Старик Малер и братья Алкалай уже внизу, и похоронная бригада набрасывает на их тела тонкий слой земли. Сегодня хоронят цыгане: Йока, Симон и еще один, безымянный. Последняя тройка. Их похоронят уже сами ханджары. Таков порядок.
- Эй, погодите!.. Стойте, вы, свиньи!.. - кто-то светловолосый бежит со стороны лагеря, кричит, размахивает руками; карабин болтается сбоку… ханджар, кто же еще?
Все останавливаются - и палачи, и цыгане, и даже мы поворачиваем головы - те, кто может, конечно.
- Куртка! - кричит ханджар. - Вещи! Где мои вещи?! Мустафа, пес, убью!
Мустафа, посмеиваясь, кладет на землю свой карабин и достает сигареты.
- Что ты вопишь, Халил? - говорит он миролюбиво. - Нету у нас твоих вещей.
- А где?!
- Откуда мне знать - где? Небось уже в Бугойно… Ты, дурная башка, зачем свой тюк в фургоне оставил? Вот теперь и бегай, как пьяный кабан.
Ханджары дружно смеются. Теперь они даже становятся немного похожими на людей.
- Как же так? - растерянно произносит светловолосый. - У меня же там все… и куртка, и белье, и даже шапка…
- Ага! - назидательно произносит пожилой Мустафа. - Нечего было по женскому бараку шнырять. Всем ребятам тех двух вчерашних баб хватило, а тебе, понимаешь, еще захотелось!
Ханджары смеются еще громче. Нет, на людей они совсем не похожи.
- Ничего, не горюй! - Мустафа хлопает светловолосого по плечу. - Послезавтра фургон вернется. А пока что…
Он бросает на землю недокуренную сигарету и обводит нас прищуренным взглядом. На лице его еще подрагивает тень улыбки, остывает, испаряется, как пар с запотевшего зеркала.
- А куртку мы тебе сейчас достанем… - говорит Мустафа, оскаливает желтые зубы и смотрит прямо на нас… на Баруха?.. - Вот прямо сейчас и достанем.
Нет, Габо, не на Баруха. На тебя смотрит этот гнилозубый шакал, убийца, садист… даже не на тебя, а на твою куртку, вот на что. На куртку, мамой сшитую, на твою старую куртку, хорошую, теплую, удобную, как вся твоя прошлая жизнь, как вся твоя прошлая радость, как все-все твое прошлое, оставшееся где-то там, позади, в невозможной и недостижимой дали, за пропастью ада.
- Нет!.. Не отдам… - голос у Габриэля срывается. Привычное льдистое онемение в груди вдруг тает одним махом, расплескивается, вскипает горячим фонтаном слез. У тебя еще остались слезы, Габо?
- Габо, не надо, Габо… зачем?.. - испуганно шепчет Барух, толкает его виском в мокрую от слез щеку, но поздно… или не поздно, а просто все равно, потому что ханджар уже рядом, уже схватил их за веревку… Ров все ближе и ближе… Вот Симон кивает ему, опершись на лопату. Прощай, Симон.
- Хочу писать, - говорит Горан.
Ханджар Мустафа одним резким движением валит их с ног на самом краю ямы. Со всех шести ног. Габриэль падает лицом вниз, больно ушибаясь о землю. Он едва успевает повернуть голову вбок, чтобы уберечь нос. Он видит ноги Мустафы, и чьи-то еще, и ствол карабина - самый кончик… а дальше - травянистый покатый склон, и деревья, и лес. А неба не видно. Габриэль сразу забывает о куртке, так ему вдруг хочется увидеть небо. Хорошо Горану, который лежит прямо на нем, спина к спине, Горан видит сразу все небо - от края и до края. Поделился бы с братом… Габриэль изо всех сил выворачивает шею, но все равно ничего не выходит: только склон и кусты, и начинающий желтеть осенний лес.
- Бейте, сволочи! Чтоб вы все передохли, гады! - Это Барух, мой храбрый и сильный Барух. Надо умирать достойно. Габо тоже хочет сказать что-нибудь такое же, важное и сильное, но у него не получается открыть рот.
- Подожди, не стреляй, - говорит Мустафа кому-то.
- Не наказывайте меня, я не хотел! - говорит Горан и начинает плакать. - Я же говорил, что мне нужен горшок! Барух, отдай мой горшок! Мама!
Ханджары принимаются ржать, и тут же следует выстрел, над самым ухом, настолько близкий, что Габриэль даже глохнет на секунду, а потом сразу слепнет, потому что горячая липкая масса падает ему прямо на лицо и на глаз, широко открытый, отчаянно вывернутый в безуспешных поисках неба.
- Ну говорил ведь! Мне его куртка нужна!
- Шма, Исраэль!.. - это опять Барух. И выстрел. Второй. Два выстрела на троих. "Значит, я убит?" - думает Габо. Он приоткрывает левый глаз, тот, что ближе к земле, и видит землю и муравья, настороженно приподнявшего усики.
- Цела твоя куртка! - это второй ханджар.
"Я слышу и вижу. Я еще жив, - думает Габо. - Мне не повезло. Сейчас они сбросят нас в яму, и я буду умирать там, долго и трудно."
Он хочет попросить, чтобы его тоже убили, но рта не раскрыть, да и бесполезно. Свои две пули на троих они уже получили, а больше не выдают, таков порядок.
