* * *
Когда Христопулоса вызвали к какому-то верховному начальству, он подумал, что речь пойдет об очередной лекции. "Э, нет, я ведь заявил, что больше не могу, да и врач не разрешает, сердце никуда уже не годится". И, прежде чем пойти на эту встречу, он решил еще раз объясниться с Титосом.
Титос изобразил чрезвычайную занятость. Христопулоса он выслушал как будто из далекого далека.
- Хорошо, - согласился он под конец. - Я тоже считаю, что с тебя довольно. - С минуту он помолчал, глядя на Христопулоса в нерешительности. - Но, может быть, они не для этого тебя вызывают? Что-то я слышал... Кажется, здесь сейчас этот... - Титос понизил голос. - ...Эфиоп.
- Какой эфиоп? - удивился Христопулос.
- Ну этот... Да ты, наверно, читал его статьи... Из бывших левых... А теперь он... - Титос продолжил жестом, - и прежних своих товарищей он... - Последовал еще один жест.
- Понятия не имею! - сказал Христопулос, у которого был свой способ читать газеты, начиная снизу, с подписей. Пять-шесть авторов вызывали у него уважение, и, увидев их имена, он поднимался по строчкам снизу вверх, но даже и тогда редко добирался до начала.
...Так бывало не раз: истинный смысл слов собеседника доходил до него с запозданием, потом, когда Христопулос оставался один. Вот и теперь, на улице, он мысленно повторил свой разговор с Титосом. Что-то новое, тревожное уловил он сейчас и в поведении Титоса, и в его словах. Зачем понадобилось ему притворяться занятым? А с какой готовностью он согласился немедленно прекратить лекции... Эфиоп... При чем тут Эфиоп?.. (Титос явно давал понять: Никос, берегись, нагрянул Ибрагим!) А Христопулос к тому же плохо спал ночью, мучила жара, и сердце бешено колотилось. "Зайду-ка я в аптеку".
- Накапай, пожалуйста, капель, - попросил он своего друга Птолемея и с усмешкой подумал: "Кажется, я иду сейчас прямо в Маньяки".
Выпив капли и немного отдохнув, он продолжил свой путь.
- Иде-е-ет! Поди-ка взгляни! - позвал кефалонит Эфиопа.
- Этот?
- Он самый!
Внизу, на асфальтированной площади, крошечная фигурка Христопулоса двигалась с явным трудом. Он спотыкался, останавливался, чтобы отдышаться. Полы плаща, с которым он не расстался, несмотря на жару, разлетались в стороны и, казалось, тащили его назад.
- Ты не очень на него дави, - сказал кефалонит. - Он сердечник, как бы с ним чего не случилось.
Эфиоп предложил ему сесть на диван. Сам он уселся за стол и сразу предупредил, что беседа, которая им предстоит, может закончиться здесь, однако "не исключено, что ее придется продолжить в другом месте".
- Что касается меня, господин Христопулос, то я предпочитаю первое. Предпочитаю. - И он посмотрел на Христопулоса в упор.
- Ну тогда, - Христопулос попробовал улыбнуться и сделал вид, что встает, - тогда, надо полагать, мы уже кончили.
- О нет! - остановил его Эфиоп. - Чтобы кончить, надо начать.
Один глаз Христопулоса давно угас и не различал почти ничего. Зато в щелочку другого глаза он хорошо видел своего собеседника. И кожа у него не была смуглой, и губы не отвисали, и зубы не сверкали жемчугом - ни одной из примет, отличающих людей темнокожих, Христопулос пока не замечал. Лицо у этого Эфиопа было, пожалуй, даже симпатичным. Молодое лицо, приятные черты, блестящие волнистые волосы, расчесанные на пробор. (Тут Христопулос почему-то вспомнил своего соседа, торговца тканями Панайотиса: сперва он был приказчиком, потом вошел зятем в дом своего хозяина, а теперь бывший хозяин Панайотиса торгует с лотка красками.)
- Может быть, вы хотите что-нибудь сказать предварительно?
- Я? Нет.
- Не хотите. Тогда я буду спрашивать... Вы прочитали две лекции, господин Христопулос. Чем вы руководствовались в выборе тем?
- А я и не выбирал, - засмеялся Христопулос. - Мне предложили.
- Кто?
- Те же, кто предложил мою кандидатуру.,,
- Меня интересует вторая тема, ее тоже вам предложили?
- Да.
- Кто именно?
Где было вспомнить Христопулосу, кто именно предложил: может быть, Титос, может, Параскевакос, а может, кто другой,
- Знаете ли, после первой лекции я стал у нас в городе в некотором роде знаменитостью. Кто ко мне приходил, что они говорили - такая была суета, что я и тогда не мог в этом разобраться. Помню, после первой лекции меня попросили выступить еще раз. Как они сформулировали тему, я запамятовал...
- "Национальное сознание греков", - напомнил кефалонит. Он стоял в стороне и жалел Христопулоса: зря его терзал Эфиоп. То, о чем он спрашивал, Делияннис аккуратненько изложил в своем отчете: "Я проявил инициативу и сам предложил тему, потому что бог знает в какие дебри их могло занести".
