- Иногда побеждал, а другой раз и меня на обе лопатки укладывали,- неохотно проговорил Остряков.- Этой гнили еще много у нас. Если в коллективе здоровая атмосфера, гниль прячется по темным углам или так ловко замаскируется, что невооруженным глазом ее и не заметишь, но стоит, как у вас, измениться обстановке - и всякая пакость расцветает пышным цветом… Не завидую я тебе, Георгий!
- Может, не выступать? - кинул я пробный камень.
Анатолий Павлович остро посмотрел на меня. Светлые глаза его заледенели, морщины у губ обозначились резче.
- Что бы я тебе ни посоветовал, ты все равно выступишь завтра,- сказал он.- И правильно сделаешь. Не знаю, изменит ли это климат в вашем институте, но по крайней мере ты будешь честен перед самим собой. А это, пожалуй, самое главное, дружище!
Мы помолчали, потом я спросил:
- Каким это ты меня еще классическим типом А обозвал?
- Уж тебе-то, переводчику с английского, следовало бы знать про книжку американских ученых Фридмена и Роусенмена "Поведение типа А и ваше сердце". Короче говоря, эти ученые делят все человечество на два типа: тип А и тип Б. Первые очень эмоциональные, не умеют сдерживать свой гнев, влезают в конфликты, все время находятся в напряжении. Люди типа А чаще всего попадают в больницы, а то и сразу на тот свет с инфарктом.
- Классическим представителем типа Б являешься ты,- ввернул я.
- Я сделал себя таким,- спокойно заметил Остряков.- Да, люди типа Б спокойны, уравновешенны, у них слабая подвижность нервных процессов. О таких людях еще академик Иван Петрович Павлов сказал, что они - самый благоприятный жизненный тип характера.
- Значит, мне ждать инфаркта?
- Все в твоих руках… Я, например, сам себе доказал, что можно при большом желании изменить свой характер. Кстати, это продемонстрировал еще Антон Павлович Чехов.
- Опять аутотренинг? - спросил я.
- Без самовнушения в этом деле никуда. Захочется тебе полезть в бутылку, а ты возьми и не лезь. Захочется почесаться, а ты - ноль внимания. Возьми как-нибудь поголодай дня два-три. Трудно будет поначалу, зато потом на удивление голова ясная. Упорядочь свой образ жизни: вовремя вставай, ложись, обедай… И не заметишь, как характер твой уравновесится, а мелочи перестанут тебя раздражать.
- Тебя ударят по щеке, а ты подставь другую…
- Щеку подставлять я тебе не советую, а вот укреплять свою нервную систему следовало бы. Тут я тебе, Георгий, могу помочь.
- Ладно, после собрания,- рассмеялся я.
Мы сидели с Остряковым в его квартире. В соседней комнате делали уроки Вика и Ника. Кругом прибрано, чисто. Хотя и похудевший, со впалыми щеками, Анатолий Павлович уже не выглядел таким изнуренным, как в больнице. Переломы его срослись, однако еще прихрамывал. Об автомобильной катастрофе я старался не говорить, а когда один раз у меня вырвалось имя его погибшей жены Риты, я смешался, но он спокойно заметил, что не ребенок, и опасаться травмировать его психику мне не следует. То, что случилось, то случилось, а жизнь продолжается, и с этим ничего не поделаешь. В конце концов мы все рано или поздно умрем, как умирали до нас наши предки.
Когда раздался шорох открываемой входной двери, я заметил, что лицо Анатолия Павловича изменилось: потеплело, что ли, или просветлело? Он пружинисто поднялся со стула - мы сидели на кухне - и, чуть прихрамывая, вышел в прихожую. Пришла Полина. Она несколько смутилась, увидев меня, но тут же улыбнулась и поздоровалась. Анатолий Павлович принял у нее сумку, кулек с яблоками. Из комнаты выскочили близнецы и весело загалдели. Полина как-то сразу внесла в тихую до того атмосферу квартиры здоровое оживление. Выглядела она хорошо. Русые волосы вроде бы у нее стали длиннее, миндалевидные азиатские глаза весело смотрели на нас.
- Ужинать будем! - скомандовала она.- Вика, Ника, приготовьте стол! Мужчины, освободите кухню!
Мы перешли в другую комнату. На письменном столе небольшие старинные бронзовые фигурки, все больше мужики в лаптях с косами, посохами, старухи с коробами на спинах. Вся боковая стена занята застекленными полками с книгами по искусству - это главное богатство и гордость Острякова. Книги на разных языках.
- Ты все понял, тебе нечего объяснять,- сказал он.- Через год мы с Полиной поженимся.
У меня вертелся на языке дурацкий вопрос: почему через год? Но я сообразил: Рита. Для Анатолия еще траур не кончился.
Повисла тягостная пауза, мне нужно было что-то сказать, но я молчал. Да и что я мог сказать другу? Что ему повезло?
- Я все знаю,- улыбнулся Анатолий.- Мне Полина рассказала. Что было, то было… Я не зеленый юноша и отлично знаю, что жизнь исподволь не готовит мужчину и женщину друг для друга. Прости за банальное сравнение - мне лучше не придумать - жизнь перемешивает судьбы человеческие, как колоду карт. Один раз выпадут тебе козыри, другой - валеты и девятки.
