- Гордая. Не она сбежала от тебя, а ты - от нее.
- Две любви в одном сердце не помещаются,- повторил я произнесенные Вероникой слова.
- В твоем большом сердце поместятся,- ехидно заметила Варя.- Вчера тебе звонила еще какая-то женщина…
- Может, по работе… Сослуживица. У меня в отделе одни женщины.
- Ты не подумай, что я собираюсь наводить порядок в твоих любовных делах, упаси бог! Меня волнует наследственность…
- Наследственность? - удивился я.
- Не было бы у меня дурной наследственности: маме ничего не стоит разрушить семью, отец - Дон Жуан…
- Ты слишком высокого мнения обо мне…- пробормотал я.- Мне до Дон Жуана далеко!
- А ну как ваша порочная наследственность взыграет и во мне? - Варя с нескрываемой насмешкой смотрела на меня.
- Уже, видно, взыграла,- проговорил я.
Разговаривая со мной, Варя домыла посуду, тщательно протерла полотенцем, все расставила по местам. Движения ее были точными, рассчитанными, непонятно, как она ухитрилась кружку разбить? Уж не нарочно ли?
- Я не хотела тебе раньше говорить, это не мое дело, но ты у Оли не один…
- Я знаю,- сказал я.
- Как же ты мог быть с ней? - Варя удивленно взглянула на меня.
- А ты, думаешь, у Боровикова одна? - жестко сказал я.
- Думаю, что да,- выдержала она мой взгляд.- Видишь ли, я немного умнее, чем ты полагаешь… Если бы я ему сразу уступила, то я была бы для него такой же, как все. Как это хвастливые мужчины говорят, я была бы пройденным этапом?.. А я, папочка, не хочу быть этапом. Уж лучше пусть он будет для меня пройденным этапом!
Или отцы всегда как-то иначе относятся к своим детям, или у меня Варька действительно была необыкновенной девушкой, но ни одна еще из всех моих знакомых не рассуждала на эти темы так здраво. Даже слишком рассудительно в ее-то восемнадцать лет!
- Если ты такая умная, то почему вообще связалась с ним? - спросил я.- Он не герой твоего романа, девочка.
- Ни один человек сам-то себя не знает до конца, а ты берешься судить о другом, которого знаешь лишь понаслышке,- сказала Варя.- То, что тебе в нем не нравится, я отлично вижу, но зато в нем есть и то, что может нравиться женщинам, тебе этого, прости, па, не понять, потому что ты - мужчина.
- Высокий, красивый и… глупый!
- Не такой уж он и глупый, как ты думаешь,- живо возразила дочь.- Но меня, главным образом, привлекает в нем другое: до встречи со мной он был одним, а теперь все говорят, что стал другим.
- Надолго ли?
- Мне сам процесс перемены в человеке нравится… Мне приятно чувствовать свою власть над ним, направлять его туда, куда я хочу… Знаешь, почему я тоже сбежала в Новый год от гостей? Потому, что он напился, хотя я ему это запретила, и стал хамить сначала другим, потом мне. Он не поверил, что я могу уйти, а я оделась и ушла.
- Бедная девочка! Одна в Новый год?
- Ночью я вышла на Финляндском из последней электрички, зашла домой, а потом пошла к Зимнему дворцу… Оказывается, я не одна была в это время на площади… У высокой-высокой колонны…
- Александрийской…- растерянно сказал я.
- Какой-то лохматый парень громко читал своей девушке красивые стихи…
- Блока…
- С неба падал пушистый снег, и кругом было белым-бело!
Я не верил своим ушам! Удивительно, как мы не встретились с ней там, на Дворцовой площади?..
- Я видела тебя с женщиной,- сразила меня наповал дочь.- Вы оба были такие счастливые! Я решила вам не мешать… Да, но хочу дать тебе один совет: не целуйся так много на улице, у тебя уже выступила простуда на губах.
Ошарашенный, я смотрел на нее и молчал, я чувствовал себя школьником у доски, забывшим урок. И вопрос, который я задал дочери, как раз и был на уровне наивного ученика.
- Ну и как она? - спросил я.
А спросив, весь внутренне сжался: для меня почему-то сейчас исключительно важно было, что ответит дочь. Так, бывает, мы загадаем на что-либо и, полные необъяснимого трепета, ждем, будто от этого зависит вся наша дальнейшая жизнь, будь это "в каком ухе звенит?" или "кукушка-кукушка, сколько лет мне жить?".
Варя со свойственной ей чуткостью поняла мое состояние, улыбнулась и сказала:
- Она хорошенькая. Я это еще заметила летом, когда ты на Средней Рогатке садился к ней в "Жигули". Дорожный роман?
- Не говори так,- сказал я.
- Мне Оля глаза выцарапает, если узнает, что я твоей знакомой дала телефон Боба!
- Я думаю, Оле это безразлично,- сказал я.
- А женское самолюбие! - воскликнула Варя.- Па, ты совсем не знаешь женщин! Женщине всегда приятнее знать, что она первой бросила мужчину.
