овладев вниманием, продолжал: - Господа, я видел в Москве, как чтут искусство наши именитые богачи. Вам этого не понять, вы - азиаты… Слушайте, слушайте! Края хрустального бокала слишком грубы, чтобы воздать почести искусству, понимаете, черт побери!
Певица не могла догадаться, к чему клонит пьяный офицер, и не на шутку испугалась его налитых кровью глаз. Эти офицеры вообще падки до скандалов.
- Господа, было время, когда и я купался в шампанском. Увы, отцовские капиталы! Позвольте же, черт вас побери, хоть раз тряхнуть стариной…
Он, нагнувшись, ухватил певицу за ножку.
- Это принято всюду, где умеют, черт побери, прожигать жизнь!
Певица уже поняла, в чем дело, сняла туфлю и передала офицеру.
- Да здравствует Мельпомена, обладающая столь очаровательной ножкой! - воскликнул офицер и, налив в туфлю шипучий напиток, поднял ее над головой. - Во имя искусства! Во имя любви к искусству!
- Ура! Ура! - гремело со всех сторон.
И все выпили по туфле шампанского, все, кроме Смбата Алимяна, слыхавшего ранее о подобных выходках, но первый раз наблюдавшего их теперь воочию.
Певица хохотала до слез при виде необычной чести, которой удостоилась ее туфля.
- Это не ново. Мы видали номера и почище, - обратился Гриша к офицеру и, достав из кармана пару новеньких атласных туфель, нагнулся и надел на ножки певице.
Неглупая и практичная примадонна сообразила, что дело заходит далеко и бог весть чем может кончиться. Быстро поднявшись, она прижала руку ко лбу, другую - к сердцу, и потупилась.
Микаэл в замешательстве обнял ее за талию.
- Что такое? Что случилось? - раздались голоса.
Певице сделалось дурно. Закрывая глаза, она прикусила губу:
- Сердце, сердце…
Разумеется, все мгновенно окружили ее.
- Дохтура, гм… дохтура… - заволновался Папаша.
Принесли одеколон, натерли диве виски. Кязим-бек бросился вызывать по телефону врача. Певица продолжала стонать, повторяя:
- Отвезите меня домой! Домой хочу…
Многие порывались проводить ее, в особенности Микаэл и Гриша, однако она неожиданно склонилась к плечу тенора, обняв рукой одну из хористок. Ничего другого не оставалось, как вывести ее и посадить в экипаж Кязим-бека.
Ах, она просит извинить ее, она очень и очень признательна, но сожалеет, что не справилась с нервами и захворала некстати. О, она никогда не забудет оказанной ей чести. Она горячо любит всех и уверена, что не забудут о ее бенефисе…
- О-о-о, не могу, сердце!.. Живей, кучер, гони! Скорее домой, дядюшка, и ты, бесподобная подруга!
Когда экипаж скрылся в ночной темноте, певица внезапно преобразилась, хлопнула тенора по плечу и, громко смеясь, воскликнула:
- Видал?.. Ну, скажи, кому из нас лучше даются драматические роли?.. Дураки, поверили…
- Бесподобно было, моя богиня, изумительно! Подари мне одну сотняжку, завтра надо за номер платить.
Певица дала ему кредитку, заметив:
- Завтра, наверное, один из этих эфиопов навестит меня, придется немного всплакнуть, а там…
Гости, хмурые, вернулись в столовую. Микаэл приуныл. Он напоминал ребенка, у которого упорхнула птичка, похитившая золотое кольцо.
Кутеж совсем разладился, не стоило продолжать.
- А я? А я? Кто меня проводит? - бросалась то к одному, то к другому потрепанная худощавая черноглазая хористка.
- Папаша, Папаша, - раздалось отовсюду.
- И думать нечего, - воспротивился Кязим-бек, - никого не выпущу! Настоящий кутеж только теперь и начинается.
- Господа, - объявил Гриша, - я отказываюсь от обязанностей тамады.
- Да здравствует республика! - рявкнул кто-то.
- Молчать! - заорал офицер.
Снова зашипело шампанское и заиграли сазандары. Пиршество превратилось в оргию, какой Смбат и представить не мог.
Папаша скинул сюртук, швырнул его на головы сазандарам и принялся откалывать "карабахскую". За ним - Мовсес и Мелкон. Князь Ниасамидзе гаркнул: "Лекури!" - и, подобрав полы черкески, пустился в пляс, развевая широкую бороду. Поднялась невероятная суматоха, так что ничего нельзя было разобрать, - каждый самого себя только и слышал.
Расстроенный Кязим-бек сердито кусал усы, надула, сукина дочь, ничего у нее не болело, удрала, чтобы никому не достаться на ночь. Завтра потребуем объяснения - если притворялась, мы ее проучим. А уж проучить Кязим-бек сумеет на славу. В день бенефиса он скупит билеты первого ряда и раздаст уличной голи. Как только певица появится на сцене, вся эта орава начнет свистать, шикать, выть, швырять в нее гнилыми огурцами, апельсинными корками, тухлой рыбой, дохлыми крысами…Вот тогда она и поймет, что с кавказцами шутки плохи. А пока надо придумать для гостей какое-нибудь исключительное развлечение.
