- Ну, знаешь ли... Я предложил посидеть да поболтать... Разве не заманчиво, черт возьми, на часок-другой перенестись в детство?
- Да полно вам, ребята, - примирительно сказал Спирос Лебесис. - В мундире так в мундире! Почему бы нет? Пусть Динос распорядится, пусть нам дадут это самое обмундирование. Лично я ничего не имею против.
Раздался смех. Слова Лебесиса приняли за шутку.
- Ну а если кое у кого еще сохранилась форма бойскаута?
- Вот видите! - обернулся к мэру Панайотакопулос. - Я же вам говорил! Не наш мундир, а форма бойскаутов! Пожалуйста, доказательства налицо. Что же касается завтрашнего дня, - вернулся он к прежней теме разговора, - то я и Мери будем заняты по делам службы. Мери пригласила меня посетить детский лагерь, и я охотно согласился, это мой долг... Детский лагерь - прекрасное начинание, мы обязаны его поддержать...
- О да! - подхватил мэр. - Ты увидишь, Динос... То, что сумела сделать госпожа Папаиоанну...
- Наслышан, наслышан...
Она понимала, что попала в ловушку и что сейчас один из тех критических моментов, когда нужно действовать, действовать немедленно. Но как? Ничего подходящего на ум не приходило.
- Завтра, господин Панайотакопулос... К сожалению, я...
- Да... Знаю. Но другого свободного дня у меня не будет. И я задерживаюсь только для этого...
"Кретин, идиот! Какая наглость!" Возмущение душило ее и мешало собраться с мыслями. Вполне отчетливо Мери сознавала только одно: никуда она не поедет. Ни за что! Кто бы ей ни приказал - хоть все диктаторы мира! Нет! Она не поедет!
И только позднее, ночью, у себя дома, негодуя на свое легкомыслие и перебирая в уме фразу за фразой, она вдруг обнаружила нечто весьма существенное. "А-а-а-а! Вот оно в чем дело!.." И Мери стала припоминать все сначала, и там, где раньше стоял "икс", сейчас вставало найденное ею число, ключ к загадкам, которые до сих пор не разгадывались. Теперь она понимала, почему этот господин, смешной и жалкий, сумел добиться, чтобы она приняла его всерьез, сумел смутить ее и вызвать замешательство, чего с Мери не случалось в других, по-настоящему сложных ситуациях. Конечно, в первые минуты она вела себя опрометчиво, что правда, то правда. Но главная причина все-таки в другом. Что-то другое вооружало его этой чудовищной самонадеянностью. Под конец он сказал ей прямо: "Я никогда не предпринимаю ничего, если не уверен, если не знаю заранее..." Что же он может знать? "Фигляр, ничтожество! Жалкое ничтожество!" Ну нет, она этого так не оставит!
И Мери стала размышлять. Не о том, что произошло. О том, что должно произойти. И, взвешивая попеременно: поехать - не поехать, решила поехать, Она была упряма, и упрямство не позволяло ей от" ступить. Нет, она примет вызов и поедет с Панайотакопулосом в лагерь.
* * *
На другой вечер, после одиннадцати, Спирос Лебесис сидел у себя в комнате и наблюдал за тем, как в доме напротив от окна к окну блуждали огни. По передвижению огней он мог представить, как передвигаются в этом старом доме его обитатели. И когда около полуночи Лебесис наконец увидел то, чего ждал, он торопливо надел пиджак и осторожно, крадучись, спустился по лестнице. Улицу он пересек не сразу, напрямик, а, прижимаясь к стенам, прошел метров двести до темного перекрестка. Потом по противоположному тротуару он вернулся обратно, поравнялся со старым домом и, легко перепрыгнув через забор, оказался в саду.
Пес встретил его, повиливая хвостом. Лебесис что-то ласково шепнул ему и постучал пальцем в первое окно. Затем он обогнул дом, поднялся по деревянной лестничке и, приблизившись к задней двери, стал ждать, когда изнутри тихо отодвинут задвижку.
Однако задвижка отодвинулась с грохотом. "Ну и ну! Похоже, будет буря!" - подумал Лебесис.
Дверь распахнулась.
- Входи, входи, - послышалось из дома.
- Ну как? Что там у вас произошло?
Мери закрыла дверь и, почти подталкивая Лебесиса, провела его в комнату, расположенную за кухней и кладовой. Здесь был кабинет, и тусклый зеленоватый свет, лившийся со стола, выхватывал из темноты какие-то мерцающие поверхности - ручки и спинки массивных кожаных кресел, золоченые и полированные рамы, застекленные полки, огромные вазы и прочие большие и маленькие блестящие предметы. И днем и ночью здесь царила все та же тяжелая атмосфера, насыщенная запахом старинной, толстой, настоящей кожи и столь же старым духом никотина - в последние годы никто в доме не курил.
