Мэр был навеселе, он прослезился, но потом снова заулыбался. Панайотакопулос отвечал ему улыбкой и думал о другом. Вернее - не думал, а испытывал какое-то смутное чувство, подсказывавшее, что этими часами он должен распорядиться иначе. Он еще не знал, с чего начать, но угадывал, что скоро узнает. И, уж конечно, не от этого типа - мэра.
Мэру - чего только не наслушался о нем Панайотакопулос - он хотел сказать какую-нибудь колкость, с намеком. Например, о его красотке жене. Однако он молчал и лишь тихонько посмеивался, и удержать этот смех ему никак не удавалось. Так бывало с ним всегда после холодного шампанского.
- Смеешься, дорогой? Ну смейся, смейся... - обиделся мэр.
- Нет, нисколько!
- Мне ты должен говорить только "да"!
И оба они рассмеялись.
- Вот и прекрасно! - с облегчением вздохнул мэр. - А то, по правде говоря, ты, братец, такого страху нагнал сегодняшними маневрами, что все до сих пор никак не опомнятся... Эй, сюда, сюда!
Он велел подать шампанского. И перед ними вновь появился поднос с высокими бокалами, где под облачком пены искрился холодный огонь.
- Я рад, что вместе с этой пеной исчезают недоумения...
- Которых с моей стороны и не было...
- Ну конечно, конечно, дорогой Динос... Я надеюсь, что в будущем...
"Да, да, дорогой рогоносец", - чуть не сорвалось с губ Панайотакопулоса, но вслух он сказал:
- Разумеется! - Его так и душил смех.
Оркестр заиграл танго. Еще раньше, когда играли "Дунайские волны", он увидел ее танцующей с каким-то толстяком. Сначала ему показалось- с Параскевакосом. Но нет, этого мужчину Панайотакопулос не знал... Они кружились в вальсе, и в большом зеркале он видел то ее лицо, то волосы и сквозь них обнаженную до талии спину, на которой уверенно лежала рука незнакомого ему мужчины.
Танго,
Волшебное танго...
- А ну-ка, подержи! - протянул он мэру свой бокал.
После мягких и сдержанных объятий врача, с которым Мери танцевала вальс, она сразу почувствовала цепкость его рук. Оба молчали. Но вот она услышала какие-то звуки, что-то вроде покашливания, а потом он стал напевать - без слов, одну только мелодию. "Позывные, - подумала Мери. - Послушаем, какой будет текст". (И она вспомнила заместителя Параскевакоса - Вергиса, как они поехали в детский лагерь, как он начал напевать и постукивать пальцами сначала по спинке переднего сиденья, затем по оконному стеклу, по колену, а потом вдруг бросился на нее и зажал в угол. Она открыла дверцу машины и едва не выпрыгнула на ходу... Вот и теперь... Она как будто чувствовала постукивание пальцев - там-та-ра-рам! - по своей обнаженной спине. "Послушаем, какой будет текст!")
Текст начался с вопроса. Не напоминает ли ей о чем-нибудь этот танец? Именно это танго. Не помнит ли она, где и когда они его танцевали?
Мери поразили его глаза, близорукие; привыкшие к. очкам, а теперь оказавшиеся без защиты - голые, неоперившиеся птенцы, притаившиеся в дуплах, куда не заглядывает солнечный свет. "Боже мой! Что же это такое?!" И Мери стало неприятно его прикосновение к ее пальцам и спине.
- В самом деле? - удивилась она. - Я не помню.
Ей показалось, что он смутился. Снова, как и тогда, на вокзале, она поймала его скользящий взгляд, но теперь успела различить в нем какие-то мятущиеся тени. Ресницы его медленно опустились, и Мери ощутила, что руки его разжимаются и почти отпускают ее. Ничего подобного она не видела давно, пожалуй со времен гимназии, и это напомнило ей о той уже далекой поре, о неловких, застенчивых подростках, забавлявших ее своей детской влюбленностью.
- В самом деле, - повторила она, - когда же это было?
- В гимназии...
- И вы до сих пор помните?
- До мельчайших подробностей.
- Когда же именно? Где?
Он рассказал ей, когда и где, какой был вечер, кто из присутствующих в нем участвовал. С тех пор, признался он под конец, где бы он ни был ("Где бы я ни был, не забыть мне никогда", - тихонько напел он слова песни), каждый раз, когда ему доводится танцевать это танго, он танцует его с ней... "В воображении..." - добавил он с улыбкой.
После танго они выпили шампанского и условились говорить друг другу "ты", как тогда. Тогда, сознался Панайотакопулос, он посвятил ей стихотворение, пожалуй даже не стихотворение, а целую поэму. И до сих пор помнит ее наизусть.
- Но мне ты ее так и не отдал!
Нет, отдал. И он опять сказал, когда и где: во время экскурсии, он мог бы назвать ей точно и день и час.
