У каждого из нас есть ящик, коробка, папка. У Юлианы для хранения печатных свидетельств ее существования есть семь засаленных конвертов. Для многих гренландцев самой сложной стороной жизни в Дании является бумажная - созданный государственной бюрократией бумажный фронт ходатайств, бланков и обязательной переписки с необходимыми инстанциями. Есть тонкая и глубокая ирония в том, что даже столь примитивное существование, как у Юлианы, порождает такую гору бумаг.
Маленькие номерки из амбулатории по лечению алкоголизма на Сундхольме, свидетельство о рождении, пятьдесят чеков от булочника с площади Кристиансхаун, за которые, если наберется сумма в пятьсот крон, дают бесплатный крендель. Карточка учета посещений из венерологической клиники Рудольфа Берга, старые части "А" и "Б" карточек из налогового управления, квитанции из сберегательной кассы. Фотография освещенной солнцем Юлианы в Королевском саду. Карточка медицинской страховки, паспорт, неоплаченные счета из энергонадзора. Письма из кредитного общества "Рибер" о не выплаченных Юлианой долгах. Стопка тонких листков, похожих на бухгалтерские справки о начисленной зарплате, из которых следует, что Юлиана получает ежемесячную пенсию в девять тысяч четыреста крон. В самом низу - пачка писем. Я никогда не могла заставить себя читать чужие письма. Поэтому личные письма я пропускаю. Под ними - официальные, напечатанные на машинке. Я уже собираюсь убрать их назад, когда обращаю внимание на одно из них.
Необычное письмо. "Настоящим уведомляем Вас о том, что правление Криолитового общества "Дания" на своем последнем заседании приняло решение о выделении Вам как вдове Норсака Кристиансена пенсии. Пенсия составит девять тысяч крон в месяц, в дальнейшем эта сумма будет корректироваться в соответствии с индексом цен". От имени общества письмо подписано "Э. Любинг, главный бухгалтер".
Ничего особенного в самом письме нет. Но когда оно было отпечатано, его развернули на девяносто градусов. И авторучкой на полях наискосок написали: "Примите мои соболезнования. Эльза Любинг".
Можно кое-что узнать о своих ближних, читая то, что они пишут на полях. Многие люди ломали голову над исчезнувшим доказательством теоремы Ферма. В книге, в которой рассматривается так никогда и не доказанный постулат о том, что если можно представить число в квадрате в виде суммы квадратов двух других чисел, то для степени больше двух это невозможно, Ферма приписал на полях: "Этому положению я нашел поистине удивительное доказательство. К сожалению, эти поля слишком малы, чтобы вместить его".
Два года назад в конторе Криолитового общества "Дания" сидела дама и диктовала в высшей степени корректное письмо. Оно составлено по всем правилам, в нем нет опечаток, оно такое, каким и должно быть. Потом ей дали его перечитать, она прочитала и подписала. Затем помедлила минутку. И, повернув листок, написала: "Примите мои соболезнования".
- Как он умер?
- Норсак? Он был в экспедиции на Западном побережье. Это был несчастный случай.
- Что за несчастный случай?
- Съел что-то не то. Кажется, так.
Она беспомощно смотрит на меня. Люди умирают. И совершенно бесполезно рассуждать о том, как они умирают и почему.
- Можно считать дело закрытым.
Это я говорю по телефону с Ногтем. Я предоставила Юлиану ее собственным мыслям, которые движутся словно планктон в море сладкого вина. Возможно, мне надо было остаться с ней. Но я не целитель душ. Я и саму себя не в состоянии исцелить. К тому же у меня есть свои навязчивые идеи. Это они подвигли меня позвонить в полицию. Меня соединяют с отделением "А". Там мне говорят, что инспектор все еще у себя. И, судя по его голосу, он явно заработался.
- Свидетельство о смерти подписано сегодня в четыре часа.
- А те следы?
- Если бы вы видели то, что повидал я, или у вас самой были бы дети, вы бы знали, насколько они бывают безрассудны и непредсказуемы.
В его голосе звучат раскаты грома при мысли обо всех тех несчастьях, которые принесли ему его собственные шалопаи.
- В данном случае речь, конечно же, идет всего лишь о грязном гренландце, - говорю я.
В трубке молчание. Он из тех, кто даже после продолжительного рабочего дня сохраняет резервы, чтобы быстро перейти в наступление.
- Вот что я вам, черт возьми, скажу. Для нас все равны, все. Упади с крыши пигмей или убийца-рецидивист, совершавший преступления на сексуальной почве, мы делаем все, что полагается. Все. Понимаете? Я сам ездил за судебно-медицинским заключением. Нет никаких признаков того, что это не просто несчастный случай. Из тех трагических случаев, которых у нас происходит сто семьдесят пять в год.
- Я подам жалобу.
- Ну что ж, подавайте.
