* * *
Два дня спустя в маленький кабинет областного управления, где в царстве сейфов владычествовал офицер особого отдела, уроженец Кефалонии, стремительно, в приподнятом настроении вошел Панайотакопулос.
- А! - радостно приветствовал его кефалонит. - Салют покорителю! - И, видя, что Панайотакопулос удивлен, тотчас же охотно пояснил: - Когда мне сказали, что ты задержался еще на день, а потом упомянули о лагере...
- Хе-хе! - коротким смешком откликнулся Панайотакопулос.
- Что ж, я рад! А то многие пробовали, да не вышло...
От Панайотакопулоса не ускользнула двусмысленная усмешка кефалонита.
- Я ведь все-таки не какой-нибудь заезжий чужак... - И, сразу посерьезнев, сообщил, что завтра отправляется в столицу и счел своим долгом зайти и поделиться впечатлениями. - О друзьях-земляках. То, что видел и слышал сам - со стороны, беспристрастно...
Кефалонит выслушал его. О том, что произошло в лагере, он узнал еще вчера: неблизкий путь до города Панайотакопулос проделал пешком и поздно ночью постучался в дом к мэру.
Однако он не прервал Панайотакопулоса и дал ему высказаться до конца. Потом выдвинул ящик письменного стола и вынул несколько листов бумаги.
- Все это очень серьезно, и я попрошу тебя изложить письменно... Сядь и напиши. И будь спокоен: я использую это как надо...
- Да я и не беспокоюсь! Что тут толковать... Когда речь идет о вещах принципиальных, я не посчитаюсь ни с чем. Дружба, личные связи, что бы там ни было, дорогой Герасимос... Так что не сомневайся: получишь полный отчет...
Вначале, когда его перевели сюда из городской полиции и поручили ведать особым отделом, кефалонит был строг и разборчив. Старая служба приучила его доискиваться истины, и он старался проверить поступающие сигналы дополнительными перекрестными дознаниями. Но сюда, на его дозорный пост, в эти железные сейфы, на эти полки, ложь слеталась, словно мухи на мед, словно осы, забивающиеся в дыры. Противиться им было тщетно и небезопасно. И он понемногу привык; теперь ему даже нравилось сидеть и наблюдать, как полчища этих насекомых с вытянутыми жалами влетают и ищут себе дыру. Он только старался выбрать надежное местечко в стороне, чтобы не дай бог не навлечь их на себя, не попасть под их ядовитые жала.
* * *
На другой день Панайотакопулос уехал.
В Афинах он не пошел в ту гостиницу, о которой они условились с Вергисом. Да и Вергис должен был вернуться нескоро. Панайотакопулос прибыл на неделю раньше.
В Центральное управление он явился со страхом, но с твердой решимостью отказаться от намеченного перемещения. Нет, теперь о переводе не может быть и речи. Когда-нибудь потом, когда он наберется силы, во всеоружии... А сейчас не время. Надо не откладывая, сейчас же ехать на старое место, на север, в благословенные Гревена.
Генеральный инспектор принял его сухо.
- Да, да, - проронил он рассеянно, словно куда-то торопился и хотел закончить разговор поскорее. - Когда отправитесь на место службы?
- Немедленно,
Воцарилось молчание. Панайотакопулос встал.
- Что ж, в добрый путь. - Инспектор поднялся из-за стола. Что-то дрогнуло в его лице. - Всего хорошего. - И, обогнув стол, он подал Панайотакопулосу руку. Так, не отнимая руки, положив другую на плечо Панайотакопулоса, инспектор проводил его до двери.
Здесь он остановился.
- Послушай, Панайотакопулос... Этот Вергис... Ты его не видал?
- Нет.
- Ну как же. Он здесь. - Инспектор почему-то огляделся, словно ожидал увидеть Вергиса где-то рядом. - Только что был у меня. Если хочешь повидать его, то он остановился в гостинице... Погоди, сейчас вспомню... - И назвал совсем не ту, условленную. - Так вот... М-м-м... Не знаю, что с ним случилось, но только он передумал. Что-то не понравилось ему там, на родине... Не знаю... Во всяком случае, он просил меня оставить его на старом месте. У меня все было готово, но теперь... И перед тобой мне как-то... Ты уж не обижайся...
