Костяшкой пальца он протирал глаз, как будто только что встал с постели. Он был без рубашки, и я увидела, что он чудовищно худ; ребра у него торчали, как у изможденных святых на средневековой гравюре, и были обтянуты бледной, даже желтоватой, точно застиранная простыня, кожей. Он вышел босиком, без рубашки, в шортах защитного цвета. В глазах, полузакрытых спутанной массой прямых черных волос, свалившихся на лоб, застыло грустное и в то же время упрямое выражение, как будто он нарочно сделал такую мину.
Мы стояли, уставившись друг на друга. Он явно не собирался заговорить со мной, и я тоже не знала, как начать. Анкеты у меня в руке вдруг показались мне неуместными и даже как будто агрессивными, точно оружие. Наконец я проговорила - каким-то неестественным, пластмассовым голосом:
- Здравствуй! Отец дома?
Он даже бровью не повел и продолжал смотреть на меня все с тем же выражением.
- Нет. Отец умер, - сказал он.
Я охнула и на секунду потеряла равновесие: от резкой перемены температуры у меня немного кружилась голова. Время как будто замедлилось; мне было нечего сказать, но уйти или хотя бы отвернуться я не могла. Он по-прежнему стоял в дверях.
Простояв так несколько секунд, которые показались мне часами, я решила, что он, может быть, старше, чем я подумала. У него были темные круги под глазами и едва заметная сеточка морщин.
- Тебе действительно всего пятнадцать лет? - спросила я, как будто он мне сообщил свой возраст.
- Мне двадцать шесть, - мрачно сказал он.
Я вздрогнула и, словно его ответ внезапно ускорил течение времени, в одно мгновение выпалила, что я из Сеймурского института, ничего не продаю, стараюсь улучшать товары, хочу задать всего лишь несколько простых вопросов, а именно: сколько он выпивает пива за неделю; тараторя все это, я думала про себя, что, судя по его виду, он пьет одну только воду и ест только черствый хлеб, который ему иногда бросают в его темницу. Он все же проявлял ко мне мрачный интерес (такой интерес может проявить прохожий к мертвой собаке), поэтому я протянула ему карточку со шкалой потребления пива и попросила указать свой номер. С минуту он глядел на карточку, перевернул ее, посмотрел оборотную сторону, на которой ничего не было написано, закрыл глаза и сказал: "Номер шесть".
То есть от семи до десяти бутылок в неделю, - достаточно для того, чтобы продолжать интервью. Я сообщила ему об этом.
- Тогда заходите, - сказал он.
Переступив порог и услышав, как дверь с деревянным стуком закрылась за мной, я почувствовала легкую тревогу.
Мы оказались в небольшой квадратной гостиной, из которой одна дверь вела в крошечную кухню, а вторая в коридор, куда выходили спальни. Небольшое окно гостиной закрывали жалюзи, создававшие в комнате полутьму. Насколько можно было судить при таком освещении, стены гостиной были выкрашены в белый цвет, на них не висело ни одной картины. Пол устилал очень хороший персидский ковер с замысловатым узором бордовых, зеленых и фиолетовых завитушек и соцветий - лучшего качества, пожалуй, чем ковер нашей хозяйки, который достался ей от дедушки с отцовской стороны. Одну стену сплошь закрывали книги, стоящие на полках, которые были сделаны из простых досок, положенных на кирпичи. И еще в комнате стояли три старинных кресла, огромных и мягких. Одно было обито красным плюшем, другое - вытертой зеленоватой парчой и третье - чем-то линяло-лиловым; возле каждого кресла стоял торшер. Повсюду валялись бумаги, тетрадки, книги, открытые и перевернутые обложкой вверх, и книги с торчащими из них карандашами и закладками.
- Вы здесь один живете? - спросила я.
Он уставился на меня своими скорбными глазами.
- Смотря что вы под этим подразумеваете, - отозвался он.
- Да, конечно, - вежливо сказала я.
Я пошла через комнату, пытаясь сохранить свою профессиональную доброжелательную манеру, но не слишком ловко пробираясь между предметами, разбросанными по полу; я направлялась к лиловому креслу - единственному, в котором не лежала куча бумаг.
- Туда не садитесь, - предостерег хозяин, стоя у меня за спиной. - Это кресло Тревора. Он был бы недоволен, если б вы сели в его кресло.
- А можно мне сесть в красное?
- В красное? - повторил он. - Это кресло Фиша. Он был бы не против. Во всяком случае, я думаю, что он был бы не против. Но там полно его бумаг, и вы можете их перепутать.
