- На старосту образцового приюта для девочек-сирот.
- Вот именно. Удивительно, что вы это помните.
- Что я могу для вас сделать? Чем помочь?
- Просто остаться со мной. Просто остаться, девочка моя дорогая…
В его голосе была нежность. И это у Джосса, всегда такого резкого, решительного… И я растаяла, потеряла самообладание. На глаза навернулись слезы, и он увидел это и притянул меня к себе так, что я очутилась у него на груди и почувствовала его руку у себя на затылке, под волосами, и как смыкаются его пальцы на моей шее.
- Джосс, тебе будет больно…
- Молчи, - пробормотал он, ища ртом мои губы. А потом: - И это тоже мне всегда хотелось сделать.
Было ясно, что никакие недуги - ни синяки, ни кровоподтеки, ни кровь из раны, ни рассеченная губа не остановят его, не отвратят от того, к чему он стремится.
И я, которая всегда воображала, что любовь подобна фейерверку или взрыву чувств, открыла для себя, что это вовсе не так. Она теплая, как внезапно прокравшийся солнечный луч. Она не имеет ничего общего с жизнью моей мамы и вереницей мужчин, вторгавшихся в эту жизнь. Весь мой циничный скепсис, все мои предубеждения развеялись в дым, вылетели в окно. И последняя линия обороны рухнула. Вот он, Джосс.
Он произнес мое имя, и в его устах оно показалось мне удивительно прекрасным.
Потом, гораздо позже, я разожгла камин, навалив в него побольше дров, так что комната осветилась мерцающим пламенем. Я не позволяла Джоссу двигаться, и он лежал, оперев темноволосую голову на руки, и я чувствовала на себе его взгляд - он не сводил с меня глаз, провожая каждое мое движение.
Я разогнулась и отошла от камина. Распущенные волосы свисали по обеим сторонам моего лица, а щеки мои раскраснелись. Мне было уютно и легко.
- Нам надо поговорить, верно? - произнес Джосс.
- Да.
- Дай мне выпить.
- Чего ты хочешь?
- Виски. Оно в кухоньке, в шкафу над раковиной.
Я пошла за виски и двумя стаканами.
- С содовой или просто с водой?
- С содовой. Пробочник на крючке.
Я нашла пробочник, сняла крышечку с бутылки. Я действовала неуклюже, и крышечка упала на пол, покатилась и, как всегда бывает, закатилась в самый темный и неудобный угол. Я стала доставать ее, и внимание мое привлек другой маленький блестящий предмет под раковиной, еле видный за педалью мусорного ведра. Я подняла его и увидела, что это кельтский крест Андреа, тот самый, что был у нее на шее на кожаном шнурке.
Я сжала его в ладони. Я нашла виски и отнесла стаканы Джоссу. Дав ему в руки стакан, я встала на колени перед постелью и показала ему крест.
Заплывший глаз плохо видел. Джосс болезненно щурился.
- Это еще что за штука?
- Это крест Андреа.
- Да ну его к черту! - сказал он. - Подложи под меня еще подушек, будь добра. Никогда не умел пить виски лежа.
Подобрав с пола несколько подушек, я подложила их ему под спину. Сесть ему оказалось мучительно больно, и у него вырвался стон.
- Ты ничего?
- Конечно, ничего. Где ты нашла эту штуку?
- Я уже сказала. На полу.
- Она заявилась сюда сегодня вечером. Сказала, что была в кино. Я работал внизу, доканчивал полки. Я сказал ей, что занят, но она все равно поднялась сюда, как будто не слышала. Я тоже поднялся вслед за ней и велел ей идти домой. Но она не уходила. Сказала, что хочет выпить, поговорить со мной… ну, ты знаешь всю эту околесицу.
- Она и раньше здесь бывала.
- Да, была один раз. Утром. Я пожалел ее, угостил кофе. Но сегодня вечером мне было некогда, недосуг болтать с ней, и жалости она не вызывала. Я сказал, что пить не хочу. Велел отправляться домой. А она заявила, что не хочет домой, что все ее ненавидят, никто не желает с ней разговаривать. Что я единственный, с кем можно поговорить, единственный, кто ее понимает.
- Может быть, это правда.
- Ну так вот, я ее жалел. Позволял ей приходить и мешать мне, когда я работал в Боскарве, что же мне еще оставалось делать, не вышвыривать же ее всякий раз из комнаты…
- Но сегодня вечером ты, кажется, сделал именно это? Вышвырнул ее?
- Ну, это слишком громко сказано. Но в конце концов мне надоело слушать весь этот бред, надоело ее ни на чем не основанное убеждение, что я только и мечтаю затащить ее в постель. Я потерял терпение и не стал этого от нее скрывать.
- И что было потом?
- Чего только не было! Крики, слезы, обвинения, классическая истерика. Какими только словами меня не честили. И даже пощечины давали. Целая серия пощечин. Вот тут я все-таки и прибегнул к силе. Я выставил ее на лестницу, а вслед за нею полетели ее плащ и эта ее мерзкая сумочка.