- Нет, нет! - вырвалось у Панайотакопулоса так непосредственно, что инспектор взглянул на него сначала с недоумением, а потом с любопытством.
- Погоди, погоди! - Он хотел было о чем-то спросить, но заметил, как взгляд Панайотакопулоса воровато забегал, стараясь не встретиться с его взглядом. - Ну ладно! Будем надеяться... В добрый путь, Панайотакопулос!
Панайотакопулос выехал в тот же вечер на скором салоникском. Сначала он хотел на денек остаться в Афинах и зайти в гостиницу "Александр Македонский" к Вергису, но потом решил не тянуть с отъездом. Ни исповедоваться Вергису, ни выслушивать его рассказ о Гревена не было никакого смысла. Пусть лучше Гревена останутся для него такими, какими он узнал их сам, человек приезжий, новый. Эдак будет вернее.
Он ехал ночным скорым и с облегчением думал о приближающихся Гревена. Однако беспокойство его не покидало. Мысли нет-нет да возвращались назад. Потому что и сам он туда вернется. Непременно, во что бы то ни стало. И не как в этот раз, а с титулами, с настоящими полномочиями, с подлинной властью в руках.
К ТОМУ ЖЕ...
Человек он был замкнутый и все время словно где-то витал. И с начальством, и с подчиненными держался ровно, в разговоры не вступал. И в тот вечер, когда они с Титосом возвращались домой и попали под дождь, Христопулос опять отмолчался бы, но в гостях у врача они выпили немного коньяку, и Титосу удалось его расшевелить.
Титос заговорил о стихах, которые читал на вечере у врача гимназист: "Как вам понравилось?" - так далее.
- Мне кажется, в этом мальчике что-то есть...
Слово "что-то" Титос сперва растянул как жвачку, а потом резко оборвал, чтобы вместило не слишком уж много похвалы.
Христопулос молчал. Под навесом, где они прятались от дождя, было совсем темно, и Титос представил себе Христопулоса таким, каким обычно видел в банке за грудой папок. (Когда Титос заходил в его отдел с каким-нибудь вопросом, Христопулос вставал - хотя при этом как будто и не приподнимался над столом, - о чем бы ни спросил Титос, о важном деле или о пустяке, всегда отвечал одинаково серьезно и монотонно.)
- Мне стихи не понравились, - услышал Титос и удивился непривычному, решительному тону собеседника. - Не понравились, - повторил Христопулос, и некоторое время оба они молчали. - Манера у этого юноши, как вам сказать... Крылья у него, вероятно, есть, но пока что он - п е р е л е т н а я п т и ц а. Кружит, высматривает, подбирает где что придется...
- М-да, - согласился Титос. - Это заметно. Но в его возрасте естественно...
- Простите, я так не думаю. Мне не нравится как раз его всеядность, заимствования из разных источников - оттуда, отсюда... Вы обратили внимание, первое стихотворение у него патриотическое: образцы, которым он здесь подражает, известны каждому... Ну а второе, то, что о злобе людской...
- Да, да, да, - с тихим смешком подхватил Титос и прочитал строки, послужившие образцом для второго стихотворения:
Способов рану тебе нанести
не меньше тысячи будет,
падай же ниц и с надеждой простись
при одном только слове - люди...
Когда речь шла о стихах, ему известных, Титос был не прочь подекламировать. И сейчас он намерен был продолжать.
- Совершенно верно, - прервал его Христопулос. - Вот я и говорю, если бы он учился серьезно и целеустремленно, если бы его привязанности были более определившимися... А он готов подражать и нашим и вашим...
Обсудив ученические стихи гимназиста, они перешли к предметам более значительным. Заговорили о современной греческой поэзии, которую Титос считал пессимистической, замысловато-туманной, но тут же признался, что любит ее, многое ему нравится. Христопулос не возражал, он тоже находил в современных греческих стихах немало достоинств и - главное - движение, поиск, который уже принес интересные открытия... Они беседовали еще долго, пережидая дождь под навесом, да и потом по дороге.
Так завязалась их дружба.