Олег Радзинский заканчивал филологический факультет МГУ, когда в 1982 г. был арестован КГБ и впоследствии осужден по обвинению в "антисоветской агитации и пропаганде". Освобожден в 1987-м, в том же году эмигрировал в США. После аспирантуры Колумбийского университета по специальности "международные финансы" и многолетней работы на Уолл-стрит вернулся в Москву в 2002-м, чтобы возглавить совет директоров крупнейшей российской интернет-компании Rambler. Он оставался на этом посту до 2006 года. В настоящее время проживает во Франции. Герой романа "Суринам" Илья Кессаль, советский эмигрант, живёт в Нью-Йорке и собирается стать инвестиционным банкиром. Его жизнь неожиданно меняется, когда Адри, красивая креолка, в которую он влюблен, приглашает Илью посетить своих родных в Южной Америке. Оказывается, семья Адри практикует Уатта-Водун, древнюю африканскую магию: Илью увозят в джунгли, где ему предстоит загадочный обряд. Выясняется, что не только приезд Ильи в Суринам, но и вся жизнь были предопределены заранее и подчинены таинственному Плану, которому служат все окружающие его люди. Илье открывают главную тайну всех религий: как человеку стать Богом. В буквальном смысле. Только стоит ли?
Содержание:
НЬЮ-ЙОРК 1 1
НЬЮ-ЙОРК 2 2
НЬЮ-ЙОРК 3 3
НЬЮ-ЙОРК 4 4
НЬЮ-ЙОРК 5 5
НЬЮ-ЙОРК 6 7
ПАРАМАРИБО 1 7
ПАРАМАРИБО 2 9
ПАРАМАРИБО 3 9
ПАРАМАРИБО 4 10
ПАРАМАРИБО 5 11
ПАРАМАРИБО 6 12
ГЕШИКТЕ ПЛААТС ВАН МАХТ 1 13
ГЕШИКТЕ ПЛААТС ВАН МАХТ 2 14
ГЕШИКТЕ ПЛААТС ВАН МАХТ 3 15
ГЕШИКТЕ ПЛААТС ВАН МАХТ 4 17
ПАРАМАРИБО 7 18
ПАРАМАРИБО 8 20
ПАРАМАРИБО 9 21
ПАРАМАРИБО 10 22
ПАРАМАРИБО 11 24
ПАРАМАРИБО 12 28
ПАРАМАРИБО 13 30
КОППЕНАМЕ РИВЕР 1 31
КОППЕНАМЕ РИВЕР 2 32
КОППЕНАМЕ РИВЕР 3 33
КОППЕНАМЕ РИВЕР 4 38
КОППЕНАМЕ РИВЕР 5 41
КОППЕНАМЕ РИВЕР 6 44
ХЕБИВЕРИ МАУНТЭН 1 45
ХЕБИВЕРИ МАУНТЭН 2 46
ХЕБИВЕРИ МАУНТЭН 3 48
Олег Радзинский
СУРИНАМ
Роман
Что там, за занавесью тьмы?
Омар Хайям
НЬЮ-ЙОРК 1
ОТЕЛЬ, куда они ездили ту зиму, был вовсе не отель, а дешёвый мотель; им владела толстая индианка. Мотель был недалеко от дома его женщины, но об этом оба старались не думать.
Когда они приехали первый раз - шёл дождь, и небо пыталось сесть на деревья пониже, - Илья заполнил регистрационные формы на мистера и миссис Джоунз. Номер машины он также записал неправильно, но не потому, что хотел обмануть, а просто не помнил. Выходить же под дождь и смотреть было глупо. "Впрочем, - решил тогда Илья, - у мистера и миссис Джоунз мог быть именно такой номер". Самое интересное - он угадал: от мистера и миссис Джоунз можно было ожидать чего угодно.
С той поры они обжили все комнаты в мотеле - все девять. Их любимой стала шестая. Собственно, от других она не отличалась ничем, кроме номера.
Комнаты были обшиты сосновыми досками, и это, как все деревянное, напоминало Россию. Окна, выходившие на дорогу, были закрыты тяжёлыми шторами, и потому темнота наступала, как только закроешь дверь. От досок темнота казалась коричневатой и раздвигала стены в невидимый простор.
В комнате всегда стояла ночь, и это было важно: ведь других ночей у них не было. Все их ночи случались днем, раз в неделю, и длились четыре часа оплаченного гостиничного времени. Short-rest stay - это было название их любви. Это было название светившейся деревом темноты и скользящих по телу губ. А мимо - по дороге на Филадельфию - спешили машины, проникая в их украденную сосновую ночь шелестом шин и общим безразличием дня.
