КУЧА-МАЛА
- КУЧА МАЛА! - так кричали мы в детстве, затевая битву стенка на стенку. Налетали, сшибали друг друга с ног, сами валились. Кто был внизу, старался вырваться, вынырнуть и оказаться наверху. Кричал: "Я -главный!" Так и моя бумажная куча: какая бумажка оказывается сверху, та и, на время, главная.
У МЕНЯ БЫВАЛО: советовали редактора взяться за так называемую проходную тему или просто переделать что-то уже написанное, "сгладить углы", "спрятать концы", для моей же пользы советовали: книга выйдет, все какая копейка на молочишко. Нищета же одолевала. Я даже и пытался переделывать написанное. Но Бог спасал - не шло. "Не могу, не получается, - говорил я, - лучше не печатайте". То есть бывало во мне малодушие - известности хотелось, благополучия, но, повторяю, Господь хранил от угождения духу века сего.
ТУНИС, ПОСОЛЬСТВО, пресс-конференция. Мы с Распутиным отвечаем на вопросы. Приходит записка: "Будьте осторожнее в высказываниях - в зале враждебные СМИ". Но что такого мы можем сказать? Какие секреты мы знаем? Скорее всего, чекисты посольства опасаются за свое место. Значит, есть что-то такое, что может повредить Советскому Союзу? Ничего не понятно.
"Нас объединяет культура, она независима от политики, систем устройства государств, есть единое общемировое движение человеческой мысли", - это один из нас. Другой: "Разделение в мире одно: за Христа или против Него".
Встреча долгая. Долгий потом ужин. Один из советников, подходя с бокалом: "О культуре очень хорошо, но о разделении немного неосторожно". - "А разве не так?" - "Так-то так. Но, может быть, рановато об этом?"
КАРФАГЕН
И было-то это совсем недавно. Тунис. Ездили в Бизерту, видели умирающие русские корабли. И, конечно, в Карфаген. Услышать голос римского сенатора Катона: "Карфаген должен быть разрушен".
Остатки амфитеатра. Осень. Мальчишки вдалеке играют в футбол. Раздеваюсь и долго забредаю в Средиземное море. Даже и заплываю. Возвращаюсь - надо же - полон берег веселых мальчишек. Аплодируют смелому дедушке. Под ногами множество плоских камешков - "блинчиков". Вода спокойна, очень пригодная для их "выпекания". Бросаю - семь касаний. Кружочки аккуратно расходятся по воде. Еще! Десять. У мальчишек полный восторг. Неужели так не играют? Во мне просыпается педагогическое образование. Учу подбирать камешки. Выстраиваю мальчишек. Их человек двадцать. Бросаем. Вначале для практики, потом соревнование. Вскоре выявляются лидеры. Вот их уже пятеро, трое. И наконец два последних. У одного получается пять "блинчиков". Объявляю его победителем и - что-то же надо подарить - дарю кепочку с эмблемой Фонда святого апостола Андрея Первозванного. Благодарные мальчишки дарят мне... футбольный мяч. Передариваю его самому маленькому, у которого пока не получилось бросать камешек по глади воды. Ну не все сразу, научится.
Около монастыря Преподобного Герасима Иорданского возрождается античность, строится амфитеатр Александра Македонского.
НИЧЕГО НЕ НАДО выдумывать. Да и что нам, русским, выдумывать, когда жизнь русская сама по себе настолько необыкновенна, что хотя бы ее-то успеть постичь. Она - единственная в мире такого размаха: от приземленности до занебесных высот. Все всегда не понимали нас и то воспитывали, то завоевывали, то отступались, то вновь нападали. Злоба к нам какая-то звериная, необъяснимая, - это, конечно, от безбожия, от непонимания роли России в мире. А ее роль - одухотворить материальный мир.
А как это поймет материальный мир, те же англичане? Да никак. Но верим, что Господь вразумит.
"Русская народная линия" провела очень нужный обмен мнениями ученых, богословов, просто заинтересованных, о мировоззренческих различиях меж Россией и Западом. Вывод один: эти различия преодолимы при одном условии - Запад должен вернуться в лоно православия, заново обрести Христа. Это единственное условие. Иначе он погибнет, и уже погибает. Остается от него только материальное видимое, да плюс ублажение плоти, да плюс великое самомнение. А вечное невидимое отошло от него.
ВИНОВАТ И КАЮСЬ, что не смог так, как бы следовало, написать об отце и матери. Писал, но не поднялся до высоты понимания их подвига, полной их заслуги в том, что чего-то достиг. Ведь писатели-то они, а не я, я - записчик только, обработчик их рассказов, аранжировщик, так сказать.
И много в завалах моих бумаг об отце и матери. И уже, чувствую, не написать мне огромную им благодарность, чего-то завершенного, так хотя бы сохранить хоть что-то.
Читаю торопливые записи, каракули - все же ушло: говор, жизненные ситуации, измерение поступков. Другие люди. "До чего дожили, - говорила мама, страдавшая особенно за молодежь, - раньше стыд знали, а сейчас что дурно, то и потешно". - "Да, - подхватывал отец, - чего еще ждать, когда юбки короче некуда, до самой развилки. Сел на остановке на скамье, рядом она - хлоп, и ноги все голые. У меня в руках газета была, я ей на колени кинул: на, хоть прикройся. Она так заорала, будто режут ее. И знаешь, мамочка, никто, никто меня не поддержал".