- Пусть считает, что она меня бросила,- усмехнулся я.- Кстати, так оно и было.
- Для того чтобы потерять, нужно сначала найти,- философски изрекла Варя. Я заметил, что последнее время она частенько философствует.
- Я нашел,- сказал я.
- Я очень хорошо знаю, от чего бегу, но не знаю, чего ищу,- улыбнулась дочь.
Я сегодня видел на ее диване толстенный том Монтеня "Опыты".
- Ты читаешь Монтеня,- сказал я.- Не забывай, что он и такую мысль высказывал: нет величайшей нелепости, которая не была бы сказана кем-либо из философов.
- Пока я у Монтеня взяла на вооружение одну мудрую мысль: "Кто хочет надолго сохранить свою власть над возлюбленным, пусть презирает его".
- Может быть, тебе это и подходит, а мне - нет,- сказал я.
- Я разбила твою любимую чашку,- вздохнула она.
- Должно быть, к счастью,- на этот раз с большей уверенностью повторил я.
- Ради того, чтобы ты был счастлив, я готова всю посуду перебить…
- Не надо,- сказал я.- Из чего же мы будем чай пить?
Глава шестнадцатая
Ночью меня разбудил телефонный звонок:
- Приезжай немедленно в больницу на улице Ленина. Петроградская сторона.
- Какая больница? Это квартира…- ничего не понимая спросонья, бормотал я.
- Господи, это я, Полина! - В ее голосе нетерпение.- Твой друг Остряков попал в аварию…
- Толя? - вскричал я, начиная что-то соображать.- В аварию? Какая-то чепуха! Да ты знаешь, что он ездит как бог?
- Мне больше делать нечего, как тебя разыгрывать посреди ночи…- Она нервничала.- Я не могу долго разговаривать, мне нужно в операционную, его жена в очень тяжелом состоянии.- И повесила трубку.
Анатолий Павлович попал в аварию… Это не укладывалось в моей голове: он великолепно водил машину, никогда не лихачил, редкий водитель так скрупулезно соблюдает правила движения, как он. Мы только вчера разговаривали по телефону, верно, он собирался с семьей на дачу. Сейчас зимние каникулы, говорил, что девочкам полезно подышать свежим воздухом, побегать на лыжах… Приглашал меня на выходные…
Я лихорадочно одевался, обычно мягкий голос Полины был холодным, незнакомым, почему я ее сразу и не узнал. На душе становилось все тревожнее, Толя был, пожалуй, моим единственным настоящим другом. Пока все в порядке, мы мало думаем о близких и друзьях, а случись с ними что-нибудь, и нас охватывают отчаяние, растерянность, паника…
- Что случилось? - На пороге стояла в длинной ночной рубашке Варя. Волосы закрывали половину порозовевшего со сна лица, еще не совсем проснувшийся глаз моргал.
- Толя Остряков в больнице, авария…- сказал я.- Где моя шапка?
Варя отступила, пропуская меня в прихожую.
- Я с тобой,- сказала она и кинулась в свою комнату.
- Нечего тебе там делать,- грубовато сказал я.- И потом, вдвоем не пустят.
- Он один или?..
- Не знаю,- буркнул я и, забыв застегнуть пальто, с шапкой в руке выбежал из квартиры.
Полина, суровая и незнакомая в больничной обстановке, провела меня в палату к Анатолию Павловичу. Пока мы поднимались на второй этаж, шли по длинному тускло освещенному матовыми плафонами коридору, по обе стороны которого белели двери больничных палат, она коротко рассказала мне, что произошло: Полина сегодня дежурила в больнице. "Скорая помощь" получила срочный вызов в Лахту. Перевернутые, искалеченные "Жигули" валялись на обочине, работники ГАИ извлекли оттуда мужчину и женщину в бессознательном состоянии. Рита Острякова умерла на операционном столе, у нее была серьезная травма черепа, Анатолий Павлович пострадал меньше: у него сотрясение мозга второй степени, перелом двух ребер и правой ноги. Он уже в сознании и первое, что попросил, придя в себя, чтобы вызвали меня. Там, в Лахте, Полина сразу не узнала его, хотя дважды видела у меня на квартире.
- Пожалуйста, не говори ему, что жена скончалась,- предупредила Полина.- И не задерживайся больше пяти минут, он еще очень слаб.
Перебинтованный, с вытянутой и подвешенной к какому-то приспособлению загипсованной ногой, Анатолий Павлович лежал на койке у окна и смотрел куда-то мимо меня. Я поразился прозрачной бледности его осунувшегося, с запавшими глазами лица. В палате еще стояло несколько коек, остро пахло лекарствами, кто-то в дальнем углу негромко похрапывал. Лампочка горела лишь в изголовье Острякова.
- Как Рита? - спросил он.
Наверное, я не умел врать даже в таких критических ситуациях, когда ложь извиняется. Пробормотав, что я не в курсе, спросил:
- Как же это, Толя?