Очередной перекур без писклявого Шершнева голоса не имел уже такого эффекта, более был похож на обычную деревенскую беседу. Без Ивана стало грустно и Николаю Степановичу. Мужчины, которые выпили немножко более, чем надо, пытались закурить даже прямо за столами, оттуда их гнали во двор, и мало кто из них задерживался в сенях. Разогрелись. Вот теперь разогрелись! Прочь, ветер, с дороги! Привет, ёлочка!..
Однако и в сенях все же толпились мужчины – на этот раз почти одни некурящие. У тех перекур имел другое значение – надо дать отдохнуть телу, ведь не так просто сидеть за столом весь вечер. Галдели. Федор Хацков вспомнил, как служил в армии на Кавказе. Хвалил Кавказ. Хорошо там, говорил. Мишка Терешенок рассказывал, что как-то к нему приезжал зять, и встречу ту они хорошо отметили. И вроде бы оставили на утро бутылку водки. А проснулись – нету. Куда подевалась? Кто бы мог спрятать? Ты, жена? А жена, тетка острая на язык, за словом в карман не полезла, нашлась быстро:
– Где это вы видели собаку с колбасой на шее? Спрятать они захотели. А более глупого ничего придумать не могли – что отец, что зять?
Посмеялись. У Мити Буханова – свое:
– Про косилку свою вспомнил… Новенькую купил же. Около двора на ночь оставил. Утром дочка спрашивает: "Папа, а где твоя косилка?" Как – где? Стоит. "Нет, там ее нет". Смотрю: правда, нет. Украли. Наши не могли, конечно. Не спрячешь. Объехал все окружающие деревни. Четыре года искал. Нашел! Мужики, кому нужна косилка? Бесплатно отдам. Пока нашел, все свои силы истратил, видимо… Да и жизнь за это время другой стала. Изменилась заметно. Корову же не держу. Знаете. Сам сено не ем. Может, и не надо было искать? Пусть бы парни те косили себе и людям на здоровье. Хотя – нет: за вред, за любой вред все равно надо по рукам бить…
Откуда-то взялся Иван Шершень. Тут как тут.
– А я уже выспался! – тер он глаза дрожащими пальцами. – А моя дрыхнет. Сопит в две дырочки. Глянул на часы: ого, мне же на ферму скоро!.. А в голове, сами понимаете… Так вы что, все еще тут?
– А где нам быть? – повернулся лицом к Шершню Федор Хацков. – Свадьба же!..
Шершень согласился:
– И я своей говорю: свадьба же, а ты меня уволокла оттуда. Как же, говорю, там одни мужики без меня будут? "Спи!" Слышали? Это мне: спи! А я, может, не хочу. Бессонница у меня. Но ты ей поди докажи! – он повертел головой по сторонам. – Так что, и Николая Степановича, брата Егора, уже нету?
– Почему же, тут он, – кивнул на входные двери Митя Буханов. – В доме.
– В доме? В доме – не считается. Ишь, спрятался! А почему не там, где все? Непорядок! Перекур – он для всех перекур! Я правильно говорю, мужики?
Шершню никто не ответил, тогда он потянул двери на себя и исчез в доме.
– А, так вот ты где, Николай Степанович! – широкая добродушная улыбка появилась на лице Шершня. – А для меня уже новый день начался. Где бы тут чего тяпнуть, а то голова тяжеловата?.. Мне же теляток кормить скоро… Должен быть, как штык!.. – Иван наполнил первую чарку, что попалась под руку, водкой, задержал взгляд на собеседнике. – Так что, забодай его комар, выпьем, так сказать? За компанию? А?
– Нет, спасибо. Я уже и так, чувствую, много выпил.
– То вчера было. Да? Да. А сегодня еще не пил. Что было, то уплыло. Где твой шкалик, Николай Степанович? Да и как же дядя не выпьет за любимую племянницу, которая, вишь ты на нее, не кого-нибудь, а инженера сельского производства прибрала к рукам, приютила, так сказать. Человека солидного. Я же ее, сопливую, вот такой-то помню, – Шершень держал в одной руке чарку, а пальцы второй растопырил над полом, даже чуть наклонился, чтобы быть более достоверным. – Такой была… Вовремя я тут, у вас, оказался – чуть не проспал было мероприятие. Ну, со своей мымрой… сам же знаешь… Я разве не рассказывал вчера?
– Рассказывали. Много чего рассказывали.
– И про комсомольскую путевку?
– Ну, это конечно… в первую очередь… и с таким энтузиазмом рассказывали, что и мне захотелось туда, на Колыму.
– Сегодня не пустят. Не-а. Другая страна. Не пустят. А жаль. Комсомол был в почете. Так что, за племянницу не выпьешь?
Николай Степанович подставил чарку, Шершень наполнил ее и сказал:
– Теперь я вижу, что ты свой человек. Наш. Ну, пусть будет все хорошо.
И осушил посуду. То же самое, чуть помедлив, сделал и Николай Степанович.
– Теперь можно и перекурить…
– Вы закусите, – посоветовал Ивану Николай Степанович.
– А папироса – что, не закуска? Еще какая! Ого закуска! – и начал выбираться из-за стола. – Пошли, пошли, Степанович. Я же альбом принес. Покажу Колыму. Свой ты человек, вижу, тогда почему ж не показать. Вот он, альбом, тут… В коленкоровом переплете… При мне. Или, может, еще по одной?.. Чтобы лишний раз штаны не рвать о скамью, а, Степанович?
