявшейся к нему в сопровождении дона Гарсии. Их появление вдвоем в ночное время в месте, которое ничего, кроме неприятных воспоминаний, у него не вызывало, настолько поразило его воображение, что он не мог скрыть своих чувств и невольно отшатнулся. Уловив его замешательство, герцог заговорил первым.
– Наконец-то вы вновь с нами, мой дорогой друг! – обратился он к Консалву. – Неужели до вас не дошли слухи о тех событиях, которые произошли в королевстве? Позвольте представить вам мою жену. Да, я ее муж, и для полного счастья нам не хватает лишь вашего благословения.
Герцог нежно поцеловал Герменсильду, и она так же неясно ответила ему своим поцелуем. Затем оба стали умолять Консалва простить их за те страдания, которые по их вине ему пришлось пережить.
– Это мне надлежит просить у вас прощения за то, что я не мог совладать со своими подозрениями. Я надеюсь, вы простите мне мой первый недобрый взгляд, вызванный вашим совместным и столь неожиданным для меня появлением, и мою слепоту, помешавшую мне оценить милость, которой вы одарили мою сестру.
– Можете не сомневаться, ее красота и мое счастье простят вам еще большие грехи. Я же, со своей стороны, прошу вас забыть о том, что Герменсильда скрыла от вас свою любовь к хорошо известному вам герцогу, в чувства которого поверила.
– Счастливый конец уже оправдал ее поведение, – отвечал Консалв. – Скорее она имеет право предъявлять мне претензии за то, что я пытался воспротивиться ее счастью.
Дон Гарсия заботливо поинтересовался у Герменсильды, не устала ли она и не желает ли ввиду позднего часа удалиться к себе, попросив у нее позволения недолго побыть наедине с Консалвом.
Когда они остались вдвоем, герцог по-дружески обнял Консалва и сказал:
– Я бы очень желал, мой дорогой друг, чтобы вы забыли нанесенные вам мною обиды. Сделайте это хотя бы во имя наших прежних добрых отношений. Поверьте, я нарушил законы мужской дружбы, движимый страстью, которая лишает человека разума.
– Сеньор, я настолько поражен всем случившимся, что не знаю, как выразить свою признательность. Мне кажется, я вижу сон и не могу поверить в счастье вновь обрести ваше расположение. Но скажите мне, ради бога, чему я обязан своим возвращением.
– Вы, Консалв, задаете вопрос, ответ на который потребует долгого разговора, Но я, желая как можно скорее оправдаться перед вами, не хочу упустить случая и попробую в двух словах изложить суть того, что произошло.
Дон Гарсия хотел рассказать, как он воспылал страстью к Герменсильде, какую роль сыграл дон Рамирес, но Консалв, жалея время герцога, попросил его сразу перейти к событиям, случившимся после его отъезда из Леона, сказав, что до этого момента ему многое известно. Герцог согласился и продолжил свое повествование.