- Андреа не пострадала?
- Нет, но, должно быть, я ее испугал, потому что она кинулась от меня как сумасшедшая. Я услышал, как застучали по ступенькам тяжеленные бутсы, которые она носит, а потом она, наверное, поскользнулась, потому что раздался ужасный грохот, как будто последние несколько ступенек она пересчитала. Я крикнул ей вниз, желая убедиться, что ничего страшного не произошло, и услышал, что она выбежала из магазина, хлопнув дверью, из чего я понял, что все в порядке.
- А могла она ушибиться? Поставить себе синяк на лицо, когда упала?
- Да. Думаю, могла. Там, внизу, на нижней площадке, стоит ящик с фарфором. Она могла наткнуться на него. А почему ты спрашиваешь?
Я рассказала. Когда я кончила свой рассказ, он издал свист - протяжный и недоверчивый. Но он и рассердился тоже.
- Вот сучка! Думаю, она нимфоманка. А ты как считаешь?
- По-моему, это не подлежит сомнению.
- Она все толковала о каком-то парне по имени Данус, вдавалась во всякие мерзости, интимные детали. И еще имела наглость рассказывать всем и каждому, кричать на всех углах, что я пригласил ее в кино. Да я с ней на помойку постеснялся бы сходить! А как, кстати, она сейчас?
- Ее уложили в постель. Молли вызвала доктора.
- Если он не даром получил свой диплом, то определит у нее самоиндуцированную истерию и отправит ее назад в Лондон. Чтобы не путалась у всех под ногами.
- Бедная Андреа! Она так несчастна!
Как будто повинуясь неодолимому порыву, он протянул руку и дотронулся до моих волос. Я повернулась к нему и поцеловала тыльную сторону его руки, ободранные костяшки пальцев.
Он спросил:
- Ты ведь не поверила ей, правда?
- По-настоящему - нет.
- А другие поверили?
- Молли и Элиот поверили. Элиот хотел вызвать полицию, но Гренвил не разрешил.
- Это интересно.
- Почему?
- А кто привез домой Андреа?
- Я думала, что сказала тебе. Морис Тетком… Знаешь, тот парень, что работает у Элиота.
- Морис? Но это же… - Он осекся и опять повторил: - Морис Тетком…
- Что в этом такого?
- О Ребекка, давай-ка соберись и пораскинь мозгами! Кто, по-твоему, так избил меня?
- Неужели Морис? - Я отказывалась верить.
- Он и еще трое его дружков. Я пошел в "Якорь" выпить кружку пива и съесть кусок пирога на ужин, а когда возвращался, они накинулись на меня.
- И ты узнал Мориса?
- Кто же еще это мог быть? Он давно затаил на меня злобу, еще с тех пор, как мы повздорили и драка кончилась тем, что я спихнул его в канаву. Я думал, что сегодняшний вечер - это лишь продолжение нашей старой вражды. Но выходит, что это не так.
Я невольно произнесла:
- Элиот… - и тут же замолчала, но было поздно.
- Что "Элиот"? - негромко спросил Джосс.
- Я не хочу говорить об Элиоте.
- Это он велел Морису выследить меня?
- Не знаю.
- Видишь ли, он вполне способен на такое. Меня он ненавидит до глубины души. Все сходится.
- Я… я думаю, что он ревнует тебя. Ему не нравится твоя близость с Гренвилом. Не нравится, что Гренвил так тебя любит. И… - Я опустила глаза в стакан, повертела стакан в пальцах, внезапно занервничав. - Есть и еще кое-что.
- Судя по выражению твоего лица, ты, наверное, хочешь признаться в убийстве. Так что же это?
- Бюро… Бюро, которое стоит внизу, у тебя в мастерской. Утром я его увидела, когда ты говорил по телефону.
- А я все думал, что это ты вдруг выбежала на дождь как ненормальная. Ну и что это бюро?
- Бюро и чиппендейловское кресло. Они из Боскарвы.
- Да. Знаю.
Его невозмутимость поразила меня.
- Ты не взял их, Джосс, ведь правда?
- Не взял? Нет, не взял. Я их купил.
- У кого?
- У владельца антикварного магазина за Фоберном. Месяц назад я был там на распродаже и на обратном пути заглянул к нему повидаться, и в его магазине стояли это кресло и бюро. Я уже успел к тому времени изучить всю мебель Гренвила и понял, что это мебель из Боскарвы.
- Но кто же их взял?
- Мне жаль наносить удар по вашему невинному простодушию, но это сделал ваш кузен Элиот.
- Но Элиот не знал, где эта мебель.
- Знал, и отлично, вне всякого сомнения. Мебель эта, помнится, была в одном из чердачных помещений, и он, наверное, решил, что ее не хватятся.
- Но почему?..