И, не дожидаясь ответа Фриноса, повернувшись к нему спиной, номарх заговорил спокойно, но все же сухо и официально. - Против закона я не шел и не пойду. Никаких приказов, никаких полномочий я никому не давал. Ничего подобного не было и нет - ни в устной, ни в письменной форме. Господин заместитель мэра, человек достойный всяческого уважения, должен немедленно - согласно праву, которое дает ему закон, - приступить к исполнению функций мэра. Это не только его право, но и обязанность; освободить от нее может лишь отставка. В противном случае я завтра же призову его к ответу! - И кивком головы он дал посетителям понять, что аудиенция окончена.
Прощаясь, номарх небрежно протянул Фриносу два пальца, а Тасиса, взяв под руку, проводил до двери.
Тот, кто мало знал номарха и встречался с ним редко, мог, пожалуй, подумать, что такого масштаба государственный деятель используется здесь, в провинции, явно не по заслугам. Однако Тасис знал номарха хорошо. Не раз встречались они то на пирушках, то за карточным столом в этих краях или на родине у номарха ("У двери прохожу твоей, красавица из Эгиона"), а то и в Афинах или в Патрах. Короче, были старыми друзьями. И что собой представляет не только номарх, но и прочие здравствующие потомки его древнего рода, Тасис знал прекрасно. Всех их, вместе взятых, он не считал годными на то, чтобы управлять даже самым маленьким из своих складов. Однако - в отличие от Калиманисов - в Афинах у них был не один "министр", а два, брат и дядя номарха - фигуры, так сказать, "национального масштаба"; остальные, как и Калиманисы, действовали в пределах родной округи, в Эгионе. Что касается номарха, то даже он сам вряд ли смог бы перечислить все должности, которые поменял на своем веку. Был он и генеральным секретарем, и генеральным директором в различных министерствах - в зависимости от того, в какое министерство попадал знакомый министр; в должности культурного атташе побывал за границей, служил личным секретарем некоторых премьеров... Когда-то он даже управлял театрами и с тех пор частенько устраивал подчиненным "спектакли" - учинял разнос ни за что ни про что: начинал в шутку, а кончал всерьез, бывало и наоборот. Такую вот сценку он разыграл сегодня с Фриносом, и наблюдавший это Тасис еле сдержал свое возмущение, но, одумавшись, решил, что благоразумнее будет прикинуться ничего не понимающим дурачком. Даже в последний момент, когда они с Фриносом покидали кабинет, номарх не упустил случая покуражиться.
- Ну а это? - остановил он их громким возгласом, указывая на "Улей". - Это вы, что же, мне на память оставили?
"Чтоб ты..." - выругался про себя Тасис, а переполошившийся Фринос засеменил обратно к столу.
- Простите ради бога, господин номарх! Простите! - И протянул руку, чтоб взять со стола номер "Улья".
- Нет, нет! Ни в коем случае! - театральным жестом удержал его номарх. - Что это вы собираетесь делать? Мне он понадобится! Я велю подшить его в дело!
И Фринос - "Простите, простите... Хе-хе-хе!.." - попятился к двери и вышел.
"Га-га-га... Гусь!" - раздраженно буркнул под нос номарх и, оставшись один, занялся изучением "Улья". "Негодяи! Вот негодяи!.. И как они только сумели выпустить номер, у них же все переломали... Нет, вы посмотрите! - удивился номарх, разглядывая на первой странице изображение улья и пчел. - Какой там улей, это же настоящее осиное гнездо... Да, да, осиное гнездо, и если мы не примем их всерьез, если и дальше будем продолжать эту попустительскую тактику..." Он не раз уже ставил вопрос об "Улье" перед весьма значительными и не очень значительными лицами и здесь, и в Патрах, и в Афинах. "Негодяи, вот негодяи", - твердил номарх. Однако некоторые характеристики нашел довольно удачными и меткими. Вот, например, про Фриноса: "...вы играете известную роль четвероногого, на которого надели ошейник..." "Хо-хо! Здорово!" Чуть дальше номарх прочитал про Маркелоса и "кувалду". "Разве не так? Эта кувалда того и гляди нас потопит... И что мне с ним делать? Ах, Праксителис, Праксителис, укатил в Париж, а я тут один распутывай эти гордиевы узелочки. Ты-то, наверное, живешь себе спокойненько и в ус не дуешь... Бьюсь об заклад, что и сегодня отправишься на прогулку в парк Монсури..." Номарх прочитал еще несколько заметок, потом свернул газету. Выдвинул ящик письменного стола.