- На этот раз нам с тобой выпали козыри,- заметил я, не очень-то убежденный, что говорю те слова, которые надо.
- Я не ревнив, а к прошлому ревнуют лишь дураки,- продолжал Анатолий.- Потому не уходи в подполье и не шарахайся от Полины, как черт от ладана. Она к тебе очень хорошо относится. И так будет всегда.
- А как девочки? - спросил я.
- Тут все в порядке,- сказал он.- Слышишь? - кивнул в сторону кухни, откуда доносился оживленный разговор, смех, звяканье посуды.- Полина как-то просто и естественно вошла в нашу жизнь: сначала в мою, потом в их. Девочки ее полюбили.
- А ты? - рискнул я задать мучивший меня вопрос. Я желал Полине счастья, но если Анатолий ее не любит, то Полина не будет с ним счастлива. Я знал ее.
- Первое мое желание было сказать, что не твое это дело,- помолчав, спокойно заговорил Остряков.- Но я скажу тебе: я сделаю все, чтобы Полина была счастлива со мной.- Он с затаенной усмешкой посмотрел мне в глаза.- Ты это хотел услышать?
- Я хочу, чтобы и ты был счастлив,- сказал я.
- Мое счастье никогда не было легким…
- А какого оно у тебя цвета? - спросил я.
- Оранжевого,- улыбнулся он.- Когда я держал в руках апельсин, принесенный мне в больницу Полиной, я понял, что буду жить.
Анатолий понимал меня с полуслова. Это прекрасно, когда у тебя есть друг, понимающий тебя с полуслова. А вернее - без слов.
- Знаешь, чего мне сейчас хочется? - сказал Остряков.
- Слетать в Японию? - вспомнив, что в этой стране он еще не бывал, сказал я.
- Не угадал,- рассмеялся он.- Пробежаться до Средней Рогатки. Вместе с тобой.
- Весной,- сказал я.- Хоть до Тосно.
- А может, до Новгорода?
- Тогда уж до самой Москвы!
- Чай готов! - заглянула к нам Вика.- Полина Викторовна принесла торт с орехами.
Остряков проводил меня до автобусной остановки. На улице было заметно, что он хромает. Вечер был холодный, с неба в лицо летела изморось, обледенелый асфальт блестел в свете уличных фонарей. Навстречу пронеслась милицейская машина с вертящейся на крыше голубой мигалкой. Откуда-то с первого этажа доносилась знакомая мелодия.
- Вчера пришел в гараж, сел за руль и… не смог заставить себя выехать на улицу,- глядя мимо меня, проговорил Анатолий Павлович.- Начисто отшибло желание ездить… Вот что, Георгий, катайся ты на здоровье на моей машине! Завтра я и доверенность оформлю.
- Может, пройдет? - сказал я.
- Не пройдет,- печально ответил Остряков.- Я себя знаю. Есть такие моменты, когда разум бессилен что-либо изменить. Тут и воля не поможет.
- Тогда уж лучше продай,- сказал я.- По доверенности ездить не привык.
- Оцени в комиссионке, из этой суммы отдай за ремонт Боба Быкову - и машина твоя. Да, деньги мне не к спеху, отдашь, когда будут у тебя лишние.
- Сдал в издательство книгу,- сказал я.- Скоро аванс получу.
- Я же сказал: деньги мне не нужны,- заметил Анатолий.- А тебе могут понадобиться…- Он как-то странно на меня посматривал, но спросить не решался. Впрочем, я догадался, о чем он.
- У меня все сложнее,- сказал я.- Она не разведена, и муж тянет с разводом: то согласен, то вдруг упрется, как баран. Странный человек. Не может поверить, что он лишний.
- Наверное, любит.
- Тут и другое: оскорбленное самолюбие, эгоизм… Как же его бросили! Он предпочитал бы сам бросить…
- Кто он?
- Статист.
- Кто-кто? - удивился Анатолий.
- Я не так выразился: статистик, точнее, начальник какого-то отдела статистического управления,- невольно улыбнулся я, подумав, что у Новикова и впрямь есть что-то общее со статистом провинциального театра. Тогда, в ресторане, он и в позу становился, и напускал на себя полное безразличие, потом вдруг начинал рыдать и рвать на себе волосы, а кончил тем, что посадил в такси пышную блондинку из ресторана и уехал с ней.
Это уже не статист, а настоящий артист. Статистом, он, пожалуй, был для меня и Вероники. Она нервничала: муж вдруг стал проявлять усиленное внимание к Оксане, дарил ей красивые вещи, присылал коробки шоколадных конфет, настойчиво приглашал к себе в Москву пожить. Все это вносило в нашу жизнь сумятицу, нервотрепку. Вероника не могла решиться возбудить дело о разводе, пока муж упорствует, ей хотелось, чтобы все произошло спокойно, без трагедий и юридических сложностей. После встречи со мной и пьянки в пивной и ресторане Алексей Данилович приехал на дачу и заявил теще, что согласен на развод, даже высказал такую мысль, что, повидавшись со мной, он теперь знает, что Вероника выбрала достойного мужчину… Все это он перед отъездом сообщил и Веронике, а, приехав в Москву, вдруг переменил свое решение: написал, что на развод не согласен и хочет забрать дочь к себе.