- Завтра же возьму в библиотеке его сочинения…
- А ты упрямая,- упрекнул я.- Раньше я такого за тобой не замечал!
- Ты вообще меня не замечал,- сварливо ответила она.
Это она зря, с ней маленькой я охотно занимался, водил в зоопарк, на детские утренники, вечером читал книжки, даже сказки сочинял, когда она плохо засыпала.
- Мне как-то трудно представить тебя на кафедре,- сказал я.- Одно дело читать философа, а совсем другое - стать философом.
- Браво! Ты изрекаешь афоризмы! Гидом в туристском автобусе меня проще тебе представить? - Она насмешливо посмотрела на меня.- Посмотрите направо, посмотрите налево…
- В Ленинграде есть на что посмотреть,- сказал я.
- Я так и знала, что тебе не понравится мое решение,- все тем же тоном продолжала она.
- Почему?
- Все отцы почему-то считают, что дети должны идти по их стопам.
- Я только рад буду, если в нашем роду появится великий философ…
- На звание философа я не претендую, а вот преподавать в учебном заведении философию, наверное, смогу.
- Насколько мне известно, философами были лишь мужчины,- я встал из-за стола, сходил в кабинет и вернулся с толстой книжкой в коричневом переплете, я в нее записывал понравившиеся мне изречения великих людей.
- Послушай, что пишет Жан-Жак Руссо: "Когда женщина бывает до конца женщиной, она представляет больше ценности, нежели когда она играет роль мужчины. Развивать в женщине мужские свойства, пренебрегая присущими ей качествами,- значит, действовать ей во вред".
Варя помолчала, осмысливая услышанное, улыбнулась и сказала:
- Леонардо да Винчи утверждал, мол, кто в споре ссылается на авторитет, тот применяет не свой ум, а, скорее, память!
- Хочешь, я подарю тебе эту книжку? - сказал я.- В ней много записано мыслей замечательных людей… А факультет свой не бросай, еще раз повторяю: это глупо!
- Я согласна изучать английский, если ты убедишь меня в том, что он мне пригодится.
- Еще как пригодится,- убежденно сказал я.- Кстати, истинные философы знали по нескольку языков, я уж не говорю про латынь, и читали научные труды древних на их языке.
- Давай каждый день один час разговаривать на английском языке? - вдруг предложила Варя.
- Может, вообще перейдем на английский,- сказал я.- На русском что-то последнее время я стал тебя плохо понимать.
- Что поделаешь, взрослею,- смиренно произнесла хитрая девчонка.
Мы снова остались с Варей вдвоем, Вика и Ника теперь жили у себя дома. Полина навещала их каждый день. Анатолий Павлович шел на поправку, уже самостоятельно на костылях передвигался по палате. Снимут гипс и выпишут. Обо всем этом нам сообщила Полина по телефону.
Я навещал Анатолия каждое воскресенье. Выглядел он гораздо лучше, но совершенно разучился улыбаться. Полина говорила, что в последний месяц он стал сам тренировать свою ногу, раньше срока встал с постели, и скоро ему снимут гипс.
В последнее мое посещение я сообщил ему, что Боба Быков вовсю трудится над ремонтом его машины: заменил разбитую дверцу, радиатор, но Остряков не проявил никакого интереса, перед моим уходом обронил, что, наверное, больше не сядет за руль. О Полине он со мной не разговаривал. Сильно изменился Анатолий Павлович, он и так-то не был весельчаком, а теперь и вовсе стал хмурым, неразговорчивым. Чувствовалось, что в больнице ему осточертело. На тумбочке лежали книги, журналы, газеты. Сказал, что никогда в жизни столько не читал, сколько здесь.
- Я тут прочел сборник зарубежной фантастики,- стал он рассказывать.- Пишут о бессмертии, вечном счастье… Чепуха все это! Когда… это случилось… я впервые всерьез подумал о смерти. Не надо ее бояться. И не нужно человеку бессмертие. Ни к чему оно…- Он вдруг остро взглянул на меня: - Тебе никогда не было скучно жить? Просыпаться утром, чистить зубы, делать зарядку, завтракать…
- Я зарядку не делаю,- ввернул я.- Обленился…
- Скучно жить…- задумчиво продолжал он.- Если на протяжении одной жизни такие мысли приходят в голову, то к чему человеку бессмертие? Не благо это, а, наверное,- мука!
- Я не думал об этом,- признался я.
- И не думай, Георгий,- слабо улыбнулся он.- Никогда человек не согласится на бессмертие, если даже наука и далеко шагнет вперед. Можно тело заменить, а мозг не заменишь! Тело устает жить - это чепуха! А вот если мозг устал - это конец.
- Скорее бы ты выходил отсюда,- сказал я.
- Выйду… и мы еще с тобой побегаем трусцой!..
Движение, действие - вот что ему было нужно как воздух. Мне даже показалось, что его тяготит мое присутствие в палате, но он разгадал мое состояние и успокоил, сказав, что скоро с ним все будет в порядке, а пока не стоит обращать внимания на его мрачную физиономию - она ему самому противна. Интересовался дочерьми, не надоели ли они мне, я сказал, что, наоборот, теперь без них стало скучно.