Эфиоп встал, подошел к окну и оттуда принялся разглядывать Христопулоса, закутанного в темный помятый плащ, который спускался сейчас до самого пола.
- Сколько вам лет, господин Христопулос?
- Сорок четыре.
- Женаты?
- Холост.
- Место рождения?
- Здесь, в этом городе...
- Ваша семья?
- Мать и две сестры.
- Образование?
- Неполное высшее, ушел с последнего курса Высшего коммерческого.
- Не получили диплома? Почему?
- По состоянию здоровья.
Эфиоп оставил позицию у окна и вернулся за стол, к своему блокнотику.
- Господин Христопулос, вас удовлетворяет ваша работа?
Разговор давно уже тяготил Христопулоса. "Нечего сказать, удружил мне Титос... Ну и влип я... Форменный допрос! Куда, интересно, гнет этот тип?"
- Работа в банке вас устраивает? - повторил Эфиоп.
- Почему вы спрашиваете? Вам обязательно это знать? И - если позволите - к чему все эти вопросы?
- Вот к чему, - охотно ответил Эфиоп. - В своих лекциях вы произнесли несколько фраз, которые я хочу теперь прояснить. И если то, что скажете мне вы, подтвердит то, что думаю я, ваше положение, господин Христопулос, будет в высшей степени неприятным. - Он говорил серьезно, лишь в самом конце по его лицу промелькнула тень улыбки, и, наклонившись к Христопулосу, он вкрадчиво спросил: - Вы питаете особые симпатии к варварским племенам?
Христопулоса прежде всего поразила эта перемена в тоне Эфиопа, и смысл вопроса он как-то не уловил.
- Простите, не понял.
- К д и к и м племенам, - с модуляциями в голосе сказал Эфиоп, - к тем, которые вторгаются, и вливают свежую кровь, и заново пишут историю. Вы им симпатизируете, господин Христопулос?
- Я? С чего вы взяли?.. Может быть, вы судите по моему балахону?
Выглядел он забавно, и кефалонит рассмеялся. Рассмеялся от души. Эфиопа это задело.
- Я тебя спросил, отвечай.
Свинцовая тень пробежала по его лицу, подняла какие-то другие краски - тускло-зеленые, фиолетовые, багровые; они заливали его, проступали в его голосе. "Ну, Эфиоп, не зря тебя так прозвали, - подумал Христопулос. Теперь он не растерялся, а, напротив - почувствовал, что и в его душе поднимается какая-то жесткая, упрямая сила. - Ну, Ибрагим, держись!" И он поднял копье на щуплое плечо.
- Я отвечаю: таких вещей не говорил. И вообще я не занимаюсь историей...
- Однако выступили с лекцией. И даже дважды.
- Меня попросили, и я поделился своими размышлениями...
Эфиоп снова встал и зашагал по комнате. Присутствие кефалонита его раздражало. Реакцию Христопулоса он понимал, он видел, что этот маленький человечек совсем не таков, каким его описали: и твердость в нем есть, и голова работает неплохо. Сломить его непросто, подобные случаи в практике Эфиопа уже были... Такие вот тщедушные, слабосильные, неприметные люди способны проявить невероятное упорство, сжаться в кулак, и тогда не знаешь, с какой стороны к ним подступиться.
- Я и не собирался читать лекции, - продолжал Христопулос. - Какие там лекции... Но меня попросили, и я поделился тем, что знаю. Говорили, будто мои лекции понравились. Мне даже аплодировали... Знаете ли, если бы я был артистом и мне так аплодировали...
Кефалонит опять расхохотался.
- Вижу, ты не прочь поострить, - бросил Эфиоп. - А ну-ка, скажи мне, у твоей семьи, у твоей матери и сестер есть какие-нибудь доходы? Есть у них средства к существованию, кроме твоего жалованья?
Христопулос не удивился. Он пронзил Эфиопа сквозь щелочку глаза и тихо сказал:
- Обсуждать здесь мои семейные дела я не намерен. К лекциям они отношения не имеют...
- Да, - зло кивнул Эфиоп, - к лекциям они отношения не имеют. Зато лекции роковым образом повлияют и на твои семейные дела, и на многое другое. Ты, Христопулос, выступил с антинациональным воззванием, пел дифирамбы варварам, говорил, что они сохранили наше национальное сознание... Дескать, варварам мы обязаны тем, что осталось в нас греческого после всех перипетий истории. В а р в а р а м, - подчеркнул Эфиоп, - гуннам и славянам...
Он был взбешен и говорил еще долго, извлекая из блокнотика и обрушивая на Христопулоса фразу за фразой, однако Христопулос оставался невозмутимым. То, что предъявлял Эфиоп, он или сразу же спокойно принимал, или движением головы как бы отбрасывал не принадлежащее ему.
- И еще ты говорил об императоре Каракалле... Что его эдикт от двести двадцатого года;..