Сев на эти бумаги, я никак не привела бы их в больший беспорядок, чем тот, в котором они уже находились; однако я промолчала: меня занимала мысль, что Тревор и Фиш - возможно, два воображаемых партнера по играм, придуманных этим мальчиком. И еще я подумала, что он, наверное, соврал про свой возраст. В полумраке гостиной ему можно было дать не больше десяти лет. Он торжественно смотрел на меня, немного сутулясь, держа руки сложенными на груди.
- Значит, ваше зеленое.
- Да, - сказал он, - но я сам не сижу в нем уже недели две. У меня там все разложено по порядку.
Мне хотелось подойти и посмотреть, что у него там разложено, но я напомнила себе, зачем пришла сюда.
- Где же мы сядем?
- На полу, - сказал он. - Или в кухне, или у меня в спальне.
- Ну нет, только не в спальне, - поспешно сказала я.
Я снова пересекла усыпанную бумагами гостиную и заглянула в кухню. Меня приветствовал резкий запах; в каждом углу, как видно, стояли пакеты с мусором, поражало также обилие больших кастрюль и чайников, причем не все они были чистые.
- По-моему, в кухне негде, - сказала я.
Я нагнулась и начала сдвигать бумаги с ковра - словно ряску на пруду.
- Зря вы это делаете, - сказал он. - Тут есть и не мои бумаги, и вы все перепутаете. Пойдемте лучше в спальню.
Он вышел в коридор и исчез в дальней двери. Мне пришлось последовать за ним.
Спальня представляла собой вытянутую коробку с белыми стенами, такую же темную, как и гостиная: здесь тоже были опущены жалюзи. Кроме узкой кровати, тут стояла только гладильная доска с утюгом, шахматная доска с несколькими фигурами, пишущая машинка на полу и картонная коробка - очевидно, с грязным бельем, - которую он сразу сунул в шкаф. Он набросил на мятую постель серое армейское одеяло, залез на кровать и уселся в углу, скрестив ноги. Включив лампу над кроватью, он достал сигарету из пачки, положил пачку в задний карман штанов, закурил, спрятал сигарету в сложенных вместе ладонях и неподвижно застыл, точно тощий божок, курящий фимиам самому себе.
- Поехали, - сказал он.
Я села на край кровати (стульев в комнате не было) и начала задавать ему вопросы. Выслушав вопрос, он откидывал голову к стене, закрывал глаза и лишь после этого отвечал. Затем открывал глаза и смотрел на меня с некоторой сосредоточенностью, ожидая следующего вопроса.
Наконец мы добрались до песенки, и он ушел к телефону, стоящему в кухне. Он так долго не возвращался, что я не выдержала и последовала за ним; в кухне я обнаружила, что он все еще прижимает к уху телефонную трубку и лицо его искажает гримаса, отдаленно напоминающая улыбку.
- Я вас просила послушать только один раз, - укоризненно сказала я.
Он неохотно положил трубку.
- Можно, когда вы уйдете, я снова послушаю? - спросил он заискивающим тоном ребенка, выпрашивающего еще одну конфету.
- Можно, - сказала я. - Но только на будущей неделе этого не делайте, ладно?
Я не хотела, чтобы он занимал номер, когда песенка понадобится нашим агентам.
Мы вернулись в спальню и приняли прежние позы.
- Теперь я повторю некоторые фразы из песенки и из текста радиорекламы, и вы должны сказать, что они вам напоминают.
В анкете были вопросы на свободные ассоциации слушателя - для выяснения реакции потребителей на некоторые ключевые фразы радиорекламы.
- Во-первых, что вам напоминают слова "здоровый спортивный запах"?
Он откинул голову и закрыл глаза.
- Пот, - сказал он. - Теннисные туфли, раздевалку в подвале и тренировочный костюм.
Агент, проводящий опрос, должен записывать ответ слово в слово. Я так и сделала, подумав, что будет забавно подсунуть его ответы в стопку прочих анкет. Это внесет разнообразие в скучную работу какой-нибудь из наших сотрудниц, ставящих галочки цветными карандашами, - миссис Визерс или, может быть, миссис Гандридж. Они прочтут его ответы вслух своим соседкам, добавив: "Каких только людей на свете не бывает!", и разговоров на эту тему хватит по крайней мере на три обеденных перерыва.
- Ну, а как насчет "с первого глотка, который приятно освежит вам горло"?
- Ничего особенного не напоминает. Нет, подождите. Это птица, белая, падает с огромной высоты. Ей прострелили сердце, зимой; перья выпадают из нее на лету и медленно летят вниз… Ваши вопросы похожи на словесные тесты психоаналитика, - сказал он, открыв глаза, - мне они всегда нравились больше, чем тесты с картинками.
- Я думаю, психиатры используют те же принципы, - сказала я, - что и мы. А что вы скажете об этом: "Густой, крепкий вкус"?
Несколько минут он размышлял.