- Подожди, не сбрасывай, - говорит Мустафа.
Габриэль чувствует какое-то шевеление наверху, на спине. Потом вдруг становится легко, потом онемевшие руки падают сбоку, больно отдавая в плечевые суставы. Куртка. С него стаскивают куртку.
- Связать снова?
- Зачем? - говорит Мустафа, разглядывая куртку. - Трупы не бегают. Эй, ты! Чего расселся, как на цыганской свадьбе? Сбрасывай падаль!
Кто-то переворачивает Габриэля на спину. Это цыган Симон.
- Шш-ш-ш… - шепчет Симон. - Молчи, Габо, и не шевелись. Шш-ш-ш…
Он скатывает Габриэля в ров, как бревно. Чей-то локоть упирается Габриэлю в бок. Надо бы устроиться поудобнее, но шевелиться нельзя - Симон запретил. Габо крепко зажмуривается, и тут что-то тяжелое бухается сверху, больно придавливая его к острому локтю нижнего мертвеца. Он с трудом удерживается от крика и открывает глаза. На него смотрит искаженное мертвое лицо Баруха. Часть лица. Габриэль хочет закричать, но тут сознание, сжалившись, покидает его.
* * *
Когда самолет набрал высоту и стюардессы засуетились в проходе, сосед Берла, жилистый, выбритый до блеска американский сержант, крякнул и достал откуда-то из-под ног початую бутылку "Дикой Индюшки".
- Ты ведь не откажешься составить мне компанию, а, приятель?
Берл вздохнул. Сержант начал оказывать ему усиленные знаки внимания, когда они еще только вошли в салон и рассовывали свои сумки по ящикам для багажа.
- Как можно отказать самой сильной армии в мире? - ответил он. - Вот только, послушай, бижу, не слишком ли рано для бурбона?
- Ничуть! - просиял сержант. - Бурбон годится для любого времени, особенно в отпуске. Особенно в последние часы отпуска…
Он протянул Берлу руку: Сержант Смит. Джек Смит. Из Мериленда.
- Редкое имя, - заметил Берл и тоже представился. - Майкл Кейни. Из Торонто.
- Репортер? - Сержант понимающе кивнул на внушительный кофр с фотоаппаратурой. - Много там вашего брата, в Сараево. Хотя раньше-то побольше бывало…
Он плеснул виски в пластиковый стаканчик и протянул Берлу.
- Давай, приятель… за твою будущую Пулитцеровскую премию!
Выпили.
- Давно ты в Боснии, Джек? - спросил Берл, ставя на стол пустой стаканчик. - Как там служить? Скучно небось?
- Да нет, что ты… - удивился сержант. - В Боснии классно. В Сараево то есть. В Германии скучно, это да. Никакой цивилизации. Ни баб, ни развлечений… жуть. А в Боснии хорошо. Палатки хорошие, новые, с деревянными полами, ага. В Германии, скажем, если палатка на шестнадцать, то там шестнадцать и живут. Таков порядок. А в Боснии нет, в Боснии свобода… ты что… Палатка на шестнадцать, а там - шестеро или даже пятеро, представляешь? Душевые, горячая вода, все путем… ты что…
Он налил снова.
- Ну, давай - за Боснию… классное местечко, парень, слушай меня. А жрачка! Жрачка! - сержант наклонился к Берлу, схватил его за руку и горячо зашептал: - Ты мне не поверишь, так что пристегнись, чтобы с кресла не упасть. Пристегнись, пристегнись, я тебя сейчас удивлю, приятель! Там у нас местные повара по контракту! Представляешь? По контракту! Ты такой жрачки в жизни не пробовал, вот что я тебе скажу!
Берл ухмыльнулся и высвободил руку.
- Послушать тебя, так лучше места не найти.
- Конечно! - заверил сержант. - В Европе точно не найти! А какие девочки! Какие девочки! Идешь по городу, а навстречу тебе - девки, одна другой краше. Не то что в Германии - одни крокодилы злобные. В Германии, скажем, подмигнешь такой - не для чего-то там, а просто от отчаяния, потому что с такой крокодилицей можно только в крокодильем болоте, да и то - по сильной пьяни… подмигнешь, а она, стерва, на тебя зубами - щелк!.. щелк!.. и в полицию бежит, представляешь? В полицию! А за что? Что я ей такого сделал? Подмигнул без никакого дурного умысла… За что же сразу в полицию? Дерьмо…
Сержант заскрежетал зубами, видимо, припомнив что-то очень обидное.
- Не горюй, бижу, - сказал Берл. - Забудь ты ее, эту дуру. Мало ли что бывает…
- Ага… - детина в форме смахнул злую слезу. - Тебе легко говорить… А мне за это сержанта на два года задержали. Два года, представляешь? Всего-то и подмигнул…
Он снова разлил виски по стаканчикам.
- Забудь, Джек. Ты еще в генералы выйдешь, - сказал гуманный Берл. - Да и вообще… сейчас-то ты летишь не в Германию…
- Будь она проклята! - добавил сержант, заглатывая бурбон.
- Амен! - припечатал Берл и перевел на другое. - Ну а кроме баб и жрачки? Стрелять-то приходится?
- Стрелять? В кого? - удивился сержант. - Нет, приятель, это же не Ирак… ты что… Есть у нас саперы, эти еще иногда работают. Мин много осталось. А мы - нет, ты что…
Бутылка кончилась в аккурат над Балканами.