Но и господин Упыреев в ее размышления тоже вникать не стал, закрывая тему словами:
- Бог ли не защитит Избранных Своих, вопиющих к Нему день и ночь? - он строго взглянул на нее из под нахмуренных бровей. - Сия Благочестивая Жена помазана Господом Нашим! - он поднял вверх палец. - Ибо молитва ее не от мира сего и уже достигла ушей Божьих! - потом опустил палец и с презрением произнес: - А ты мерзость в глазах Спасителя и всех, кто познал Его. Сказываю, уважаемые люди идут в дом свой более оправданным, нежели ты: ибо всякий, возвышающий себя - уже унижен, а унижающий - возвысился. И достигли они Царствия Божия, когда приблизилось к ним Небесное!
- Так я ж не возвышаюсь! - упорствовала Манька. - Я как раз наоборот… Вон на мне сколько железа! Через него иду! Это она хвалит себя день и ночь… Что-то я не заметила, чтобы унижалась Благочестивая Жена…
- Без гордыни хвалит! Истину возвещая! - вознегодовал кузнец господин Упыреев. - Она не явно хвалится, а тайно, в помыслах… Говорит о себе, чтобы люди сказали в ответ: так ли о ней думают, и каковы им дела ее!
- Ну да, - задумчиво согласилась Манька. - Люди думают, подтверждают, прославляют. Только как-то неправильно…
- И все сказывают тебе, что не ты, а она перед ними Великая Праведница! - напомнил господин Упыреев. - Нет ее, а люди думают и помнят дела, ибо святость ее каждому в пример. А ты тут, а уже не помнят, и нечем тебе хвалиться, и берет тебя злоба!
- Ну как же… - запротестовала Манька. - Есть. Я тоже людям помогала.
- Поди-ка, расскажи, как живешь, на смех поднимут, - засмеялся господин Упыреев. - Гордыня внутри тебя жжет нутро, как грех, который вопиет к Господу и к человеку день и ночь, видят люди гнилую натуру твою, чем бы ни хвалилась. А у нее смирение перед бременем, которое возложил на нее Господь - и снова видят. И праведность, и скромность, и дела. И помнят!
- Ни фа себе, бремя! - возмущенно нахохлилась Манька. - Такое бремя любой бы с радостью понес!
- Ты гордыню-то усмири! - грубо оборвал ее господин Упыреев, за шкирку выпроваживая со двора. - Вот откроется твоим глазам геенна огненная… Там и посмотрим, кто из вас праведный и кому более дается! Ты, Маня, отрезанный ломоть, - и добавил с ехидцей, оскалившись всеми зубами, кивнув на пса, посаженого на цепь. - Неграмотная ты, ума пес смердячий наплакал. Скотиной Господь не соблазняется. Колоть Он ее велел на всяком месте, где показал - и есть мясо,, а ему отдавать внутренности.
- С чего это я стала скотиной?! - обиделась Манька, вспомнив про дом кузнеца Упыреева, обгаженный драконом, и невольно позлорадствовала, приклонившись к Богу и внезапно расчувствовавшись - хоть какая-то да справедливость была! За скотину бы не вступился.
- Скотина грешить осознанно не умеет, потому и скотина… Грех отличает человека от скотины! - неожиданно сделал вывод кузнец Упыреев. - Не умеешь, но грешишь, и греха не знаешь. А мы умеем, и грех знаем, но святы у Господа Нашего, Интернационального Спасителя Йеси, за любовь, за веру. А если ты про навоз, - кузнец словно прочитал ее мысли. - Так дом тот не сравнить с нынешним! Во-первых, страховку получил, во-вторых, по форс-мажору от государства, а и сам навоз, который нынче по цене молока… Ой, да, Маня, - спохватился он, взглянув строго: - Ты ж за навоз-то еще не расплатилась! Вот и посчитай, как благодать к человеку праведному приходит, а ты зубами во тьме скрежещешь!
- Получается, если не грешить, то в люди не запишет?! - изумилась Манька, невольно соглашаясь с господином Упыреевым.
- Спаситель, Единородный Сын Отца Небесного, радуется каждому грешнику, который любит его более, нежели себя. И чем греха больше, тем больше рад - ибо, поднимая Господа Нашего, поднимается! Ведь не Симона избрал Спаситель, а падшую женщину, которая угадала помышления сердца Сына Человеческого!
- Значит, не голодный был… - задумалась Манька. - Голодный не стал бы радоваться, слезам и помывке пяток. Сие радует на сытый желудок. По большому счету, падшая женщина свою работу делала, ей не привыкать, а Симоне мыть чьи-то пятки благовониями ни к чему, у него от другого дела доход. На месте Симона я бы всех мытарей вместе со Спасителем выставила, чтобы шел туда, где падшие женщины раскрывают объятия…
- Тьфу, ты! - разозлился кузнец. - Невозможно разговаривать… Вот ты! - он ткнул пальцем в землю и тут же перевел его в небо. - И вот, поганым твоим ртом, обозначенная грешница… Не ищет она оправдания греху своему, но знает и не противится, - и знает, что молится в земле за нее всякий. И вот уже нет греха! А твои в тайне, но на виду и у Спасителя, и у людей!
- А как это? - совсем запуталась Манька. - Если я не грешила, как же можно увидеть то, чего нет? То я скотина, которая грешить не умеет, то грешница, греха не знающая… Так есть грех, или нет его?!
