Кролик с Джилл сворачивают влево - к мосту через Скачущую Лошадь. На нем лежит налет сырости от реки. Кролик решает, что сумеет удержаться от рвоты. Никогда - даже мальчишкой - не переносил этого, а некоторые ребята, например, Ронни Гаррисон, даже любили выбросить из себя лишнее пиво или очистить желудок перед большой игрой, шутили даже, что в зубах застряла кукуруза. Кролику же нужно было все удержать в себе, даже ценой боли в животе. После вечера в "Уголке Джимбо" он еще полон ощущения, что вобрал в себя весь мир, и хочет это ощущение удержать. Воздух ночного города. Рыжина гудрона и бетона, жарившихся на солнце целый день под крышкой грузового потока, теперь, когда эта крышка снята, мгновенно заполняет пространство между очередными фарами. Свет фар освещает девушку, выхватывает ее белые ноги и тонкое платьице, когда она нерешительно останавливается у края тротуара.
Она спрашивает:
- Где твоя машина?
- У меня нет машины.
- Не может быть.
- Жена забрала ее, когда ушла от меня.
- У вас была одна на двоих?
- Да.
А она в самом деле из богатой семьи.
- А у меня есть машина.
- Где же она?
- Не знаю.
- Как же так ты не знаешь?
- Я оставляла ее на улице возле дома Бэби, недалеко от Сливовой, я не знала, что там вход в чей-то гараж, и однажды утром обнаружила, что ее увезли на штрафную стоянку.
- И ты не отправилась на поиски?
- У меня не было денег на штраф. И потом, я боюсь полиции: они могут меня вычислить. Я наверняка объявлена в розыск.
- Не проще ли тебе вернуться в Коннектикут?
- Давай не будем говорить языком передовиц, - сказала она.
- А что тебе там не нравилось?
- Одно сплошное эго. Больное притом.
- А сбежать из дому разве не эгоистично? Мать-то небось переживает.
Девчонка никак на это не реагирует - просто переходит улицу к началу моста. Кролик волей-неволей следует за ней.
- Какая это была машина?
- Белый "порше".
- Ого!
- Отец подарил ее на мой день рождения, когда мне исполнилось семнадцать.
- А мой тесть держит представительство "тойоты" в городе.
Они всякий раз доходят до такого места в разговоре, когда слишком явно просматриваемые параллели вынуждают их прекратить обмен репликами. Перейдя через улицу, они останавливаются на маленьком озерце из квадратных плиточек тротуара, где в эту эпоху автомобиля редко ступает чья-либо нога. Мост был построен в тридцатые с тротуарами, широкими балюстрадами и постаментами для фонарей из красноватого бетона; у них над головой фонарь из кованого железа с подобием бутона наверху стоит торжественный, но незажженный у входа на мост - теперь его освещают холодным фиолетовым светом люминесцентные лампы на высоких алюминиевых палках, врытых посреди тротуара. В этом свете белое платье на девчонке кажется неземным одеянием. На бронзовой дощечке вырезано чье-то имя - не прочтешь. Джилл нетерпеливо спрашивает:
- Ну, как будем дальше?
Кролик решает, что она имеет в виду - каким путем добираться. Он все еще не в себе - еще не выветрилась марихуана и "Кусачий", мысль плохо работает. Ему не приходит в голову дойти до центра Бруэра, где рыщут и дремлют такси. В темноте за границами неонового нимба, отбрасываемого "Джимбо", - густо-коричневые тени, местное хулиганье хихикает в тени дверей. Кролик говорит:
- Давай перейдем через мост - а вдруг посчастливится и подъедет автобус. Последний проходит около одиннадцати, а по субботам, может, и позже. А вообще-то, если ни один не появится, недалеко и пешком до меня дойти. Мой парнишка все время ходит, и ничего.
- Я люблю ходить пешком, - говорит она. И трогательно добавляет: - Я сильная. Не держи меня за младенца.
Балюстрада отлита в виде ряда иксов, и эти иксы не слишком быстро мелькают мимо ног Кролика. Шершавый поручень, которого он то и дело касается, теплый под рукой. Неровный, словно присыпанный каменной солью. Таких балюстрад больше не делают - такого цвета, красноватого, теплого цвета плоти, такого же, как волосы Джилл, только у нее они ближе к цвету среза кедра и взлетают в такт подпрыгивающей походке - она спешит, стараясь не отстать от Кролика.
- Куда мы так несемся?
- Ты разве не слышишь их?
Машины мчатся мимо, катя перед собой шары света. Внизу черная наковальня реки с белыми бликами катеров и лодок. Позади - топот ног, дыхание преследователей. У Кролика хватает мужества остановиться и оглянуться. Две шоколадные фигуры преследуют их. Тени их укорачиваются, и множатся, и удлиняются, и снова становятся обычными по мере того, как они мчатся под лиловыми ангелами, то ныряя в островки тени, то выныривая из них; один размахивает чем-то белым. Блестящим. У Гарри захолонуло сердце; жутко хочется помочиться. Конец моста, упирающийся в Западный Бруэр, кажется бесконечно далеким. "МЕСТНЫЙ ЖИТЕЛЬ ЗАРЕЗАН ПРИ ПОПЫТКЕ ЗАЩИТИТЬ НЕИЗВЕСТНУЮ ДЕВУШКУ". Кролик хватает ее за руку выше локтя, побуждая бежать. Кожа у нее гладкая и тонкая, но теплая, как балюстрада.
