- Я изобразил только жертву,- перебил Гейгер Аркадьевич.- Того, о ком вы говорите,- не существует. Ибо имя ему - общественное мнение. А кто первый произнес "а", уже не имеет значения. Общественное мнение - это как снежный ком, если его в нужный момент умело направить с горы, он, разбухая, покатится вниз все быстрее и быстрее… Вспомните хотя бы небезызвестного Иванова.- Он насмешливо посмотрел на меня.- Был Иванов, и нету.
- Иванов был, есть и будет,- заметил я.- Кстати, вы тоже приложили руку к провалу его диссертации?
- Он слишком был задирист,- сказал Гейгер Аркадьевич.
- К чему вы все это рассказали мне? - прямо спросил я.
- А вы разве не читали сегодняшнюю "Правду"? - невинно округлил хитрые глаза Гейгер.- Я пересказываю вам содержание статьи на третьей полосе. Она так и называется "Снежный ком".
- Теперь я понимаю, почему вы выступаете на каждом собрании,- только и нашелся, что сказать, я.- У вас дар трибуна. Вы - Цицерон, Гейгер!
- Вы хотели сказать "Григорий Аркадьевич",- без улыбки мягко поправил он меня.
- Вот именно,- сказал я. Вот человек, за него не ухватишься, тут же выскользнет! Как ящерица, готов хвост в руках оставить.
- Вы как будто близко к сердцу все это приняли,- улыбнулся программист.- К вам-то… пока это не имеет отношения.- Он подчеркнул слово "пока".
- Я, наверное, по натуре оптимист,- спокойно сказал я.- Верю, что порядочных и честных людей гораздо больше на земле, чем негодяев!
- Безусловно,- горячо согласился со мной Григорий Аркадьевич.- Иначе и быть не может. Но вот что я заметил, дорогой Георгий Иванович: порядочные люди в большинстве своем в борьбе пассивны, сторонятся грязи, а негодяи - активны, напористы, не боятся ручки запачкать в дерьме…
- А кто вы? - спросил я.
Программист не дрогнул, улыбочка его стала шире, золотой зуб засверкал, он пригладил ладошкой седые кустики над ушами и сказал:
- Я - маленький человек, Георгий Иванович, звезд с неба не хватаю, люблю начальство, люблю деньги и девочек…
- А что вы не любите?
- Насморк,- ответил он.- Вроде пустячок, а сразу не вылечишь: отдай четыре-пять дней, черт бы его побрал! - Он звучно шмыгнул покрасневшим носом.
- Счастливый вы человек,- сказал я, поняв, что говорить с ним - все равно что бросать о стенку горох. Гейгер неуязвим, его ничем не прошибешь. Разве что насморком…
- А статейку обязательно прочитайте, Георгий Иванович,- посоветовал он, видя, что я собрался уходить.- Весьма поучительная статья. Можно даже выписки в блокнот сделать…
Надо же, знает о моей привычке заносить в блокнот понравившиеся высказывания ученых, писателей, философов. Сегодняшняя случайная беседа доставила мне истинное удовольствие: я получше узнал нашего Гейгера! И понял, что он способен на любую подлость. Раньше я считал его жалким подхалимом, приспособленцем, "мальчиком на побегушках" у начальства, а нынче он приоткрыл мне более темные стороны своей иезуитской натуры.
Не успел я войти в кабинет с "Правдой" в руках, как зазвонил местный телефон. Ласковым голоском Гейгер Аркадьевич спросил:
- Читаете "Правду"? Это на третьей странице, сразу после "Международного обзора".
- Ну, спасибо, кормилец,- сказал я.- Без вашей помощи в жизни не нашел бы…
- Я по другому поводу, Георгий Иванович,- медоточивым голосом проворковал программист.- Не отказывайтесь, пожалуйста, от моей рукописи, если вам предложат. Я очень вас прошу.
От такого нахальства я на миг лишился дара речи, а когда собрался рявкнуть в трубку, что я думаю о нем, Гейгере, в трубке раздались короткие гудки.
Потолковать с Гоголевой о ноосфере мне удалось только через неделю. Ольгу Вадимовну срочно вызвали в Москву. Впрочем, я и сам уже кое в чем разобрался. Лучше, чем сказал о ноосфере Тейяр де Шарден, не придумаешь: "Вокруг искры первых рефлектирующих сознаний стал разгораться огонь. Точка горения расширилась. Огонь распространился все дальше и дальше. В конечном итоге пламя охватило всю планету. Только одно истолкование, только одно название в состоянии выразить этот великий феномен - ноосфера. Столь же обширная, но, как увидим, значительно более цельная, чем все предшествующие покровы, она действительно новый покров, "мыслящий пласт", который, зародившись в конце третичного периода, разворачивается с тех пор над миром растений и животных - вне биосферы и над ней".
Гоголева сама меня вызвала в пятницу. В институт она приехала прямо из аэропорта. Ольга Вадимовна предпочитала даже на короткие расстояния летать на самолетах. Бесстрашная женщина! Нет-нет да в печати и промелькнет очередное сообщение об авиационной катастрофе.