Волнами веселья всплескивались вокруг радостные краски и звуки, и Мери беспечно отдавалась забавной игре, вернувшейся вдруг из юности... И то, что пальцы Панайотакопулоса все крепче переплетаются с ее пальцами, а другая рука поднимается все выше и блуждает по ее обнаженной спине, не раздражало и не настораживало, заслоненное воспоминаниями, окрашенное в неназойливые, безобидные тона. И Мери не придавала этому значения: в конце концов, он в городе проездом, сегодня здесь, а завтра уедет... И вдруг услышала, что с отъездом он пока не решил и ждет. Чего же? О!.. Ждет приказа,..
- Приказа, - повторил он шепотом, и то, что он хотел ей сказать, Мери поняла сначала по его движению, по тому, как он приподнялся на цыпочки, чтобы приблизиться к ее уху. - Жду, что скажет мне один человек... Как пожелает она...
Они пустились в путь по другому маршруту, но дорога уготовила им неожиданный поворот.
- ...Как скажешь ты, - продолжал Панайотакопулос, и его движения становились все порывистее, подчиняясь другому ритму, не совпадавшему с медленным ритмом танца.
Мери огляделась по сторонам, и ей показалось, будто то, что происходит между ними, не остается незамеченным. Она почувствовала замешательство.
- У меня кружится голова...
Панайотакопулос притянул ее к себе.
- Итак, я остаюсь. Из-за тебя. Только из-за тебя.
Он сказал это ровным голосом, как о чем-то решенном: трудная стадия восхождения осталась позади, и это последнее уточнение открывало легкую для путника дорогу по отлогому склону.
- Я чувствую... Как бы это тебе сказать... У меня такое ощущение, будто я взлетел высоко-высоко...
И Мери вдруг вообразила его на трибуне перед вокзалом, вспомнила, как он гонял их взад и вперед, размахивал руками, поднимался на цыпочки, вытаскивал из кармана блокнотик и отдавал приказы. И та и эта ситуация представились ей комичными.
- А что, если вы заблуждаетесь, господин Панайотакопулос?
- Заблуждаюсь? Это исключено!
- И все же...
Он будто не расслышал ее слов и продолжал танцевать с прежним увлечением, но вдруг резко остановился и сказал, глядя ей прямо в глаза:
- Имей в виду, я никогда не предпринимаю ничего, если не уверен, если не знаю заранее...
- Вот как? Значит, уверены?
- Абсолютно! - И он снова повел ее в танце.
- Любопытно, как же вы это себе представляете?
- Есть у меня кое-какие мысли...
- Например?
- Подробности завтра...
Ничего подобного история еще не знала: Мери нервничала и горячилась, а ее партнер выглядел совершенно невозмутимым... Как только кончился танец, Панайотакопулос покинул ее и теперь снова стоял с мэром. Раза два он взглянул в ее сторону, как будто бросил с высоты привокзальной трибуны: "Завтра... К этому вернемся завтра..." "Дура! Дура! Дура! - с ожесточением ругала себя Мери, танцуя уже с другим. - Какая бестолковая... Какая..." И глазами искала Панайотакопулоса, но нигде его не находила. "Ушел!" - подумала Мери, досадуя, что позволила опередить себя и не ушла раньше. Надо было уйти сразу, посреди танца, как только начались эти излияния. Как глупо она себя вела!
Однако Панайотакопулос был здесь, в зале. Музыка смолкла, и, направляясь к креслу, Мери услышала, что ее зовет Теодорос Яннувардис.
- Не хочу, - отмахнулась она в ответ и упала в кресло. - Хватит. Я устала и больше не танцую.
- Нет, нет, - не унимался Яннувардис. - Иди сюда.
Наступил час, когда веселье не течет уже полноводной рекой, а струится мелкими ручейками, разбегающимися во все стороны и постепенно иссякающими, как все прекрасное в этом мире. Многие ушли, кое-кто прощался у выхода, большой зал заметно опустел. Несколько пар еще кружились, но уже без прежнего подъема. Все возвращалось в русло будничной приземленности. Танцевать больше не хотелось.
- Да нет, не танцевать, - сказал Яннувардис, подходя и поднимая Мери с кресла. - Пойдем, ты нужна нам для кворума.
В углу вокруг Панайотакопулоса собрался их выпуск, почти все, кто остался в городе. Панайотакопулос держал речь, и по выражению лиц Мери поняла, что разговор был нешуточный.
- Ну ладно, - прерывая Панайотакопулоса, сказал Спирос Яннатос. - На сегодня хватит... Много чего мы тут наговорили, но непримиримых разногласий у нас как будто не было...
- Так ли? - усомнился Панайотакопулос. - Молчание порой бывает острее разногласий...
- Да будет тебе, Динос...
- Послушайте-ка лучше меня! - вмешался Теодорос. - Послушайте, что я вам предложу! Давайте завтра соберемся все вместе, посидим, потолкуем. Только чур - на другую тему... Этому разговору все равно нет ни конца, ни края... Разве нам нечего вспомнить? Мери, твое участие просто необходимо...
- Непременно, непременно, - подхватил кто-то.
Сама Мери не успела ответить ни "да", ни "нет".
- Прекрасная идея, - заговорил Панайотакопулос, - и я охотно поддержу ее, но при одном условии! и ты, дорогой Яннувардис, и ты, Яннатос, и ты, и ты... придете на эту встречу в мундире. Как мы, я и Мери... Только при этом условии.