Дьявол то и дело напоминал, зачем они здесь, плескал в костер живую воду, чтобы благотворительность обратилась в попрошайничество, но попрошайничество не прекращалось и пламя не унималось, пока не начинался обратный процесс до самостоятельности, и нечисть не оставалась на костре такой, какой была в момент, когда забирала тело у проклятого.
- Вот смотри, - говорил Дьявол, указывая Маньке на костер с Благодетелями. - Ты проклятая, изба проклятая… - а так нечисть готовит левую подающую руку! Вот подходит к вампиру человек, и что он слышит в ум? А вампир в это время думает о человеке наоборот. А если вампир к вампиру подходит, - Дьявол плеснул в огонь живой воды, - говорит-то он это, - два человека на костре заказывали богатую жизнь, нисколько не стесняясь в выражениях, о чем Манька в помыслах не помыслила бы, - а твоя душа-вампир слышит только то, что сейчас будет через несколько минут… - мертвецы снова стали щедрыми и самостоятельными. - Так сможет ли душа-вампир им отказать, если они как Благодетели? И получается, что щедрость твоя не знает границ, потому что все объяснения в земле лежат. И сама ты такая: они в карман руку засунули, и ты засунула, они протянули - и ты протянула, только они ничего никому не дали, а ты все, что в кармане нашла.
И только тут Манька начала понимать, как криво посажена у нее голова, и почему Дьявол постоянно напоминает ей об этом, стоит себе в убыток совершить оплошность благочестивыми помышлениями. И зареклась впредь быть более осмотрительной.
Так прошел день, и еще один день. И на третий день Манька увидела, что костры поредели, и со всех сторон с одного места можно было увидеть противоположные стены.
Полумертвецы качались далеко не все самостоятельные. Были среди них болезные и убогие, и как-то неуверенно они себя вели, будто и в самом деле с ними что-то происходило, но что чувствовали только они, и никто другой не мог прикоснуться к их реальности, в которой варились с тех пор, как их подвесили здесь. Они не предлагали денег, не исторгали слова с любовными поцелуями, но тихо смотрели, качали головой и видели что-то, что могли бы видеть на самом деле, например, больного человека. Или тихо разговаривали, с сочувствием и состраданием покачивая головами. Но могли тут же, после нового воскрешения вскинуться и кричать, и бить руками, и посылать проклятия или причитать. И руки и ноги у Маньки сразу холодели, голова становилась тяжелой и больной, и если они били кого-то у себя в костре, она чувствовала, как будто они бьют ее. И живая вода не помогала исторгнуть такую боль из себя. А если в костер попадала живая вода, то они не становились другими.
Такие независимые и раньше, в другом помещении, попадались ей. Их было много, но меньше, чем тех, которые могли перемениться от живой воды.
- А отчего так? - спросила Манька, замечая очень похожую на себя женщину.
- А-а-а! - протянул многозначительно и потом искреннее захихикал Дьявол. - Они пережили своего вампира! И теперь вампир не ходит по вампирам, и к нему не приближаются вампиры…
Манька посмотрела на костры и на людей в недоумении.
- Вампир умер, а душа осталась тут, запертая у Бабы Яги, - пояснил он. - И уже вампиру положено дождаться своего ослика, чтобы въехать в ворота вожделенного запредельного города МилаСулимЕйРу… - он вопросительно взглянул на Маньку. - Вот как скажешь "Руку", если она обрезана?! А ослик по другим параметрам в ворота проходит. Город тот же, но имя у него другое - МилАсурЕй! - Дьявол хохотнул, облизнувшись, и хмельно икнул. Глаза у него сразу стали умильными и умасленными. - И пока мы неспешно дожидаемся ослика, я с удовольствием прикладываюсь к именитому гостю. У меня нет души, чтобы я слушал одно, а слышал другое.
- А вампиры об этом знают? - поинтересовалась Манька, строго пристыдив Дьявола, подозревая, что он осанну вампиру не поет.
- Наверное… - уклончиво пожал плечами Дьявол. - Вообще-то они не думают о смерти, когда готовят себя к вечной жизни. Смерть одного из них на день другой напоминает им о бренности их Бытия, но обычно о покойниках они забывают через день - два… Или в тот же вечер. Для некоторых похороны, как праздник: собираются столько важных особ - можно себя показать… А если вампир государственного уровня, то и музыку любимую послушать на всю страну.
- А почему вампиры не отпускают проклятого? - кивнула она на огонь с глубокой задумчивостью. - Мне кажется, лучше осликом умереть, чем так мучаться, - грустно произнесла она печальным голосом. - Наверное, и вампиру упокоится было бы желаннее.
- Ха, - отрезвил ее Дьявол, - а как? Думаешь, Баба Яга сюда зайти бы смогла? Да и зачем ей помнить о тех, кто тут запрятан? На третий день голова у вампиров уж точно забором не заморачивается! А если они вампира не помнят, который был им братом и сестрой, кому придет в голову помянуть его проклятую душу?! И потом, думаешь, они лезут в огонь, устраивают виселицы, вешают?! Да они ума лишились бы! Они не способны ничего такого представить, что потревожило бы их сознание! Вампиры устраивают проклятому костер заклятием, а пройти к нему.… - он покачал головой, - это мало кто смог бы. И уж никогда не смогла бы нечисть! Представь, что вампир подружился со всеми своими помощниками! Вот смеху-то будет! Ум земли разом разрушит проклятие и на душу, и разоблачит всех, кто ищет крови. И мало откроет, откусит добрый кусок и прямехонько приложит к проклятому. Попробуй, докажи потом, что не имел злого умысла, если сам прокричал Городу Крови: "умри!" Земля не умеет прощать, ее раз обмани - и горстка пепла посыпалась из тебя.