Теперь, на склоне лет, неугасимой страстью номарха стала идея написать мемуары и рассказать обо всем, что он повидал в Греции и за границей. Для этого он завел две тетради. В одну заносил факты, в другую - суждения о фактах. Однако мемуары продвигались медленно: усадить себя за стол было совсем не просто. Время от времени номарх делал короткие записи, но форма, в которую он облекал свои мысли, частенько оказывалась довольно замысловатой, настолько замысловатой, что дня через два или три ему нелегко было разобраться, что он имел в виду, какой из эпизодов прошлого продиктовала ему память.
Последняя запись в тетради фактов была краткой: "Кризис в муниципалитете А..." Только эти четыре слова, и больше ничего, остальное он допишет, когда вопрос будет закрыт. Теперь номарху пришло в голову приложить к тетради номер "Улья". "Я велю подшить это в дело!" - сказал он Фриносу. Да, да, номер нужно сохранить, и потом, когда придет время писать мемуары, достаточно будет заглянуть в газету - и в памяти оживут эти события во всех подробностях.
Красными чернилами номарх поставил над заголовком газеты цифру 138 (под этим номером в тетради фигурировала запись "Кризис в муниципалитете А...", теперь он наверняка не перепутает, что к чему относится) и снова положил тетрадь в ящик стола.
Мемуары так и не были написаны. Обе тетради неизвестно каким образом оказались потом в архивах номархии, а вместе с ними сохранилась и газета "Улей". Номеру 48-49 суждено было стать последним, и этот экземпляр - назовем его "архивным" - единственный, к счастью, уцелевший до наших дней. К счастью - потому что незнакомый с событиями того времени читатель может задать вопрос: а существовал ли "Улей"? И произошла ли на самом деле эта история?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
Номарх не ошибся - в тот день Праксителис Калиманис вышел прогуляться по старым голубовато-серым улицам, прилегавшим к парку Монсури. Эти места он знал хорошо, знал здесь все улочки и закоулки, по ним он хаживал несчетное число раз. В Париже, и особенно в этих его кварталах, растрачивал он когда-то деньги и молодость: и того и другого у него было в избытке. Как бы ни складывались обстоятельства, какие бы неудачи ни сваливались на его голову, здесь, в одном из переулков улицы Алезиа, на втором этаже старинного особняка, его ждала удобная квартира и хороший обед. Мать Телиса регулярно отправляла деньги в Афины своему брату Клавдию, а тот пересылал их в Париж - один денежный перевод Телису на карманные расходы, другой - квартирной хозяйке как плата за комнату и стол. Отца у Телиса не было - доблестный капитан Фрасивулос покончил жизнь самоубийством в походной палатке под Топсином сразу же после того, как наследник престола Константин сказал ему, что в голове у него солома.
Сюда, в этот дом, Телиса привел соотечественник, родом из Триполи, семья которого была в дружбе с Калиманисами. (Молодой "покровитель" Телиса, совсем недавно закончивший образование в Париже, вернулся на родину и уже прошел в парламент, где оказался самым молодым депутатом.) Телису он оставил несколько добрых советов и веселую компанию француженок и французов, которых научил декламировать по-гречески стихи Василиадиса (Телис впервые услышал их з Париже):
Долой философию старцев-чинуш!
Долой научной премудрости сушь!
Истина одна - прекрасная Она!
Все остальное - чушь!
Только одному совету своего наставника Телис не последовал - совету избегать соотечественников. Что-то тянуло его к парижским грекам, и в конце концов он имел глупость найти среди них друзей. Друзья сняли квартиры в одном квартале, и вскоре в Афины, а затем и в их родные края стали просачиваться слухи об их "шалостях". Потом эта неосторожность обошлась им довольно дорого, во всяком случае троим, избравшим политическую карьеру. Остальные занялись коммерцией, и репутация не имела для них большого значения, а вот политические мужи не раз выслушали напоминания о парижском периоде их жизни. На свою беду, они оказались в разных политических партиях и потом уже сами чего только не наговорили и не написали друг о друге!
Но в ту далекую пору им жилось замечательно. В Сорбонне они бывали не слишком часто и художественными ценностями Парижа увлекались мало. Наверно, потому, что воздавали богатую дань чувственной стороне жизни. В этом все они преуспели.
Лишь в первые дни после приезда в Париж Телис бегло осмотрел достопримечательности города. С тех пор он больше не проявлял интереса к его памятникам, архитектуре, живописи. Кое-что он слышал от новых своих знакомых (среди них были весьма образованные девушки), однако в его памяти не удержалось почти ничего. Однажды к Телису приехала мать и попросила его показать город. Телис только и сделал, что отвез ее в Сен-Жерменский дворец, и они посмотрели оттуда панораму Парижа и окрестностей, а потом поздним вечером полюбовались ночным городом с Эйфелевой башни. Остальное Телис поручил Жоржетте, дочери квартирной хозяйки.