Разговор окончен. На самом деле я не собиралась жаловаться. Но у меня тоже был тяжелый день. Я знаю, что у полиции много дел. Я хорошо его понимаю. Все, что он сказал, я поняла.
Кроме одного. Когда меня позавчера допрашивали, мне надо было ответить на ряд вопросов. На некоторые из них я не ответила. Один из них был вопрос о "семейном положении".
- Это, - сказала я полицейскому, - вас не касается. Если только вы не собираетесь назначить мне свидание.
Поэтому в полиции не должны были ничего знать о моей личной жизни. Откуда, спрашивается, Ноготь узнал, что у меня нет детей? На этот вопрос я не могла найти ответа. Это всего лишь маленький вопрос. Но всему миру вокруг одинокой и беззащитной женщины не терпится узнать, почему она, достигнув моего возраста, не обзавелась мужем и парой очаровательных малышей. Со временем этот вопрос начинает вызывать у меня аллергию.
Взяв несколько листов нелинованной бумаги и конверт, я сажусь за обеденный стол. Сверху я пишу: "Копенгаген, 19 декабря 1993 года. В Государственную прокуратуру. Меня зовут Смилла Ясперсен. Настоящим письмом я хотела бы подать жалобу".
6
Ему не дашь больше пятидесяти, но на самом деле он на двадцать лет старше. На нем теплый черный спортивный костюм, ботинки с шипами, американская бейсбольная кепка и кожаные перчатки без пальцев. Из нагрудного кармана он достает маленький коричневый пузырек с лекарством, который опрокидывает умелым, почти незаметным движением. Это пропранолол, β-блокатор, снижающий частоту сердцебиения. Он разжимает кулак и смотрит на руку. Она большая, белая, холеная и совсем не дрожит. Он выбирает клюшку номер один, driver, tailormade с полированной конусообразной головкой из палисандра. Сначала он прикладывает клюшку к мячу, потом замахивается. В момент удара он концентрирует всю свою силу, все свои восемьдесят пять килограммов в одной точке размером с почтовую марку, и кажется, что маленький желтый мячик навсегда растворился в воздухе. Он снова становится виден, только когда приземляется на площадке на самом краю сада, где послушно ложится невдалеке от флажка.
- Мячи из кожи каймана, - говорит он. - От Мак-Грегора. Раньше у меня всегда были проблемы с соседями. Но эти мячи пролетают в два раза меньше.
Этот человек - мой отец. Это представление дано в мою честь, и я вижу то, что за ним на самом деле скрывается. Мольба маленького мальчика о любви. Которую я никак не могу ему дать.
Если смотреть моими глазами, все население Дании представляет собой средний класс. По-настоящему бедные и по-настоящему богатые - редкость.
Так уж случилось, что я знаю некоторых из бедных, потому что часть из них - гренландцы.
Один из действительно состоятельных - мой отец.
У него есть шестидесятисемифутовый "сван", стоящий в гавани Рунгстед, с постоянной командой из трех человек. Ему принадлежит маленький остров при входе в Исенфьорд, куда он может удалиться, чтобы пожить в своем норвежском бревенчатом домике, а случайно оказавшимся там туристам сказать, что, мол, пора уезжать, проваливайте. Он один из немногих в Дании владельцев "бугатти" - автомобиля, ради которого нанят человек, чтобы полировать его и бунзеновской горелкой подогревать смазку в подшипниках два раза в году для участия в пробеге старых машин клуба "Бугатти". В остальное время можно довольствоваться прослушиванием присланной клубом пластинки, на которой слышишь, как одну из этих прекрасных машин ласково заводят при помощи рукоятки и нажимают на акселератор.
У него есть этот дом, белый как снег, украшенный покрытыми белой штукатуркой бетонными ракушками, с крышей из натурального шифера и с витой лестницей, ведущей ко входу. С клумбами роз, круто спускающимися от дома к Странвайен, и участком, размер которого позволил сделать площадку с девятью лунками, что теперь, когда он купил новые мячи, его вполне устраивает.
Он заработал свои деньги, делая уколы.
Он никогда не относился к числу людей, распространяющих сведения о себе. Но если кто-то заинтересуется, можно открыть "Синюю книгу" и прочитать, что он стал заведующим отделением в тридцать лет, стал заведовать первой в Дании кафедрой анестезиологии, как только она была создана, и что спустя пять лет покинул больницу, чтобы посвятить себя - так торжественно об этом говорится - частной практике. Став знаменитым, он принялся колесить по свету. Не пешком, из города в город, в поисках работы, а на частных самолетах. Он делал инъекции великим мира сего. Он давал наркоз во время первых исторических операций на сердце в Южной Африке. Он был в составе делегации американских врачей в Советском Союзе, когда умирал Брежнев. Мне рассказывали, что именно мой отец в последние недели отодвигал эту смерть, орудуя длинными иголками своих шприцев.