– Накормите телят, дядя Иван, а тогда и выпьем. Договорились?
Шершень задержал на бутылке с водкой долгий взгляд, передернув кадыком, согласился:
– Разумный человек дурного не посоветует. Правильно: сперва телят, а тогда можно будет… Тут или где глянем карточки? Тут света побольше.
– Можно и тут.
– Принимается! Держи пять!..
Шершень достал из-под ремня маленький альбомчик, который был перехвачен белой резинкой, развернул, полистал… потом еще полистал, на этот раз быстро… А тогда поднял альбом над собой, потряс – из него ничего не выпало. Альбом был без карточек. Посмотрел на Николая Степановича.
– Были же!.. Вчера листал!.. Были же!.. Ну, Татьянка, ну, подожди! – и на его глазах, что еще больше поразило гостя из города, показались слезы. – Так подвести!.. Всю мою Колыму вытрясла из альбома!.. До единой карточки!.. А я же там и с начальником в обнимку стою – с тем, что из Канавы!.. И печки на фотках были, что топил!.. И дрова!.. И много чего было на тех фотографиях, забодай ее комар! Хотел тебе, Николай Степанович, показать… похвастаться биографией… Не получилось. И все потому, что не везет мне на баб. Одна запёрла туда, а вторая и знать не хочет!..
Николай Степанович положил руку на плечо Шершня, а сам, пристально посмотрев в его влажные глаза, не сразу проговорил:
– Хорошая жена у вас, дядя Иван… Берегите ее… А карточки как-либо посмотрим в другой раз… Что мы, последний день на этом свете живем?
… На дворе по-прежнему бесился холодный ветер. Поближе к утру свадьба начала загасать, в сенях уже никого не было. О перекуре напоминало только сизое облако горьковатого дыма, которое намеревалось проскользнуть во двор и подбиралось к двери, когда кто заходил или выходил, однако ничего не получалось: холодный воздух с улицы опережал облако, всячески оттесняя его; он нагло и решительно врывался в сени и начинал властно хозяйничать тут, не обращая внимания, как у себя во дворе у новогодней елки…
Вскоре о перекуре в сенях-катушке мало что напоминало.
Шанс
В автобусе людей было не так чтобы много. Время "пик" миновало, и теперь тут ехали, похоже, только те пассажиры, которые особенно никуда не спешили. Геннадий Петрович и был из числа таких. Третий день как он в отпуске, и вот решил выбраться на центральный городской рынок: там все же больший ассортимент самых разных товаров. А ему кое-что надо было купить, и в первую очередь – кус сала, которое он справедливо считал стратегическим продуктом, и рассуждал: не дело это, если сала нет в доме. С ним, мол, не пропадешь, оно выручит в любую минуту дня и ночи. Особенно, если ты – холостяк. Старый холостяк!
Так получилось, что на очередной остановке в салон вошли две женщины примерно одного возраста и сели они как раз напротив Геннадия Петровича. Не обращая особого внимания на мужчину, они повели неторопливый разговор о своем. Сперва осторожничая, осматриваясь, чтобы их – не дай Боже – кто подслушал, а позже, войдя в азарт, забыли про конспирацию: разговаривали так, вроде бы у себя на кухне. Только, заметил Геннадий Петрович, одна из них, в новом шикарном пальто и черной шляпке с золотым перстнем на левой руке, то и дело поглядывала на него, словно хотела определить по лицу мужчины, интересно ли ему то, о чем они судачат. Ну, и, конечно же, не забывала она про шарм незамужней и озабоченной – про это уже догадался старый холостяк – женщины. Она исполняла эту роль филигранно, и тогда ее лицо становилось еще более красивым и привлекательным. Геннадий Петрович сразу оценил: "А ничего женщина! И незамужем. Может, попробовать заговорить? Но о чем спросить? Да и неудобно как-то…" Может, потому Геннадий Петрович и был старым холостяком, что не мог первым заговорить с девушкой, позже – с женщиной… Хотя его старались познакомить близкие люди, однако что-то не складывалось: жених и невеста, как говорят в таких случаях, не находили общего языка. И вот теперь он смотрит на эту красивую женщину, которая то и дело осторожно и заинтересованно поглядывает на него, и чувствует, как горит его лицо. А она, снова глянув на мужчину, повернулась к соседке и заговорила дальше:
– Или вот вчерашняя история.
– Ну, ну, – подставила поближе ухо напарница.
– Ты же знаешь Нинку с Дворникова?
– Нинку?! Так а кто ее, скажи, не знает?
– Знаешь, конечно же. Ей бы в доме бракосочетания или как там работать, а она на заводе в комбинезоне по цеху ходит, сама видела. Убирает или что? Так вот Нинка дала мне телефончик одного мужчины. Положительно охарактеризовала. Не пьет, не курит.
– Может, больной?
– И у меня также сомнения подкрались первоначально…
– Ну, ну.
– На, говорит, позвони. Один живет. Квартиру имеет. А мне, ты же знаешь, квартира вовсе не нужна – своя есть. Потревожь, может, что и склеится. Может, и сойдетесь. Шанс есть.