- Перестань, - задыхаясь, произносит она и вырывается.
Он оборачивается и неожиданно находит в себе то, о чем забыл, - храбрость: тело его словно покрывается твердой скорлупой, готовой к слепой встрече с угрозой, напрягается, только глаза уязвимы, остальное прикрыто броней. Убей!
Негры останавливаются под почти пурпурной луной и, испугавшись, отступают на шаг. Они молодые, с еще жидким телом. Кролик крупнее их. Белое, поблескивающее в руке одного из них, - не нож, а сумочка, расшитая жемчугом. Тот, у кого она в руке, делает неуверенный шаг вперед. При свете фонарей белки его глаз и жемчужинки на сумочке кажутся лавандовыми.
- Это ваша, леди?
- Ой, да.
- Бэби послала нас за вами.
- Ой, спасибо. Спасибо ей.
- Мы вас напугали?
- Не меня. Его.
- Угу.
- Дядя сам нас напугал.
- Прошу прощения, - вставляет Кролик. - Жутковато тут, на мосту.
- О'кей.
- О'кей.
Они закатывают глаза с розоватыми белками и, болтая лиловыми руками, начинают ритмично удаляться, оба обтянутые джинсами "Ливайс" с отстроченным швом. Они дружно хихикают, а в этот момент два гигантских трейлера проезжают по мосту в противоположных направлениях - прямоугольные махины с грохотом встречаются - воздушный хлопок - и, громыхая, они мчатся каждый в свою сторону. Мост дрожит. Молодые негры исчезли. Кролик вместе с Джилл продолжают свой путь.
Под влиянием травки, бренди и страха улица, которую Кролик так хорошо знает, кажется ему бесконечной. Никакого автобуса. В уголке глаза все время мелькает платье Джилл, пока он пытается, чувствуя, как натянута кожа и как кружат, словно туча комаров, мысли в голове, вести с ней беседу.
- Значит, твой дом в Коннектикуте.
- В таком местечке Стонингтон.
- Это недалеко от Нью-Йорка?
- Довольно близко. Папа уезжал туда в понедельник и возвращался в пятницу. Он любил кататься на яхте. Он говорил, что Стонингтон - единственный город в штате, откуда можно выйти прямо в открытый океан, а все другие стоят на берегу залива.
- И ты сказала, он умер. А у моей матери - болезнь Паркинсона.
- Слушай, тебе что, обязательно нужно болтать? Почему просто не идти? Я никогда раньше не бывала в Западном Бруэре. Здесь славно.
- Что же тут славного?
- Да все. Он ничем не прославился в прошлом, как большие города. Так что он не разочаровывает. Взгляни сюда - "Бургер-мечта"! Ну, не прелесть - это золото, и пластмасса, и фиолетовый огонь внутри!
- Я здесь сегодня ужинал.
- И как кормили?
- Ужасно. Может быть, я слишком остро ощущаю вкус - надо снова начать курить. А мой парнишка очень любит это место.
- Сколько, ты говорил, ему лет?
- Тринадцать. Он маленький для своего возраста.
- Только ему это не говори.
- Угу. Я стараюсь не поддразнивать его.
- По поводу чего же ты бы его поддразнивал?
- О-о, ему скучно все, чем я в свое время увлекался. По-моему, он не получает от жизни большого удовольствия. Он совсем не играет на улице.
- Эй, а как тебя зовут?
- Гарри.
- Эй, Гарри. Не возражаешь покормить меня?
- Да, конечно, то есть я хочу сказать - не возражаю. Дома? Не знаю, что у нас там есть в леднике. То есть в холодильнике.
- Да нет, вон там, в бургер-кафе.
- О, конечно. Отлично. Извини, я думал, ты уже ела.
- Может, и ела, но я склонна не замечать такие мелкие материальные потребности. Только, по-моему, я не ела. В желудке у меня один лимонад бултыхается.
Она выбирает "Ореховый" гамбургер за 85 центов и молочный коктейль с земляникой. В мерцающем неоновом свете она мигом заглатывает гамбургер, и Кролик заказывает ей еще. Она улыбается, извиняясь. У нее мелкие, чуть вдавленные вовнутрь зубы, разделенные тонюсенькими промежутками. Симпатичные.
- Обычно я стараюсь быть выше мыслей о еде.
- Почему?
- Процесс питания - это так некрасиво. Ты не считаешь, что это один из самых некрасивых наших актов?
- Но ведь надо же есть.
- Это твоя философия, верно?
Даже при таком ярком освещении на ее лице сохраняются тени, какая-то недосказанность, оно кажется преждевременно состарившимся или еще не сформировавшимся. Покончив с едой, она вытирает пальцы, один за другим, бумажной салфеткой и решительно произносит:
- Большое спасибо.
Кролик расплачивается. Она крепко держит свою сумочку, но что там? Кредитные карточки? Планы революции?