Ночь напролет Смбат провел с матерью у постели больного. Были минуты, когда ему казалось, что больной не выживет. Сердце у него сжималось при мысли, что брат может так бесславно кончить жизнь.
На другой день консилиум врачей установил, что кризис завершился, однако необходим полный покой. Смбат поехал в город узнать об Аршаке.
Весь день Микаэл чувствовал себя хорошо. Ночь провел спокойно, а на следующее утро значительно окреп. К полудню им овладело какое-то лихорадочное возбуждение: он неустанно разговаривал с матерью, просил у нее прощения за причиненные страдания. Уверял, что отныне начнет новую жизнь, что все ему опостыло, лишь бы выздороветь… О, как он не хочет умирать!..
Прибывшие после обеда врачи нашли, что опасность миновала. Вдова немного успокоилась и поспешила с Смбатом в город. Ей казалось, что там уже получены дурные вести об Аршаке и от нее скрывают.
Больного оставили на попечение Давида Заргаряна, вопреки желанию Суляна, всячески старавшегося своей заботливостью отличиться перед хозяином. В глубине души он обрадовался, услышав об опасениях врачей. А теперь, когда Микаэлу стало лучше, он счел благоразумным проявить максимум внимания.
Через день, после глубокого сна, больной проснулся настолько окрепшим, что собирался встать, однако врач предписал пролежать еще сутки.
К вечеру Микаэла навестила компания бывших друзей. Все, кроме Папаши, были навеселе. В тот день Папаша на своих промыслах закатил обед в честь приезжего редактора, часто называвшего его в своей газете "известным благотворителем".
Кязим-бек выразил возмущение по поводу нападения. О, он обязательно узнает, чьих рук это дело, и проучит злодеев как следует. Ниасамидзе, ухватясь за рукоять кинжала, клялся всех перебить. Мелкон и Мовсес, ехидно улыбаясь, перемигнулись, - они уже догадывались, кто устроил избиение.
Присяжный поверенный Пейкарян считал, что если злодеев разыщут, то, безусловно, сошлют "за покушение на убийство".
- Разыскать не трудно, но как доказать? - двусмысленно заметил Мовсес, незаметно для Микаэла подняв два пальца над головой.
- Я все-таки… гм… опять скажу… гм… лучше мирно, - вставил Папаша.
Несмотря на соболезнующий характер визита, почтенный холостяк был очень весело настроен. Компания острила и отпускала шутки на его счет. Его обнимали, тискали, целовали. А он с улыбкой повторял:
- Миндаль, миндаль…
Это должно было означать, что шутки друзей ему приятны, как миндаль.
- Микаэл, скорей выздоравливай, - сказал Мовсес. - Папаша на днях закатит большой обед. Из Ирландии ожидают двух ученых путешественников. В их честь он хочет устроить банкет, авось удастся спустить им сомнительные нефтяные участки… Будет держать речь о мировом значении Баку. Нынче Папаша стал космополитом. От патриотизма мало пользы.
Микаэл из вежливости принужденно улыбался, но вскоре болтовня друзей ему наскучила: ясно, что многие явились поиздеваться над ним, в особенности Мовсес, которого он не переносил. Микаэлу стало не по себе, когда апатичный картежник преднамеренно упомянул о Грише и намекнул на примирение.
- Должно быть, у тебя иссякли темы для острот, - сказал Микаэл сердито.
- Отчего же? Сколько угодно!
- Тогда оставь меня в покое.
- Ваше сиятельство, поехали, - обратился Мовсес к князю Ниасамидзе, - наш приятель в плохом настроении. Микаэлу показалось, что Мовсес сделал насмешливый жест. Нервы его не могли перенести даже самой невинной шутки. Не выдержав, он презрительно бросил:
- Да, я в плохом настроении, но это не имеет отношения к порядочным людям.
- Что ты этим хочешь сказать? - спросил Мовсес.
- А то, что за глаза ты про меня всякие гадости говоришь, издеваешься надо мной, как над трусом, и без зазрения совести являешься со своим сочувствием. Это непорядочно, дружок…
Замечание было справедливо. Мовсес почувствовал вину: ведь сострил же он однажды насчет приятеля, да еще при Суляне, имевшем неосторожность сообщить об этом Микаэлу. Тем не менее он попытался отразить удар:
- Не будем лучше говорить о порядочности, это завело бы нас далеко, и почем знать, какие дела там обнаружатся. Я предпочитаю молчать.
- Нет, уж лучше говори, - подчеркнул Микаэл с раздражением. - Хоть раз поговорим искренне.
- Искренне? Нет, друг мой, искренность - вещь залежалая, а я гнилого товара не покупаю. Не хочется просто мараться. Попробуй, хоть на минуту быть искренним - и увидишь, какие гнилые рыбы всплывут.
Намек был ясен. Микаэлу стало не по себе. -
- Ваше сиятельство, - с едкой иронией обратился он к князю Ниасамидзе, - чтобы положить конец неприятному разговору, не могли бы вы рассказать что-нибудь из жизни тифлисского английского клуба?
Мовсес вздрогнул. Рассказывали, будто в английском клубе за картами он когда-то был уличен в легком шулерстве и вежливо выведен.