- Ну же! Ну! Говори! - произнес Лебесис с жадным интересом, как спрашивают обычно о вещах любопытных, скорее всего - забавных, однако на поверку они могут оказаться отнюдь не безобидными.
- Я бросила его и уехала!
- Как?
- На машине.
- А он?
- Мне какое дело? Пусть добирается хоть на четвереньках! Ничего другого мне не оставалось... Да я бы задушила его, если б не уехала...
Лебесис тихо рассмеялся.
- Не сомневаюсь, ты на это способна. Я давно говорил, что ты кончишь убийством.
- Вот именно, убийством! И сегодня я упустила самый подходящий случай. Ну и мерзавец! Слизняк, слепой крот... Знал бы ты, что это за чудовище!..
И Лебесис снова рассмеялся, как смеялся он всякий раз, когда, по его словам, на Мери находило "сафийское неистовство" - неукротимость, унаследованная ею по линии матери от бабки и далее - от деда бабки, известного арматола и клефта, воевавшего в горах Ламбии, откуда много лет назад спустились его потомки и одними из первых поселились здесь, на богатых землях равнины.
Итак, в жилах Мери текла кровь капитана Сафиса, и, когда в ней "закипало сафийское неистовство", Мери, прелестная, очаровательная Мери, преображалась до неузнаваемости. Ее облик вызывал ассоциации с отвесными скалами Ламбии, и Лебесис, обладавший нравом ироничным и мягким и не хранивший у себя дома старинных мечей и подвешенных крест-накрест мушкетов, смотрел на Мери с робостью, и на ум ему приходили сулиотки и Деспо и другие подобные им женщины, которых так любят изображать художники: красивые головы на длинных, лебединых шеях, возвышающиеся над баррикадой или крепостной башней, как знамена на древке. Они символизируют стойкость и отвагу; олицетворять эти понятия женщина по природе своей не призвана, однако на всех языках они названы именами женского рода; к тому же фигура прекрасной женщины с мечом на баррикаде или крепостной стене уже сама по себе свидетельствует о последнем, критическом рубеже: бой идет не на жизнь, а на смерть.
В такие минуты Лебесис не знал, что сказать и как поступить. Он слушал. Так повелось у них с детства.
- Ну и чертовщина, - выругался он, когда Мери наконец закончила свой сбивчивый рассказ. - Пожалуй, эта история будет иметь продолжение...
- Продолжение? Какое еще продолжение? Скотина! Набросился на меня в машине, на шофера - ноль внимания, будто его и нет... Если бы я не отвесила несколько пощечин... А потом, когда приехали в лагерь... Ох, послушал бы ты его: указания, тирады о долге - как ни в чем не бывало! Как с гуся вода!
Мери то падала в кресло, то вдруг стремительно поднималась и нервно расхаживала по комнате, сжимая кулаками виски.
- А ребятишки! Бедные ребятишки! Знаешь, просто сердце разрывалось! Вымытые, наутюженные, пуговицы блестят - воспитателей успели предупредить заранее... А для кого? Для этого подлеца, для этого надутого ничтожества! Боже мой, боже мой!.. И цветы, цветы ему принесли... Стихи, песни, охапки цветов... И все для этого, для этого... О боже! Да, вот еще что! Цветы он преподнес мне!
- Ну да!
- Вот именно! "Прошу вас, госпожа Папаиоанну. Они принадлежат вам, и только вам..." Как ни в чем не бывало...
- Ох-ох-ох... - смеялся Лебесис. - Ну и тип... Однако пощечины ему все-таки достались...
- Да какие! Но главное, конечно, не это... Тут, видать, сложили целые легенды, и хочешь - верь, хочешь - не верь, но это работа Вергиса. Те же слова, те же приемы - точь-в-точь как Вергис. И тот же упрек, будто я превратила лагерь в место свиданий!
- Ну-ну, не надо преувеличивать...
- Да нет, ты только подумай...
Однако думать Лебесис не хотел; невеселые размышления не совмещались с его жизненными принципами. То, что так или иначе занимало место в его душе, он выбирал, как выбирают блюда, - по вкусу, отстраняя все, что не нравилось. Слабовольным он не был. Напротив. В масштабах маленького городка Лебесис тоже был фигурой в некотором роде легендарной - стоял в воротах гимназической футбольной команды, и его переманивали команды взрослых, на пелопоннесских состязаниях побивал рекорды в беге с препятствиями и в прыжках в высоту. Однако все это относилось к сфере приятного, столь же приятного, как хорошая компания и вообще хорошая жизнь; остальное его не интересовало.
- Не преувеличивай, - советовал он Мери. - Ну, встретился один прохвост... Мало ли что бывает.