- Понятно… - Отец посмотрел на часы, и Андрей понял, сейчас он уйдёт и неизвестно, когда вернётся.
- Подожди! - попросил Андрей.
- Что ты ещё хочешь сказать?
Андрею казалось, отец смотрит на него с сожалением.
- Я хочу попросить тебя кое о чём. Ты тут обо мне… говорил, возможно, и есть в этом доля истины, но ведь Сёмка мне никто, а Володя Захаров друг, ты же знаешь Володю? Я хочу насчёт него поговорить.
- Если столь же многоречиво, я, к сожалению, не успею тебя выслушать.
- Я коротко. Самую суть.
- Ну давай-давай… - Отец перебирал лежащие на письменном столе рисунки Андрея. По тому, как небрежно он их отбрасывал, чувствовалось, не очень-то они ему нравятся. - Раньше ты как-то… теплее рисовал, - заметил отец.
- Ты ведь знаешь Володю Захарова?
- Знаю, - сказал отец, - вчера, кстати, встретились. Знаешь где? В гастрономе, в винном отделе. Володя брал портвейн.
- Он переживает, - сказал Андрей, - свалились сразу две неприятности. Не поступил в университет на биофак. И ещё улетел любимый грач Бисмарк.
- Как-как? - заинтересовался отец. - Бисмарк? Забавное имя… Почему же он улетел?
- Ну… Володя, когда провалился, огорчился, естественно. Немного выпил. Пришёл домой, лёг на диван, а Бисмарк ему всегда, когда он на диван ложится, ресницы клювом чистит. Ну а Володя… выпил… Задремал и спросонья врезал Бисмарку… А тот обиделся, улетел.
- Я бы на его месте тоже обиделся.
- У Володи дома ещё и гусь живёт, и хомяк, и такса…
- Да? Интересно.
- Может, ещё Бисмарк и вернётся? Володя целыми днями ходит, зовёт его… ищет.
- А что от меня-то требуется? Чтобы я помог поймать… Бисмарка?
- Нет. Я же говорю, Володя не поступил на биофак. Решил идти работать в зоопарк. Но это ужасно, работать в зоопарке… дворником, другого ничего не предложили. А Володя, между прочим, отлично рисует, и вообще он… очень способный к искусству парень. Ты так хорошо говорил, что оказать помощь ближнему, если это в твоих силах, - это совершенно естественно. И вот мы, то есть он… Володя, решили… Володя решил, что ему тоже надо поступать в архитектурный. Хотим вместе учиться! У нас… такие планы, столько идей! Как-нибудь мы расскажем тебе, ты удивишься!
- Вы решили, - отец выделил "вы", - или он решил?
- Он, конечно, он! А тебя я хочу просить… Ты ведь сам знаешь, какая лотерея - эти вступительные экзамены. Будет обидно, если Володя не поступит… Нет! Будет обидно, если на экзаменах произойдёт несправедливость и он не поступит! Володя… очень способный парень.
- Значит, он мечтает стать архитектором, этот твой Володя? - спросил отец. - И он просил тебя поговорить со мной? Почему, собственно, не пришёл сам?
- Он понял, что все эти звери и птицы… Бисмарки… - это так, увлечение детства. Ему захотелось серьёзного. А к тебе он не пришёл, потому что стесняется. Он очень скромный. И меня ни о чём не просил. Я сам…
- Что-то я не припоминаю, чтобы он брал у нас хоть одну книгу по искусству.
- Какое это имеет значение?
- Какое? - Отец пожал плечами. - Он может сделаться на всю жизнь несчастным, если начнёт заниматься не своим делом. Неужели ты не понимаешь, что это ты, ты! Вот сейчас, в данный момент, можешь сделать его на всю жизнь несчастным? Жизнь может как угодно повернуться, но всегда, всегда у человека остаётся его дело. Единственное, что не предаёт, не обманывает, не изменяет! А вдруг окажется, что и дело - не твоё… Что всё зря? Что тогда? В петлю? Нет, я не буду. Не желаю. Пусть он сначала принесёт рисунки, в конце концов я хочу с ним поговорить! Это же твой друг, как же ты…
- Он действительно мечтает стать архитектором! Мы с ним столько спорпм об архитектуре! Это его мечта. Он все наши книги знает наизусть. Он… Он запретил мне говорить с тобой, это я сам! Володя… Ты же его совсем не знаешь… Он, он… вся их семья, они все будут счастливы, если он поступит. Я сейчас ему позвоню, попрошу, чтобы он пришёл, принёс рисунки… Ты увидишь. Мы… столько мечтали, как будем вместе учиться.
- Не волнуйся, - сказал отец. - Ты ещё сам сумей поступить, а на факультете у тебя будет много новых друзей.
- Я не волнуюсь, - ответил Андрей. - Мне стыдно, что я затеял с тобой этот разговор. Я бы не затеял его, если бы… Ну да ладно… Просто мне будет очень обидно, если моему единственному другу помешает поступить какая-нибудь досадная случайность.