- Тем для разговоров у нас и в Баку хоть отбавляй, - заметил Мовсес, сильно задетый. - Думаю, что незачем за ними ездить в Тифлис.
- Например? - спросил Микаэл, покусывая губы.
- Например, разве не могут служить предметом разговора хотя бы женщины с усиками или же грубые лавочники, при помощи бандитов разыгрывающие роль Отелло?
Все молча переглянулись, потом посмотрели на Микаэла. Замечание было в высшей степени дерзким и язвительным. Ждали еще более оскорбительного ответа Микаэла. Кязим-бек от удовольствия покручивал усы, предчувствуя, что разгорится ссора и потребуется его вмешательство. Князь Ниасамидзе делал знаки Мовсесу, чтобы тот замолчал. А Папаша, точно баран, изнуренный жарой, то и дело мотал головой. Он был бы рад улизнуть, не желая присутствовать при неприятной ссоре: ну и народ же эта "молодежь" - обижается на всякий пустяк!..
Микаэл, дрожа, с минуту смотрел в лицо противнику, потом его гнев распространился на всех.
- Чего вы от меня хотите? - крикнул он, не помня себя. - Зачем вы пришли? Кто вас просил? Ступайте, надоела мне ваша дружба, уходите!.. Вы мне больше не товарищи!..
Этот неожиданный взрыв изумил всех: обидел один, а досталось всем.
- Легче, легче, мы-то чем виноваты? - заметил Кязим-бек с иронией.
- Все вы стоите друг друга, все!..
- Молодец, нравится мне твоя откровенность, клянусь жизнью, - ты прав!
- Конечно… гм… он прав… - Папаша пытался свести ссору к шутке. - А то мы… гм… люди… что ли…
- Господа, - вмешался Мелкон, - я понимаю, отчего наскучила наша дружба Алимяну. Я тут, кроме черной нефти, чувствую, так сказать, чудесный аромат фиалки, ее свежесть, невинность. Гм, Сулян, чего ты озираешься? Думаю, что ты раньше всех постиг суть дела. Помнишь, что говорил?
Инженер очутился в затруднительном положении. Дело в том, что, удовлетворяя любопытство богатых молодых людей, угождая им, а главное - чтобы насолить Давиду Заргаряну, он позволял себе кое-какие намеки относительно Шушаник.
Неосторожные слова Мелкона напугали Суляна. В смущении он посмотрел на исказившееся лицо Микаэла и, чтобы положить конец разговору, сказал:
- Чем бы вас попотчевать, господа?
- Хватит и того, чем тут нас угостили! Пошли! - обратился Кязим-бек к друзьям.
- Ну да ладно…гм… обижаться нечего… гм… Микаэл, дорогой, как встанешь… гм… зайди ко мне… гм… - произнес Папаша, все еще не придавая ссоре серьезного значения.
Все вышли. Кязим-бек затянул:
Был муж с рогами,
Побил он молодца…
Микаэл в бешенстве вскочил. Но было уже поздно. Голос Кязим-бека замирал вдали.
- Негодяи! - крикнул Микаэл так, что все услышали…
6
Наконец, полиция известила, что Аршака отыскали в Тифлисе и скоро передадут семье. Беглец был пойман в ту минуту, когда под руку с какой-то женщиной входил в театр. Неизвестная успела скрыться, а Аршака на другой день отправили в Баку.
Юношу доставили домой в экипаже двое полицейских. От долгой бессонницы веки его распухли, лицо осунулось. Он походил на бездомного бродягу.
Вдова Воскехат с рыданием кинулась к сыну и прижала его к груди. Укоряла она его лишь за то, что он не предупредил ее об отъезде. В ее нескончаемых поцелуях вылилась вся материнская тоска. В ее ласках Аршак почувствовал опору против старшего брата. Потому-то не выказал страха, когда Смбат почти насильно втолкнул его в кабинет.
Старший брат требовал от младшего полного признания, но тот упрямо отвечал, что не обязан никому отчетом: он человек правоспособный и самостоятельный.
- Отвяжись от меня, я тебе не раб! - кричал Аршак, пытаясь вырваться.
- Ты отсюда не выйдешь, пока не признаешься.
Глаза Аршака засверкали, кулаки сжались.
- Пусти, говорю, пусти! - кричал он, топая ногами.
- Если не признаешься, я заявлю в полицию о краже тебя, посадят в тюрьму и сошлют..
Угроза подействовала. Аршак струсил и признался в краже со взломом. Но это, конечно, не воровство. Нужны были деньги, и он "взял", взял не чужие, а отцовские.
От трех тысяч у него осталось около двухсот рублей. Смбата занимали не деньги, а сама кража. Ему было важно знать, кто подбил брата на воровство и куда пошли деньги. Однако юноша упрямился.
- С тобой была женщина, - настаивал Смбат.
- Нет, нет, нет! - повторял Аршак.
- Она арестована и сидит в тюрьме.
Аршак вздрогнул. Опухшие веки приподнялись, ноздри задрожали. Он часто дышал.
- Что ты сказал? - крикнул Аршак. - Зинаида в тюрьме? Моя Зина? Это невозможно!..
- Да, твоя Зина, это нежное и прелестное создание, в тюрьме с ворами и убийцами.