Впрочем, в лабильность ее психики Постма не верил, относя ежевечерние женские слезы на счет семнадцатой телевизионной программы с ее сериалом «Сентиментальные истории». Однако сознавал Постма, что подвижничество жены, техника-спектрометриста, на скромную зарплату которой он жил все последние годы, требует вознаграждения. И мысли о Великом Изобретении не покидали Постму даже по ночам, когда, утирая со лба зеленый пот, он распиливал ножовкой обгоревший в атмосфере корпус аэробуса, надеясь соорудить из обрезков индивидуальную ракету многоразового использования. Постма мечтал слетать на персональном челноке на законсервированную Сферу и отыскать там что-нибудь, еще не известное земной технологии. «А что, если в Приборе использовать вакуумное напыление...» – мысль осталась недодуманной, ибо Постма окаменел.
Что-то – еще непонятно что – словно плетью огрело Постму. Что-то такое, секунду назад увиденное. Где? На афишной тумбе. Это точно. Но что? Неужели афиша? Почему? Ведь Постма в земные театры не ходил принципиально – во-первых, не любил, во-вторых, не понимал, в-третьих, отвлекало! Он повернулся и съел афишу взглядом. Странно, ничего выдающегося, хотя и несколько необычно:
ГАСТРОЛИ ГАСТРОЛИ
Бурляндский драматический театр
премьера КРАНДАПЕЯ
пьеса в 8 актах, 23 картинах,
с интермедиями, фехтованием, гонгом
и раздачей ценных подарков
Постма подошел поближе, и той же плетью его шваркнуло еще раз. Теперь-то понятно, в чем дело. На афише мелким шрифтом значилось после слова «премьера» – «автор Постма»; после слова «подарков» – «вход свободный». Очень удивился Постма. Даже оранжевым потом изошел. Не писал он пьес в своей жизни – вот беда! Вообще ничего не писал, даже стихов, если не считать жалоб в Комитет по Контакту и объяснительных записок по месту жительства. Поэтому решил прояснить невероятную загадку и зашагал к Духанному переулку – там театр стоял.
Именно: дом пять. Большое светлое здание с колоннами, по архитраву – красный кумач протянут, на нем крючковатой вязью слова: «Гастроли Бурляндского Драмтеатра».
По ступенькам бежал розовощекий администратор и восторженно кричал:
– Наше вам, наше вам, дорогой приблудянин Постма! На пьеску свою пожаловать изволили? Милости просим!
– Почему же – «на свою»? – заволновался Постма. – И не на свою вовсе. Так, знаете ли, заглянул, думал, аншлаг.
– Помилуйте, батенька! – замахал руками администратор. – Зачем же сразу-то отрекаться? Ни труппы не знаете, ни режиссуры не видели, а туда же! Потом свет у нас – вообще закачаетесь. Не говоря уже о шумовых эффектах. Ваша, ваша она, драмка-то, без дураков. Только об аншлаге вы зря, – эдак обидеть нас можете, Какой уж там аншлаг, при нынешнем авторе, сами посудите? Да вы заходите, заходите, здесь ступеньки, осторожнее, тут у нас темно, хе-хе, экономия, к слову сказать, зато оркестр сейчас из ямы вызовем, тушик сыграем, либретто дадим почитать...
– Стоп! – закричал Постма, подавленный словоизвержением администратора. – Либретто, простите, чего? Нешто оперу играете?
– А это уж у вас спросить надо, милый, оперу или там что. Сами такое написали...
– Ничего я не писал! – пожелтел Постма. – Я, если хотите знать, ручки уже год не держал. Книги и газеты вот держал. Потом журналы, брошюры по технике безопасности, драхмы, инструкции разные, франки, письма, открытки, памятки, кванзы, билеты автобусные, сопроводительные, юани, накладные, даже неоконченные рукописи моих друзей, забытые в метро, – это пожалуйста. Но писать – не писал! Я – читатель, а не писатель.
– Писали, писали, – мягко успокаивал администратор. – Сейчас все пишут.