Перед тем как расстаться - до следующей недели, - женщина плакала. Потом она уходила в ванную и долго, старательно красилась. Илья молчал и ждал, пока они выйдут из номера, оставив позади свою любовь, шёпот незначащих слов и память тел о недавней близости. Ключ они клали на телевизор: за номер Илья платил заранее.
Прощание на станции было коротким: их могли увидеть её знакомые. Илья садился в электричку и ехал обратно в Нью-Йорк, в другую жизнь, домой. А женщина возвращалась в свою жизнь, где ему не было места.
И снова начинало тянуться их параллельное существование - до следующей недели. В этой, отдельной от неё жизни, были другие женщины, появлявшиеся на ночь, на две, редко дольше. Илья говорил им те же слова, что и ей, только по-английски.
Однажды - ещё до того четверга - Илья рассказал Антону о странной несвязности, отдельности своих существований: словно он живёт много жизней за много разных людей. Некоторые жизни жились линейно, одна за другой, но такие разные, такие не имеющие отношения друг к другу, что порой Илье не верилось, будто это происходит с ним одним. Другие жизни жились параллельно, словно в смежных пространствах, и он переходил из одной реальности в другую, сосуществуя в разных своих проживаниях. Антон, живший связно и последовательно, логично живший, советовал Илье подумать, для чего это дано.
- Всё - урок, - говорил Антон; это был период его увлечения каббалой. - События важны не сами по себе, а для осознания урока: что нам пытаются сказать, чему научить.
Отец Антона был известный гурджиевец, ещё с Москвы. По четвергам в их квартире в Граммерси Парк собиралась двуязычная эзотерически настроенная толпа, и люди яростно спорили о давно ненужных вещах.
Антон - младший сын - сидел молча и слушал. Семья не считала Антона умным ребенком. Умным, гениальным даже, слыл его брат, которого Илья никогда не видел. Антон в семье считался красивым, и им был.
Про брата в их доме не говорили, и Илья узнал о нём не сразу. Как-то Антон сказал, что последние три года они жили в одной комнате и молчали. Брат перестал разговаривать, не отвечал, когда к нему обращались, и Антон прекратил попытки пробиться в это отдельное существование; он тоже замолчал. Больше всего, сказал Антон, ему хотелось знать, молчат они об одном и том же или о разных вещах.
Потом брат ушёл.
Родители пытались его отыскать, но постепенно смирились с его отсутствием, как Антон когда-то смирился с тишиной в делимом ими пространстве. Позже выяснилось, что- брат уехал; куда, не знал никто. Просто уехал. В никуда.
- И что, он так ничего и не сказал за три года? - не мог поверить Илья. - Ни слова?
- Ни слова, - подтверждал Антон. - По крайней мере, со мной. Последний год он даже из квартиры не выходил. Сначала читал, а потом и читать перестал. Лежал и молчал. Ел раз в сутки, ночью, когда все спали. Я сначала подсматривал, а потом перестал: ну ест и ест.
Илья любил представлять этого брата: как тот лежал целыми днями и думал о тайных вещах.
Как ждал, когда все уйдут из дома смешиваться с новым ритмом вещей, вдыхать влажный воздух неродины и совершаться, реализовываться в чужой повседневности.
"Что он узнал такое, что сделало слова ненужными, нежелательными, дало возможность от всего отказаться?" - хотел понять Илья. Он видел это знание как тёмную вязкую живую массу внутри брата - тот был без имени, абстрактная отдельность от мира, что требует всё назвать.
Илья вспомнил, как в Лефортовской тюрьме он однажды делил камеру с таким молчуном. Там ещё была третья шконка - напротив двери, но она стояла пустая, и свет от лампочки под потолком тускло прятался в неровностях сварных швов её безматрасной голизны.
Антон соглашался, что брат мог узнать, познать, понять нечто за пределами ежедневного смысла, и это отделило его ото всех.
- Он же гений, - объяснял Антон. - И раньше таким был. Только разговаривал.
О брате Антон всегда говорил по-русски: тот был частью детства, всё ещё продолжавшегося там, в другой, далёкой стране, в другой реальности-нереальности, где когда-то были дача и бабушка.
- Кошка рожала каждое лето, - рассказывал Антон (уже по-английски). - Притом неясно от кого: на соседних дачах котов не было.
У него и теперь жила кошка, делившая его квартиру - узкий пенал студии на Ист 11-й Стрит - с ним и навещавшими его женщинами. Целый день кошка сидела в мутном окне четвёртого этажа и смотрела на жизнь.
Дом был без лифта, и лестница пахла всеми квартирами сразу. Напротив Антона жил сумасшедший старик-поляк; когда к Антону приходили гости, он открывал дверь и мочился наружу. Ночью дед ходил по этажам и разговаривал с призраками, населявшими его одиночество. Призраки сидели на перилах, матово светились и скучали. Старик им надоел, и они ждали, когда он умрёт.