Ах, если бы удалось Смбату одним могучим ударом развеять тяжелое горе, камнем сдавившее ему грудь!
Он переходит от вышки к вышке. Всюду - грязь, копоть, нефтяное месиво. Снуют босые рабочие, насквозь пропитанные нефтью, точно живые фитили. Тут жизнь ежеминутно в опасности: малейшая неосторожность - и взрыв газа неминуем.
Смбат входит в котельную. Заргарян удивлен: никогда хозяин так тщательно не осматривал промыслов и никогда не был так задумчив, как сегодня.
- Что с ним? - шепчутся рабочие.
Пять исполинских огненных глаз горят в кирпичной стене и оглушительно воют.
Мощные пламенные струи вихрем кружатся в топках котлов, ревут, жадно вылизывая стенки. Двое рабочих день и ночь суетятся перед этими огненными глазами, поддерживая пламя, как жрецы. В котлах кипит вода, превращаясь в пар для машин.
Царящий тут шум приводит в смущение непривычного человека. Мысль невольно уносится далеко-далеко. Кажется, что это воплощение ада, с той лишь разницей, что люди сами, добровольно обрекают себя на эту геенну.
Кажется, что вот-вот какой-нибудь котел, не выдержав дьявольского состязания огня и воды, лопнет и все взлетит на воздух, и прежде всего эти несчастные, еле дышащие в, ужасающем жару.
И чудится Смбату, что даже эти огненные глазища котлов твердят: "Ты несчастен!"
- Не знаю, почему, - обращается он к Заргаряну, - но мне кажется, что я сейчас задохнусь.
- И не удивительно: тут совсем нет воздуха, - отвечает бухгалтер, поняв его буквально.
Смбат молча направляется к выходу и идет дальше. Вот он переступает порог узкой комнаты, шагов десять в длину, с низкими окнами и кирпичным выщербленным полом. Потолок чуть выше человеческого роста; черные от копоти стены в белых, как язвы прокаженного, пятнах плесени; вдоль стен - нары, пол под ними земляной. На нарах груды грязного, прокопченного тряпья - постели рабочих.
Смбат впервые видит жизнь рабочего люда, перед ним впервые подымается завеса, скрывающая эту каторгу. Совесть терзает его. Ему кажется, что он незаконно владеет богатством, что весь отцовский капитал принадлежит не ему, а этим несчастным. И, обращаясь к Заргаряну, он говорит: - Мы обязаны построить для рабочих новые жилища.
- Было бы недурно, господин Смбат, было бы недурно, - повторяет Заргарян довольным тоном.
- Сегодня же закажите проект.
- Не обождать ли, пока поправится Сулян?
Сулян - инженер, управляющий промыслами, он болен и лежит в городе.
- Обойдемся и без него. Вы закажите проект. А сколько у нас рабочих?
- В Балаханах - шестьдесят, в Сабунчах - пятьдесят пять, Романах - сто девяносто… Всего пока триста пятнадцать.
- На всех промыслах придется снести старые казармы и построить новые. Идемте выпьем чаю и поговорим поподробнее. В этих свинарниках невозможно жить.
За столом Смбат набросал план будущих жилищ, давая Заргаряну необходимые пояснения. Он все больше воодушевлялся, с увлечением развивая внезапно озарившую его идею. Главное - ничего не жалеть, выстроить просторные, светлые, удобные общежития.
Чай подавала опять Шушаник в комнате, отведенной для приема гостей и довольно прилично обставленной.
Сегодня девушка причесалась особенно тщательно и надела единственное праздничное темно-красное платье. Ведь нынче день ее рождения: ей исполнилось двадцать два года! День, до сих пор ничем не отличавшийся от всех остальных. Бедная семья не имела обыкновения праздновать дни рождения своих членов. И лишь паралитик, вспомнив счастливое прошлое, потребовал, чтобы Шушаник испекла ему пирог; она исполнила это с удовольствием.
Смбат, склонившись над бумагой, чертил и объяснял Заргаряну. Иногда он украдкой поглядывал на девушку, замечая, что и она смотрит на него. Он чувствовал, что Шушаник интересуется его идеями, к это его еще больше воодушевляло. Но вместе с тем он досадовал, что внимание Шушаник слишком его занимает.
- Мне кажется, прервал, наконец, Заргарян его пространные объяснения, - если вы осуществите все задуманное, то неизбежно навлечете на себя неприязнь соседей по промыслам.
- Почему?
- Конечно, столько благ рабочим: бани, сад, школа, читальня, даже театр. У нас это вещи небывалые. - Самые обыкновенные и простые вещи для каждого порядочного предпринимателя. У всякого буржуа своя фантазия, а это - моя фантазия. Не думайте, что я уж слишком забочусь о рабочих.
Сказал это он как-то беспечно, но искренне.
- Пошли бог всякому предпринимателю такую фантазию! - вздохнул Заргарян, невольно поддаваясь обаянию его скромности.
- Оставим это. Так вот, завтра же закажите по моим указаниям проект, а там посмотрим. Теперь, - обратился Смбат к Шушаник, - скажите, какую роль в этом предприятии вы могли бы взять на себя?
- Я? - переспросила Шушаник, не ожидавшая такого
предложения. - Что я могу делать?