Гоголева была в строгом сером костюме с лауреатским значком. Несколько лет назад она получила премию имени Ломоносова. На письменном столе рядом с папкой лежат скомканные перчатки. Судя по всему, я был первым ее посетителем. Зачем я ей так срочно понадобился? Хотя она и говорила, что велит убрать греческую жрицу с мраморного пьедестала, однако та по-прежнему гордо стояла на своем месте и высокомерно смотрела на меня.
- Через две недели я уезжаю с группой московских ученых на конференцию в Женеву, мне хотелось бы взглянуть на ваш перевод о Кусто. Издательство требует статью, а я еще не видела вашу книгу.
Перевод я закончил, вот только не успел перепечатать и вычитать, о чем и сообщил Гоголевой.
- Не беда, я прочту черновик,- сказала она.
Когда Гоголеву срочно вызвали в Москву, по институту сразу пополз слух, что ее собираются в министерстве утверждать на должность директора. Об этом мне сообщил Великанов. Грымзина - ярая противница Гоголевой - ходила мрачнее тучи.
- Если там не пожелают считаться с мнением общественности,- говорила она Уткиной в моем присутствии,- мы снова напишем…
- Я думал, вы утихомирились,- заметил я.
- Неужели вам, мужчинам, приятно, что вами будет командовать женщина? - бросила на меня укоризненный взгляд Коняга.
- Мы, мужчины, давно уже привыкли к тому, что нами командуют женщины,- миролюбиво заметил я.
- Дома - да, а на работе…- подала голос Татьяна Леонидовна Соболева.
- На работе пусть нами командуют мужчины,- сказала Инга Владимировна Губанова.- А свое мы дома возьмем.
- Я не против Ольги Вадимовны,- ввернула Альбина Аркадьевна.- Но, по-моему, все же лучше, чтобы директором был мужчина.
Грымзина покачала головой, усмехнулась:
- Мужчины тоже разные бывают… Уж вы-то должны в этом разбираться!
- Вы на что намекаете? - сузила красивые подведенные глаза Уткина.
- Я не намекаю, а говорю, что думаю,- отрезала Евгения Валентиновна и склонилась над рукописью.
Я вышел из комнаты. Альбина Аркадьевна нынче в боевом настроении, обычно она старалась не вступать в пререкания с грубоватой Грымзиной. Слушать женскую перепалку мне совсем не хотелось. И вот Гоголева вернулась из Москвы, у меня вертелся на языке вопрос: утвердили ее директором или нет? Открыто спросить мне показалось нетактичным. Но так как любопытство разбирало меня, я решил схитрить и сказал:
- Вас можно поздравить?
Ольга Вадимовна удивленно посмотрела на меня, потом невесело улыбнулась и сказала:
- День рождения у меня послезавтра, но все равно спасибо.
- День рождения? - промямлил я.
- Вы хотите знать, сколько мне стукнуло? Я не скрываю свой возраст… Сорок девять… Почти пятьдесят.
- Вы выглядите…
- На сорок? Сорок пять? - Она посмотрела на меня с улыбкой.- Все равно это много для женщины, Георгий Иванович. Была молодость, любовь, мечты… А потом наука. Все прошло, осталась одна наука… Как это в Библии? Всему свое время, всему под небесами свой час…
- Когда же время мира придет в наш институт? - с горечью сказал я.
- В нашем институте, судя по всему, расплодилось много бездельников,- посуровела Ольга Вадимовна.- Кто занят серьезной научной работой, тот не станет отвлекаться на разные пустяки.
- Пустяки? - покачал я головой. Или она действительно святая, или до нее не доходят слухи о том, что происходит в институте.
- Я говорила в Москве, что пора наконец назначить к нам директора,- продолжала Гоголева.- Я не понимаю, почему так затянулось это дело.
- Я тоже не понимаю,- искренне ответил я.
- Я никогда не думала, что у меня столько недоброжелателей,- с грустными нотками в голосе произнесла Ольга Вадимовна и достала из ящика письменного стола папку с завязанными тесемками.- Тут письма и заявления в разные инстанции от наших сотрудников…
- И что вы думаете на этот счет? - поинтересовался я, с удовлетворением отметив про себя, что ни на одной бумаге моей подписи нет.
- Я их не читала,- сказала она.- Не хочу думать о людях хуже, чем они есть на самом деле.
- Но хоть кто воду мутит, вы знаете?
- И знать не хочу,- резко сказала она.
- По-моему, вы не правы,- сказал я.- Оттого, что не принимаете никаких мер, некоторые сотрудники и распустились… Ваша деликатность в этом деле истолковывается как ваша слабость.
- Что же мне, вызывать их и прорабатывать? - кивнула она на папку.- Или увольнять?
- Этого я не знаю.
- А как бы вы поступили на моем месте? - наступала она.- Предположим, в этой папке и ваши письма…
- Неумное предположение,- резко прервал я ее.- Я предпочитаю все высказывать прямо в лицо. Заявления и доносы - это не моя стихия.
- Извините, я не хотела вас обидеть.
- Оттого, что вы не прочитали…- Я запнулся, не зная, как назвать эти бумаги,- это "творчество", вы теперь о всех сотрудниках плохо думаете.
- Вы ошибаетесь, наоборот, я не хочу плохо думать о наших сотрудниках… потому и не могу заставить себя раскрыть эту папку.