- Пусть привыкают хозяйничать,- заметил он.
- Полина за ними присматривает,- сказал я.
Он надолго замолчал, потом, как он это умел, посмотрел своими пронзительными острыми глазами, казалось, в самую душу и медленно произнес:
- Полина Викторовна очень хорошая женщина. Если бы не она…- и замолчал, не пожелал развивать эту тему, а я тем более.
Однако про себя подумал, что, пожалуй, было бы естественно, если бы Анатолий и Полина сошлись. Как бы он ни любил Риту, но нужно было думать и о будущем. Что бы с кем-либо из нас ни случалось, а жизнь не стоит на месте. Я вдруг подумал, что Анатолий либо женится на Полине, либо не женится никогда. В том, что она привязалась к Острякову и девочкам, я не сомневался, а вот привязался ли к ней Анатолий, я не знал. А спросить его об этом не решился, да он и вряд ли мне ответил бы. Остряков все важные жизненные решения принимал самостоятельно, советчиков не терпел и сам старался не давать советов. Хотя мы с ним и были самые близкие друзья, в душу к себе он не пускал, да и сам в мою не лез. А я иногда нуждался в его совете, участии, но он приучил меня самого справляться со своими мелкими бедами-неприятностями.
Задумавшись об Острякове, я не заметил, как Варя встала из-за стола и стала мыть в раковине посуду. Вечером я любил погонять чаи, под настроение мог выпить две-три большие кружки. Варя знала, что я люблю крепкий чай с лимоном. Сахар в кружку я не клал, предпочитал пить с конфетами и печеньем. Иногда Варя приносила из бакалеи пирожные. По рассеянности я мог съесть три-четыре штуки, а она не больше одного, говорила, что от пирожных полнеют. Я на эту тему никогда не задумывался: вес у меня держался сам по себе в норме, что бы я ни ел. Правда, в последние годы я стал есть меньше. Помню, совсем молодым, в командировках заказывал в столовых сразу по два обеда, а теперь запросто могу обойтись одним первым или вторым. Утром же выпиваю стакан кефиру, съедаю бутерброд с колбасой или сыром и запиваю стаканом кофе с молоком.
- Почему у тебя так мало книг современных поэтов? - спросила из кухни Варя.
- Есенин, Тютчев, Маяковский, Ахматова, Пушкин…- стал перечислять я стоявшие на полках тома.
- Какие же это современные? - прервала она.- Это классики.
Что я мог ответить дочери? Не привлекала меня современная поэзия. Раскроешь журнал, там десятки новых имен, а станешь читать - будто все стихи написал один человек. Да и стихи ли это? Иногда набор пустых рифмованных фраз, а другой раз и рифмы нет. Я не говорю об известных поэтах, как Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, но и они мне не интересны. Что я могу поделать с собой, если мне нравятся Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Фет, Есенин? Читаю их стихи и вижу картины русской природы, сильные человеческие страсти, глубокую философию жизни, а современные поэты больше трубят в фанфары, грохают в медные тарелки, стараются быть оригинальными, а в общем-то все одинаково невыразительны. Это я так чувствовал, но Варе не стал ничего говорить.
Я сказал, мол, в моем возрасте больше тянет на классику. Взял с полки томик, полистал и нашел, что мне было нужно. У меня из головы не шел разговор с Остряковым…
Я громко, чтобы Варя услышала, прочел:
И скучно и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды…
Желанья… что пользы напрасно и вечно желать?..
А годы проходят - все лучшие годы!Любить… но кого же?.. на время - не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? - там прошлого нет и следа:
И радость, и муки, и все так ничтожно…Что страсти? - ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, -
Такая пустая и глупая шутка…
Варя долго молчала, я слышал лишь шорох щетки о раковину. Я не видел ее, но знал, что темноволосая голова дочери опущена, острые локти двигаются, лоб нахмурен.
- Я не знаю, чьи это стихи,- наконец проговорила она.
- Лермонтова, "И скучно и грустно…" На эти слова даже романс написан… Вот только не помню кем.
- Философские стихи,- помолчав, сказала Варя.
Зазвонил телефон, я думал, Варя возьмет трубку, но она тщательно протирала полотенцем чашки, блюдца. Обычно она стремглав бежала к аппарату. Неужели так на нее стихи подействовали?..
Мужской голос попросил Варю. Она подошла, взяла трубку и, глядя прямо перед собой, негромко произнесла:
- Ты больше мне не звони, это бесполезно. До свиданья.- И положила трубку.
- Поссорились? - полюбопытствовал я.
По безмолвному уговору мы с дочерью больше не вмешивались в личную жизнь друг друга.
- Ты был прав,- сказала она.- Он…
- Подонок,- прервал я.
- Я бы не решилась это утверждать,- нахмурившись, сказала она.
- Что он тебе сделал?