- О, очень многое. Вы бы могли заняться библиотекой-читальней! Если не ошибаюсь, вы учились в гимназии?
- До седыми., класса, - ответил за племянницу Заргарян. - Но знает она больше, чем даже некоторые окончившие. Время у нее не проходит зря.
Девушка бросила на дядю укоризненный взгляд, тщетно стараясь скрыть смущение.
- Ну и прекрасно, - улыбнулся Смбат, - есть дела, с которыми женщины справляются лучше нас. Например, воскресная школа для неграмотных. Как только построим новые казармы, думаю, нужно будет открыть такую школу. Взяли бы вы на себя это дело?
Как понять это предложение хозяина? Уж не смеется ли он над Шушаник? Или, быть может, этот молодой миллионер ее испытывает? Ясные глаза потупились, бледные щеки порозовели. Девушка промолчала.
- Чего же ты молчишь? - вмешался Заргарян. - Не мешало бы поблагодарить господина Алимяна, что он именно тебе оказывает такое доверие. Соглашайся, слышишь? Не то во мне взбунтуется кровь старого учителя.
Говорил он при хозяине смело, шутливо, но нисколько не впадая в фамильярность.
- Если сумею быть чем-либо полезной, я с готовностью возьмусь, - ответила, наконец, Шушаник. - Позвольте вам еще чаю?
- Нет, благодарю вас. Ну вот, у нас уже и помощница есть. Всего хорошего. Завтра поговорим подробнее.
По уходе Смбата Заргарян упрекнул Шушаник: Алимян так доверяет ей, а она этого как будто не ценит.
- Человек он умный и понимает, что ты здесь, в этом невзрачном окружении, скучаешь, вот он и предлагает тебе работу.
- Но я же сказала, что охотно возьмусь, если сумею справиться.
- Что значит "если сумею"? Не ахти какое дело - обучать грамоте. Наконец, много ли у нас учительниц развитее и начитаннее тебя?
Девушка не сказала ни слова и прошла в свою комнату. Из окна она проводила глазами Смбата, уезжавшего в город…
На другой день вечером Шушаник сказала дяде:
- Надо скорее строить жилища для рабочих. В самом деле, в старых домах жить невозможно…
- Откуда ты знаешь?
- Я нынче ходила и осмотрела их.
В голосе ее звучало беспредельное сострадание.
10
Мадам Ануш Гуламян сидела на излюбленном месте у окна в гостиной, откуда она разглядывала прохожих. Напротив, в первом этаже, жила какая-то не армянская семья, только что вернувшаяся из летней поездки по России. Семья эта состояла из мужа - рослого, здорового архитектора, и жены - элегантной красивой дамы.
Много толков ходило об этой женщине. И Ануш не раз видела ее разговаривавшей более чем нежно с каким-то молодым человеком.
Сегодня Ануш опять побранилась с мужем. Они наговорили друг другу много обидного. Взаимное влечение потухло. Бывали минуты, когда они испытывали друг к другу нестерпимое отвращение. Петроса раздражали усики и мужской голос Ануш. А ее отталкивали его маленькие, хитрые, заплывшие жиром глазки, уши цвета свежего мяса, толстая шея, а в особенности - грубые манеры. И все же она оставалась верна мужу, изменявшему ей на каждом шагу.
Погода еще стояла ясная, солнце ласково грело. Был уже конец октября, но все одевались по-летнему.
Впечатление от ссоры несколько сгладилось. Глядя на соседку, весело порхавшую по комнатам, Ануш почувствовала зависть. В сердце ее вспыхнула любовь к жизни, кровь закипела, как и в те дни, когда она, ослепленная страстью, бросилась на шею Петросу Гуламяну.
Ануш мечтательно припоминала волнующие сцены из прочитанных романов и воображала себя то одной, то другой героиней. Вспоминались ей юные годы - девичья пора. Веселые, беспечные часы! Чего-чего только не вытворяла она, прогуливаясь с подругами. Девушки подзадоривали сверстников, хихикали, подталкивали друг друга, как бы невзначай роняли нежные словечки, чтобы верней одурачить молодых парней, а порой прикидывались и влюбленными. Случалось, что писали письма, назначали свидания. Зачинщицей всех этих проказ была Анна Королькова, дочь таможенного чиновника, самая бойкая и изобретательная среди подруг.
Эх, счастливая пора! Но быстро она промчалась. Едва минуло Ануш четырнадцать лет, а уже ученье опостылело ей. И какое там ученье, кто интересовался уроками! Ануш, как и большинство ее подруг, ходила в школу формально. Посылали родители ее в школу только следуя моде, чтобы, так сказать, не отставать от других.
Ушла она из четвертого класса, не вынеся из школы ничего, кроме веселых воспоминаний.
Двери противоположного дома раскрылись. Натягивая перчатки, вышла изящная соседка с красным зонтиком под мышкой. За ней бомбой вылетела серенькая собачка с черной приплюснутой мордочкой, с ошейником, унизанным бубенчиками. После летнего путешествия красавица посвежела и похорошела. Своим независимым видом она окончательно сразила Ануш, и словно нарочно, чтобы сильнее возбудить зависть, подойдя к окну, спросила:
- Что вы все сидите дома в такую погоду?