- Охо-хо-хо… - тяжело вздохнул кузнец Упыреев. - Незамысловатая жизнь твоя закончится скоро. И горе, и радость - все останется в юдоли земной. А когда разверзнется геенна огненная, возопиют к Господу от земли свидетели, кто в тайне, и кто явно - поймешь, как много было проклинающих тебя, - с удовлетворением заметил он. - Ни отца у тебя, ни матери, и душа обличает. Кому ты нужна? Разве заботится о тебе Господь, как о птице небесной, давая попить и во что одеться?!
- Нет, наверное, - согласилась Манька. В жизни ей никто ничего не подал.
- Вот именно! Закрыл глаза и не помнит! А человек, который грех свой, соделанный в тайне, знает явно и приготовил белые одежды - ублажает себя плодами в Царствии Божьем, ибо поставил его Господь Царем земли и посадил одесную за разумение. И славят его люди, нуждаются в нем, как в Пастыре. - господин Упыреев взглянул грозно, метнув в ее сторону свирепый взгляд.
- Это что же… И тут Ад, и там Ад? - загрустила Манька. - Тут меня люди раздевали и презрели, и там еще жизни от них не будет? Тут Благодетели над народом измываются, и там будут измываться? Получается, там как здесь, только кому-то еще хуже, а кому-то лучше?! А как же свидетельства, которые убеждают, что там все уходят в свет, их родственники встречают, а потом смотрят на нас, помогают?
- Тьфу, дура ты, Манька! Кто помогает-то?! Да нешто я тут одно, а там кривить душой начну?! А люди? Тут умные были, а там дураком соблазнятся?! Чтобы жить там, белее снега надо быть! Так не гневи Бога, смири гордыню-то, прими судьбу, как должное!
- Нет, наверное, - снова согласилась Манька, задумавшись и прищуриваясь с подозрительностью. - А какая у меня судьба? - из-за калитки шмыгнула она носом, все же не торопясь ловиться на хитросплетения господина Упыреева. После того, как открылось ей железо, честность кузнеца вызывала у нее сомнения. Если и был кто в земле проклинающий ее, то он стоял первым. Хорош тот Господь, который возьмет кузнеца господина Упыреева в свидетели!
Да только не ее это Господь, даром он ей такой не нужен. Уж лучше в геенну! Страшно с такими - кровью от грехов отмытыми…
Ну, правда же, кто не испугается, увидев человека, который с головы до пят в крови?! К тому же, не в своей, в чужой…
Ужас, дрожь по всему телу! Вот накрыл он ее железом с головы до ног, а кто повинит его? Побегут от нее, от уязвленной. А белая одежда тогда что? Сам Господь дурак и бельмо у него на глазу, если обман не видит. Ну, наберет себе Упыреевых - и Свет стал Тьмою! Манька попыталась представить, каково оно в Раю. Получалось, не лучше, чем здесь. Был у Упыреева один дом, а будет десять, была у нее сараюшка, а тоже десять. А зачем ей десять гнилых сараюшек? Разве что на дрова, так их еще раскатать и распилить надобно. Уж лучше сразу дровами…
- Искра Божья Благодетельница наша! - негодуя, топнул ногой господин Упыреев. - Уразумей, и сквернословию закрой уста. Денно и нощно печется Матушка Благодетельница о благе подданных, о душе твоей - и оттого ей Царствие Божье, а перед тобой одна дорога, как попадешь в Царствие Небесное - гореть тебе в геенне огненной! Была бы покорной, и многие грехи открылись бы. Ан, нет! Зависть гложет! Да если тут в люди не вышла, кто ж там позволит?!
- Печется… - проворчала Манька, удаляясь от дома Упыреева. - Если печется, отчего мне в геенне гореть? Плохо печется… Где она, забота? Не вижу…
Чувствовала Манька, лицемерит господин Упыреев. Зловеще прозвучали его слова, и хищный взгляд, идущий опять же из глубины, уловила. Но сама знала, как-то неправильно она любит Спасителя Йесю. А как любить, если никакой отдачи нет? Бог живым должен быть и страшным в гневе, щедрым, когда правильно делают. Объяснить, если что не по Его, когда человек хотел бы, да не знает как…
В Боге Манька разуверилась. Не видела она Его промеж людей. Может, и был, может, и не было, но равнодушно взирал он на ее мучение. Хоть бы намекнул, что существует. А если не мог, то какой Бог?
Разве что когда убивал мысли тяжелые, внушая глупую надежду:
- "Маня, я понимаю, в глазах песок и соль сыпалась на рану, теперь усни, а завтра будет новый день…" - голос шел издалека, легкий, как ветер.
Но разве этот голос принадлежал Господу Йесе? Местный представитель Спасителя запретил ей слушать его и обозначил, как Дьявольское наущение. И Манька не понимала - почему? Вроде мысль была здравая…
В церковь она принципиально перестала ходить, когда Святой Отец запретил хоронить на кладбище одну измученную жизнью и изувером-мужем женщину, как самоубийцу, а спустя неделю услышала и увидела, как тот же Батюшка прощает изуверу грехи, причащает, поливает святой водой, мажет душистым маслом… И соболезнует! Поведение Отца оскорбило ее до глубины души.
Разве он собственник кладбищенской земли, чтобы отказать покойнику? И разве он судья, чтобы прощать грехи изуверу? И как он может быть уверен, что Бог простит, если ни разу не видел Его?
Но это было после…