РАССКАЗ МАМЫ
Запишу рассказ мамы о предпоследнем земном дне отца.
- Он уже долго лежал, весь выболелся. Я же вижу: прижимает его, но он всю жизнь никогда не жаловался. Спрашиваю: "Коля, как ты?" Он: "Мамочка, все нормально". - А отойду на кухню, слышу -тихонько стонет. Весь высох. Подхожу накануне, вдруг вижу, он как-то не так глядит. - "Что, Коля, что?" А он спрашивает: "А почему ты платье переодела? Такое платье красивое". - "Какое платье, я с утра в халате". - "Нет, мать, ты была в белом, подошла от окна, говоришь: "Ну что, полегче тебе?" - "Да ничего, - говорю, - терпимо". Говоришь: "Еще немного потерпи, скоро будет хорошо". И как-то быстро ушла". Говорю: "Отец, может, тебе показалось?" - "Да как же показалось, я же с утра не спал".
Назавтра, под утро, он скончался. Был в комнате один. Так же, как потом и мама, спустя восемнадцать лет, тоже на рассвете, ушла от нас.
Великие люди - мои родители.
БОЮСЬ СИЛЬНО умных. Налетает: "Вам это надо знать! Записываете? Энергетические силовые линии идут векторно по России. Это сакрально и мистически раздвигает информационное поле нашего влияния, которое заполнено другими. А ждут нас. Это понятно?" - "Еще бы", - торопливо соглашаюсь я. Он доволен: "Да, так. Подключайтесь. Мы не за баксовое, а за нравственное благополучие".
МАТУШКА: "ЖИЛА, мать очень суровая была, по голове не погладила, парней больше любила. Раз я, еще девчонкой, корову подоила, хлев забыла закрыть, а корова уже копытом в ведре с молоком стоит. Мне влетело".
ЭПИГРАФЫ: "Нет в жизни счастья" (наколка на груди). "Отец, ты спишь, а я страдаю" (надпись на могильном памятнике). "Без слов (слез), но от души" (отрывок из дарственной надписи). "Спи, мой милый, не ворочайся" (из причитания жены над гробом мужа).
ИГРАЛИ В "ДОМИК". Детство. И прятки, и ляпки, и догонялки, всякие игры были. До игры чертили на земле кружки - домики. И вот -тебя догоняют, уже вот-вот осалят, а ты прыгаешь в свой кружок и кричишь: "А я в домике!" И это "я в домике" защищало от напасти. Да, домик, как мечта о своем будущем домике, как об основе жизни. Идем с дочкой с занятий. Она вся измученная, еле тащится. Приходим домой, она прыгает. "Катечка, ты же хотела сразу спать". - "А дома прибавляются домашние силы".
И лошадь к дому быстрее бежит. И дома родные стены помогают.
МЕДИЦИНСКИЕ ВИРШИ: "На горе стоит больница, там приемная. Приходи ко мне лечиться: ночка темная". Или: "Врач назначил мне прием, я разделася при ем".
МОЛОДЫЕ УЧЕНЫЕ изобрели аппарат, который работает на доверии. Чем больше ему доверяешь, тем он лучше работает. Но приемная комиссия такому изобретению не поверила. Вот и все.
СТЫДНО ПЕРЕД детьми и внуками: им не видать такого детства, какое было у меня. Счастливейшее! Как? А крапиву ели, лебеду? А лапти? И что? Но двери не закрывали в домах, замков не помню. Какая любовь друг к другу, какие счастливые труды в поле, огороде, на сенокосе. Какие родники! Из реки пили воду в любом месте. А какая школа! Кружки, школьный театр, соревнования. Какая любовь к Отечеству! "Наша Родина - самая светлая, наша Родина - самая сильная".
ОТЧЕГО БЫ НЕ НАЧАТЬ с того, чем заканчивал Толстой, - с его убеждений? Они ведь уже у старика, то есть вроде бы как бы у мудреца. А если он дикость говорит, свою религию сочиняет, то что? Чужих умов в литературе не займешь. И не помогут тебе они ни жить, ни писать, ни поступать по их. На плечи тому же Толстому не влезешь, да и нехорошо мучить старика. Это в науке, да, там плечи предшественников держат, оттого наука быстра, но литература не такая. Наука - столб, литература - поле, где просторно всем: и злакам и сорнякам. Ссориться в литературе могут только шавки, таланты рады друг другу. Не рады? Так какие же это таланты?
ИСКУССТВО И ЖИЗНЬ
Нет, сколько ни говори, что искусство - это одно, а жизнь - другое, безполезно. Все-таки в искусстве есть магия, в этом искусе, в искусственности, что тянет сильнее, чем жизнь. Приезжает с гастролями какой-нибудь актеришка, пустышка душой, глупый до того, что говорит только отрывками из ролей, еще и бабник; приехал - и что? И все девочки его. Известен, вот в чем штука. Играл героев, говорил правильные слова, лицо мелькало, запомнилось. Сам подлец подлецом, приехал баранов стричь, ему надо "бабок срубить", заработать на шубу для очередной жены, которая, как и предшествующие, оказалась стервой.