Отец ничего не ответил.
…Андрей не понимал, почему воспоминания о той далёкой поре лезут в голову? Он стал думать о пивной, о том, как лихо сдует пену с кружки, отхлебнёт пива и заест люля-кебабом, который тут же жарят и подают в жёсткой картонной тарелочке. Однако и у этих на первый взгляд пустых мыслей был привкус горечи. Горечь же Андрей обычно чувствовал лишь в одном случае - в случае собственной несвободы. Прежде несвободу порождали обстоятельства, и с этим приходилось мириться. Нынче же причина была иная. Привычно всё разложив по полочкам, Андрей понял причину: это холодный ветер завивался на месте прежнего рая, это рушился прежний строй его жизни, прожитые годы готовились предстать в новом и, естественно, удручающем свете. Андрей думал об этом вполне спокойно, поскольку знал - откровения стремительны и преходящи, инерция же прежнего бесконечно сильна, в ней откровения стихают.
Удивляло другое, чему объяснения не было: именно невластность, несвобода Андрея над происходящим. Раньше Андрей не верил, что так может быть, полагал духовное смятение категорией литературно-философской, несовместимой со свободой, которой он пользовался. Из всей гаммы просвещённых страданий лишь одиночество признавал Андрей. От него было не уйти. Каждый раз, одерживая в жизни победу, Андрей ощущал призрачность победы, потому что не с кем было поделиться радостью. "Может, и победа не победа, если не с кем поделиться радостью?" - иногда даже думал Андрей. Но одиночество было непременным условием свободы. Оно, казалось, проникло в кровь, напоминало о себе, когда вздумается: приступами меланхолии, каким-то нехорошим покалыванием в области сердца. Андрей выбрал одиночество, но нынешнюю невластность, несвободу он не выбирал! "Мне ничего не надо! - убеждал Андрей неизвестно кого. - Мне хорошо такому, каков я есть! Одинокому, бездеятельному, опустошённому! Зачем же… Зачем?"
Андрей мучительно вспоминал, когда в последний раз что-то слышал об Анюте. От кого? Естественно, от Володи Захарова. Кажется, Анюта замужем за подполковником, живут в Забайкалье, что ли? Двое детей… Или трое? Да, но… какое это теперь имеет значение? А… что куртка? Куртка… Она, наверное, давно истлела в сарае на даче. Последний раз Андрей видел куртку на ласковом старике стороже лет десять назад… Обезьянью шкуру напоминала тогда куртка. Андрей попытался вспомнить, какая она была новая - мягкая, замшевая, цвета бискайского песка, подобная лионскому бархату на ощупь, когда не только над модой приподнимала, но как бы над самим укладом тогдашней жизни, когда маячило за ней некое избранничество, полёт - одновременно страшноватый и сладостный… И… не вспомнил! А ведь ещё недавно помнил, в пальцах жила волшебная её мягкость… "Почему? - удивился Андрей. - Почему это я вдруг забыл, какая она была новая, а помню лишь… безобразно износившуюся? Обезьянью шкуру! Зачем старик её донашивал? Неужели он издевался надо мной, когда ходил в этой куртке по саду? Он… издевался? Он знал, что когда-нибудь я вспомню его… и… куртку… Но почему - вместе? Что за бред?" Андрей вспомнил, ласковый сторож несколько лет как умер. Легко, безболезненно. Умер на скамейке под вишней, быть может, в этой изношенной куртке, положив рядом с собой на скамейку кривые садовые ножницы…
"Я схожу с ума! - подумал Андрей. - При чём здесь всё это? Зачем река? Куда она несёт?"
…Грач Бисмарк кружил над рекой, невпопад выкрикивая все известные ему пятьдесят слов. На берегу стоял несостоявшийся архитектор Володя Захаров с рюкзаком за плечами… Из рюкзака смешно тянул шею гусь Петька. Когда учились на первом курсе, Володя отвёз Петьку на один из знаменитых Воронцовских прудов под Москвой и там оставил, недоуменно шлёпающего рыжими лапами по мутной воде. Когда Володя стал быстро уходить прочь, Петька попытался было зашлёпать за ним, закричал что-то на своём гусином языке, но Володя не обернулся, и Петька спрятал в страхе голову под крыло.
- Зачем отвёз Петьку? - спросил тогда Андрей.
- Представляешь, - ответил Володя, - Петька всё время щиплет клювом мои чертежи. Прямо какой-то недруг архитектуры! Не хочет, что ли, чтобы я учился на архитектора. А если честно… - утренняя лесная прохлада тоскливо и затравленно мелькнула в Володиных глазах. - Звери, птицы… С ними надо быть всё время. Даже, когда не с ними, всё равно думай о них! Они чувствуют, И если их… предаёшь, - тоже чувствуют: или убегают от тебя, или если сильно любят, то умирают. Пусть уж лучше Петька живёт на воле. И вообще, я не хочу больше об этом говорить!