Для начала Кязим-бек заставил хористку подбежать к Папаше и вскочить ему на спину. Шутка удалась. Все захохотали, хватаясь за животы. Потом он приказал слугам: - Ванну сюда!
- О-о-о! - воскликнули все в один голос, угадывая пикантную затею.
Исчезновение примадонны разом отрезвило всех, и теперь, в предрассветный час, каждый осознавал свои поступки. Один Смбат был как в тумане и не столько от вина, сколько от непривычной обстановки. Он смотрел, но видел неясно и озирался то на того, то на другого. У всех на лицах читалось ожидание чего-то небывалого, необычайного, и это. ощущение возбуждало с новой силой, тормошило уснувшие страсти. Все знали, что когда Кязим-бек в ударе, его причудам нет удержу и границ.
Папаша ухарски покручивал усы. Кровь этого пожилого кряжистого мужлана обладала свойством старого вина - не пенилась, а обжигала.
В дверях послышался грохот. Слуги-лезгины, кряхтя и задыхаясь, притащили большую мраморную ванну, и вслед за тем появились корзины с шампанским. Жирные лица музыкантов засияли от удовольствия - не впервые им приходилось быть свидетелями невообразимых проказ Кязим-бека.
Ванну поставили посреди комнаты.
- Кябули! - крикнул хозяин музыкантам, вскочил в ванну и, выхватив кинжал, стал плясать.
Он кружился, изгибался, выпрямлялся, подпрыгивал, подносил к глазам лезвие кинжала и проворно засовывал его под согнутое колено, вызывая общее изумление. Отплясав, Кязим-бек выскочил из ванны, вложил кинжал в ножны, подошел к хористке и облапил ее своими мощными руками.
Уже светало. Однако люстры еще продолжали гореть. Папаша приспустил занавески на окнах и велел слугам удалиться. Присутствие слуг оскорбляло "порядочность" Папаши.
Только теперь сообразил Смбат, свидетелем какого зрелища придется ему быть. Хотелось уйти, но неведомая, непреодолимая сила по-прежнему удерживала его.
- Караул! Помогите, караул! - вопила хористка.
Но Кязим-бек уже не помнил себя. Кое-то из гостей пытался отговорить хозяина от беспутной затеи, хотя в то же время всех тянуло посмотреть на это пикантное зрелище.
- Кто в бога верует, спасите! - кричала хористка дребезжащим, неприятным голосом.
Офицер, стоя поодаль, крутил усы:
- Вот это я понимаю, вот это значит кутить помосковски…
Не легко было вырвать хористку из цепких объятий Кязим-бека. Он уже раздевал несчастную, крича, чтобы остальные лили шампанское в ванну.
Поруганная женская честь и безобразное зрелище принудили Смбата вмешаться. Он попросил Гришу заступиться за девушку. Года два назад Гриша первый подал подобный пример, выкупав проститутку в пиве; потом она заболела и чуть не умерла от воспаления легких.
- Разве тебе не хочется посмотреть?: - спросил Гриша с удивлением.
- Нет, это дико, подло, возмутительно!
- Да ведь Кязим-бек для тебя же и старается.
- Я не желаю, меня тошнит! - воскликнул Смбат возмущенно. - А если ты боишься Кязим-бека, рассчитывай на меня.
Самолюбие Гриши было задето. Чтобы он боялся кого-нибудь? Да ведь эта чертовка, поди, рада искупаться в шампанском, только ломается, чтобы набить себе цену.
- Не допускай, прошу тебя, - настаивал Смбат.
- Ладно.
Гриша подошел к хозяину и положил ему руку на плечо.
- Кязим, оставь эту женщину, хватит.
- А ты кто такой будешь? - огрызнулся Кязим-бек, сверкнув глазами.
- Я Гриша.
- Проваливай!
- Прошу тебя…
- Отвяжись…
Теперь уже всеобщее внимание было устремлено на Гришу. Он был единственный человек, которого Кязим-бек побаивался. Было заметно, что Гриша уже теряет хладнокровие.
- Прошу тебя, Адилбеков, - снова попытался он уломать хозяина.
- Заткни глотку, - заревел Кязим-бек, - что захочу, то и сделаю.
Гриша сильной рукой оттолкнул его и, заслонив собой хористку, бросил на Кязим-бека гневный взгляд.
- Ты забыл, что я - Гриша? - процедил он сквозь зубы, выхватывая револьвер.
Кязим-бек очнулся - не от страха, а от стыда: разве пристало хозяину вздорить с гостем из-за какой-то потаскушки?
- Ну, да ладно, я пошутил. - И он крикнул слугам: - Убрать ванну!
Хористка, вырвавшись из железных рук Кязим-бека, полураздетая, задыхаясь, бросилась на тахту.
"Сеанс" был сорван, но никто не посмел выказать неудовольствие. Кязим-бек позволил хористке уехать, сунув ей две сотенных и приказав слугам положить в экипаж полдюжины шампанского.
- Дома сама примешь ванну.
Хористка засмеялась, сразу позабыв о происшедшем. Она даже поцеловала Кязим-бека и выпорхнула, вне себя от радости.
- Микаэл, не пора ли? - обратился Смбат к брату.
- Остается финал.
Было уже совсем светло, хотя солнце еще не взошло.