Манька посмотрела еще раз на женщину на костре. Достала из кармана зеркальце, посмотрелась, и снова посмотрела на женщину.
- Дьявол, мы с ней так похожи! - удивленно сказала она, поежившись.
- Это твоя мать! - с отвращением произнес Дьявол, кивнув на женщину.
Манька побледнела и застыла, как изваяние, уставившись взглядом на обгоревшего человека, которого любила всем своим сердцем, искала и ждала всю свою жизнь, не в силах оторвать от нее взгляд. Дьявол сказал: надо! И она понимала что надо. И не думала, что на кострах горят люди из крови и плоти. Им нельзя было доверять, их нельзя было любить - это была нечисть, и горстка пепла сыпалась меж пальцев…
Она смотрела на мать широко открытыми глазами. И так много хотела ей сказать, спросить, вернуть каждую минуту, не подаренную ей матерью, и прожить ее снова рядом с человеком, в котором нуждалась больше, чем в ком-либо другом. У Маньки дрогнули и подогнулись колени, и она рухнула перед костром, чувствуя, что, не зная матери, она знала ее всю свою жизнь. Она желала только одного: отдать жизнь, что бы мать могла жить.
- А что это за костры? Почему на них люди горят? - чуть слышно пролепетала она, глотая ком, подкативший к горлу, который застрял и сдавил трахею, не пропуская воздух в легкие. - Кто их зажег?
- Прости, Маня, но это мифическое существо уже давно не существует в природе - и только костры продолжают гореть. Перспектива попасть на этот костер есть у каждого. А звали его - Ваал. И все Спасители - продолжатели его дела. Они бросают человека в огонь и пьют кровь.
Дьявол взял ее за локоть, чтобы помочь ей подняться, но она отмахнулась от него, не в силах оторвать взгляд от лица женщины.
- Маня, не дури, это не человек, она умерла давно! - прикрикнул Дьявол, но слезы уже бежали по Манькиному лицу.
- Мама! - прошептала она едва слышно. - Не уходи, не оставляй меня! - и захлебнулась слезами, сорвалась, дав волю словам, которые держала в себе всю свою жизнь, подползая к костру, разгребая хворост, не чувствуя, как лопается кожа на руках, и как занимается огнем одежда. - Почему родила меня?! Почему бросила?! Не хотела что ли? Мне так плохо было! Меня так били, так били!.. - крик Маньки был глубоким и шел из самого сердца, сдавленный, хриплый, как вой.
И Манька не заметила, как люди на кострах ожили, зашевелились, разрывая цепи, и хоронясь за кострами, ползли к ней, обступая со всех сторон.
Мать вдруг перестала повторять одни и те же слова, которые повторяла и повторяла. Голова склонилась набок, глаза ее стали живыми, обратившись на Маньку, она порывалась встать, протянув к ней свои обгоревшие руки.
- Потерпи, моя девочка, потерпи, все у нас будет хорошо, - уговаривала мать мягким голосом, глядя на Маньку с грустью и лаской. - Я приду, я вернусь, ты прости меня, девочка моя! Вот и увиделись! Не забыла ли ты меня? Любишь ли ты меня! - мать изо всех сил старалась дотянуться до Маньки, и тоже поползла к ней. - Девочка, как мне плохо! Прости! Дай мне руку!
- Нет, нет! - вскрикнула Манька испуганно, останавливая мать - она видела, как умирают люди, когда огонь под ними гас. - Дьявол! - закричала Манька, порываясь залезть в огонь, чтобы дотронуться до руки матери. - Помоги! Достань живой! Пусть она вернется! Спаси ее! Забери меня, но только верни мне маму!
Дьявол схватил обезумевшую Маньку, стараясь оттащить ее от огня. Она вырывалась, отталкивая его от себя, и снова кидалась в огонь. Кожа слазила, сворачиваясь, лохмотьями, и мясо обугливалось в том месте, где огонь успевал его лизнуть. Но она не чувствовала, или чувствовала, но не замечала.
- Уйди! Уйди! - закричала она страшным голосом на Дьявола, борясь с ним. - Это все ты! Ты! Ты меня оставил одну! Сиротой! Ты ее отдал! Меня! Всех! Ненавижу! Ненавижу! Уйди! Отпусти меня!
- Маня, а твоя мама сказать может, почему голова у нее в огне не горит?! - кричал Дьявол. - Где у тебя голова, бред такой слушать!
Наконец Дьявол вытащил ее на улицу, запихнул в водоем с живой водой, вливая воду в рот и заставляя сделать несколько глотков. Манька ушла под воду и, схватившись за мешки со стрелами, выпустила весь воздух, вдохнула воду в себя.