- Чего вы волнуетесь, дурочки, - засмеялась Бикулина, - его же поймали!
- Откуда ты знаешь? - спросила Рыба.
- Сегодня утром по радио объявляли!
Пошли пить чай.
- И… ты будешь носить это кольцо? - Рыба неизвестно почему начала заикаться.
- Не знаю… - Бикулина сняла кольцо, положила на ладонь.
- Дай! - попросила Рыба.
Бикулина протянула кольцо.
Рыба долго рассматривала его на свет. Сосредоточенной и очень строгой казалась Рыба.
Маша пила в оцепенении чай. А на улице уже смеркалось. На улице - весёлые голоса и стук перекатываемой по асфальту жестянки. Собачий лай и музыка из какого-то окна. Маша допила чай, походила по кухне. Выглянула в Бикулинино окно. Семёркин! Семёркин ходил по скверику, а Зюч мелким чёрным бесом сновал в кустах, всё обнюхивая, всему придавая значение. И Маше захотелось немедленно уйти из этого дома, где бабушка легко порхает, протирая без конца фотографии команд-чемпионов, в которых играл когда-то её сын, а фотографию жены сына - изящной лучницы - не протирает, где скупой жёлтый круг лампы на железной ноге высвечивает семейное безумие, где мебель черна и сурова, где страшные рожи скалятся с ковра, где Бикулина сидит на кухне, пьёт чай, а над зелёным кольцом витает незримая тень убийцы в белом костюме…
К спасительному окну приникла Маша. "Семёркин! - с неизъяснимой нежностью подумала она. - Семёркин, сейчас я уйду отсюда! Семёркин, подожди меня".
Маша пошла в прихожую.
- И мне пора, - встала из-за стола Рыба.
Молчание грозно повисло в прихожей. Маша и Рыба мялись около двери. Бикулина недобро на них смотрела.
Маша щёлкнула замком, распахнула дверь…
- Бикулина! - сказала Рыба. - А ведь ты всё наврала! Я вспомнила! Был такой французский фильм! И книга! Ты всё наврала!
Однако не смутилась, не застыдилась Бикулина.
- А вы, дурочки, поверили! - захохотала. - Конечно, наврала! А вы перепугались! Что мне, уже и пошутить нельзя? - взгляд Бикулины остановился на Маше. - Беги, беги, Петрова! А то опоздаешь…
- Куда опоздаю? - деревянным голосом уточнила Маша, всей душой сознавая, что уточнять не следует.
- Уйдёт Семёркин!
Маша отступила в сумрак прихожей. Теперь и Рыба смотрела на неё с любопытством.
- Семёркин? - спросила Рыба. - Откуда взялся Семёркин?
- Это ты спроси у Петровой! - захохотала Бикулина и захлопнула дверь.
Маша и Рыба молча спускались с лестницы. Вышли из подъезда. Семёркин их увидел, приветливо помахал рукой. Стиснув зубы, Маша прошла мимо…
С этого момента началось новое, причиняющее Маше не меньшую боль раздвоение. Второе "своё" появилось у Маши - Семёркин. Но если первое "своё" - смородиновый куст - было неведомо Бикулине, то про второе она догадывалась и мучила Машу как хотела. Каждый раз в светлую реку Машиных мыслей о Семёркине вливалась чёрная струйка горечи. Семёркин был солнцем. Бикулина - злой тенью. И Маша ненавидела Бикулину…
…Сейчас, сидя на уроке географии, глядя на карту полушарий Земли, Маша припомнила, что вчера именно среди осенних аллей Воробьёвского шоссе, когда она сидела на скамейке, к ней впервые пришло удивительное чувство освобождённости, словно вдруг что-то сдвинулось в мире вокруг и в самой Маше. Это можно было сравнить с маленьким землетрясением или с началом таяния ледника, когда рушится ледяная твердь и солнечный луч впервые ласкает освобождённую землю. Маше даже показалось, что лёд сдавил ей грудь, стало трудно дышать. Но это был последний холод! "Бикулина! Бикулина!" - произнесла Маша и… не почувствовала прежнего трепета. Ледник таял! Освобождённая земля не признавала Бикулину! "Семёркин! Семёркин! - прошептала Маша, чувствуя, что нет более в светлой реке чёрной струйки горечи. - Что же произошло?" - в изумлении смотрела Маша по сторонам. Осеннее Воробьёвское шоссе простиралось перед ней, но сама Маша стала иной! Бикулина больше не сковывала ледником душу, Бикулина больше не сидела ледяной занозой в каждой мысли! "Зачем я курила первого сентября у Бикулины дома? - подумала Маша. - Ведь это так неприятно…" Раздвоение кончилось.
Маша представила себе, что вот Семёркин ходит по двору с Зючом, а она подходит к нему, заговаривает… И Бикулина это видит! Взрыва боли, отчаяния в душе ждала Маша, но… осталась совершенно спокойной. Бикулина была более над ней не властна. Словно сухая ветка отвалилась, а дерево спокойно продолжало расти дальше. И Маша спокойно шла по Воробьёвскому шоссе, и ясен был её взгляд. "Хочется ли мне немедленно встретить Бикулину, чтобы она поняла, почувствовала, какой я стала?" - подумала Маша. И совершенно спокойно ответила себе, что ей всё равно, когда она встретит Бикулину: немедленно, завтра или через неделю. Потому что происшедшее необратимо! "Я свободна! Свободна! Теперь я сама решаю всё!" - Маша шла по Воробьёвскому шоссе, забыв про усталость и про время.
Маша вернулась домой под вечер. Шумел великан дуб, роняя листья, просеивая сквозь растопыренные ветки звёзды. Яблоня и вишня поджимали ветки, словно обиженные собачки хвостики. Раньше почему-то Маша всегда обращала внимание на робких вишню и яблоню, теперь же дуб-великан стал ей мил, и долго Маша стояла под дубом, слушая, как гудит в стволе ветер, глядя, как прыгают в ветках смертного дуба бессмертные звёзды. "И человек, - подумала Маша, - должен вот так… Как смертное дерево носить в себе бессмертные звёзды…" И дальше пошла, узнавая и не узнавая всё вокруг. Двор стал меньше, дом ниже, синие вечерние просветы между корпусами совсем узенькими. А вот и круглое окно-аквариум, пленявшее когда-то давно Машу закатными картинами. Из этого окна ступала Бикулина на дорожку шириной в кирпич, ведущую на крышу, а у Маши сердце обмирало, и бесстрашной Афиной-Палладой казалась ей зеленоглазая Бикулина. Давненько, давненько не была Маша на чердаке… Маша остановилась в задумчивости перед входом на чёрную лестницу. Минута - и Маша была бы на чердаке! Ещё минута - и Маша шла бы кирпичной дорожкой на крышу, а потом обратно. И ветер бы трепал серое пальтишко… "Зачем? - подумала Маша. - Зачем почитать чужое безрассудство за собственную слабость? Зачем?" - И оглянулась на дуб, ища поддержки. Дуб согласно кивнул ветвями.
Дома никого не было. На столе Маша обнаружила записку: "Ушли в кино". Внизу отец нарисовал себя и маму, нежно обнимающихся на последнем ряду. Маша вспомнила, что ничего с утра не ела, и пошла на кухню. Но в этот момент зазвонил телефон, пришлось вернуться.
- Здравствуй, Петрова, - услышала Маша голос Бикулины. - Прогуливаем, да?
- Прогуливаем, - зевнула Маша.
- А с кем?
- В одиночестве…
- В одиночестве… - протянула Бикулина. - Но в мыслях? Кто в мыслях?
- Семёркин, - спокойно ответила Маша, - но главным образом, ты!
- Семёркин? Я? - Бикулина растерялась, как охотник, который долгие дни и ночи караулил зверя, а зверь вдруг неожиданно подходит сзади, кладёт на плечи лапы.
- Кстати, Бикулина, - сказала Маша. - Ты алгебру сделала?
- Сделала.
- Вынеси-ка завтра списать в беседку, ладно?
- В восемь ноль-ноль… - Новые, незнакомые нотки звучали в голосе Бикулины, но Маше лень было размышлять, что это: презрение, уважение или удивление? - Был медосмотр, - продолжала между тем Бикулина. - Теперь, Петрова, ты никогда не узнаешь, какая у тебя грудь: мягкая, упругая или хрупкая… На осмотре это определяли…
- А у тебя какая грудь? - засмеялась Маша.
- Увы! У меня пока грудь-невидимка. Нулевой номер… Доктор сказал, что, какая она, выяснится годика через два… Посоветовал есть больше мучного… Но Рыба, Рыба! Вот у кого грудь!
Пауза.
- Ладно, Бикулина… Спасибо, что позвонила. А сейчас я устала. До завтра… - Маша повесила трубку. И легла спать, хотя звёзды сияли вовсю, вызывали Машу на беседу.
Утром в восемь ноль-ноль Маша списывала в продуваемой ветром беседке алгебру. Ей было не по себе, потому что раньше Маша всегда сама делала домашние задания. Бикулина придерживала странички тетради, чтобы ветер раньше времени не перелистывал.
- Петрова, - сказала Бикулина, когда Маша всё списала. - Что случилось? Почему ты такая молчаливая и сосредоточенная?
- Опаздываем! - посмотрела на часы Маша. - На перемене расскажу.
Но на перемене Бикулина совершила ошибку.
- Где шастала? - грубо спросила Бикулина.
А Маша только улыбнулась. Нет! Этим ключом не откроешь волшебную дверь! А когда Бикулина, потеряв терпение, закричала: "Ну и стой себе у окна, дура! А к нам с Рыбой больше не подходи!", Маше стало совсем смешно.
На географии Маша вдруг пожалела Бикулину. Она увидела, какие худенькие у неё плечи, как нервно листает Бикулина учебник, как порывисто суёт и вытаскивает из портфеля тетрадь. Маша вдруг увидела Бикулину без ореола ледникового сияния, и… ей стало вдвойне жалко Бикулину!
Маша вырвала листок, написала: "Бикулина, не мучайся! Ледниковый период закончился. Я свободна! Теперь ты - это ты. Я - это я. Ледник растаял. Вчера. Бикулина, я свободна!" Сложила листок, надписала: "Бикулине". Передала. Записка устремилась к Бикулине. Маша внимательно оглядела одноклассников. Никто, никто не подозревал о леднике, так долго давившем Машу. Никто не подозревал, что он растаял. "Семёркин! - подумала Маша. - Вот кто об этом узнает!" Вырвала второй листок. "Семёркин! - написала Маша. - Я хочу с тобой поговорить. Приходи в пять часов в беседку, ладно?" Передала записку…
Бикулина и Семёркин получили записки одновременно. Одновременно прочли. Одновременно оглянулись.
Маша спокойно кивнула Бикулине и улыбнулась Семёркину.
1980 г.