Мы трогательно распростились с хозяйкой, и я пообещал, что непременно приду послушать о том, как она понесет и родит четвертого. Она зарделась, и я понял, что ждать осталось недолго. Мы вышли в утреннюю прохладу, под светлое небо в разбредающихся облаках. "Ну что? – спросила Ева. – Так ждал, так надеялся, и ничего не обломилось?" – "Ты напрасно злишься. Ревизия – дело ответственное. Это моя работа". – "Причем здесь ревизия?" – "А за что ты меня так?" – "Как – так?" – "Я ни в чем перед тобой не виноват". – "Ты уверен?" – "Абсолютно". Мы несли эту дребедень, брели неизвестно куда, через какие-то разбитые колесами самосвалов колеи, через незакопанные, полные дождевой воды траншеи, через руины деревянных построек и панельные недоноски современных обиталищ. Я никогда не бывал в этих местах и уже не представлял, куда мы в конце концов выйдем, но надеялся, что все дороги ведут к автобусным остановкам или на худой случай в салон таксомотора. "Мне очень хочется знать, – сказала Ева, – как ты видишь наши дальнейшие отношения". Я глупо улыбнулся. Мы вступили под кроны деревьев, но это был не лес, а какой-то жутко захламленный парк, возможно даже – культуры и отдыха. "Мы будем дружить", – сказал я с воодушевлением. "Ты всегда называешь это дружбой?" – спросила Ева. "Что – это?" – "Ну, то, чего ты от меня ждешь?" – "Евушка, я ничего от тебя не жду. Я за самоопределение. Если ты решишь, что нам достаточно время от времени гулять по лесу или по такому вот занюханному парку, держась за руки, я приму это. Но, как ты сама догадываешься, без особой заинтересованности. Если же ты захочешь большего – я обеими руками проголосую "за". С детства, знаешь, не верю в дружбу между мальчиками и девочками. Скучное это дело – дружба с девочкой…" – "Ты себе противоречишь". – "Я действительно называю дружбой то, что может между нами состояться. А то, что все прочие называют дружбой, я считаю фикцией". – "Но это не дружба…" – "Конечно. Просто иного подобающего термина, кроме тех, что употребляет твоя недавняя собеседница по вопросам фертильности, я не подберу". – "Термин "любовь" не годится?" – "Только в качестве эвфемизма". – "Любовь – не эвфемизм. Любовь – это любовь. Она либо есть, либо ее нет. И называть любовью отсутствие любви подло". – "Согласен. Все англосаксы подлецы. У них это называется именно так. А я называю это дружбой". – "И на какой почве мы будем дружить?" – "То есть?" – "Друзья сходятся на общих интересах. Детские воспоминания, институтская скамья, спорт, хобби. Потом это перерастает во взаимную приязнь, уважение, невозможность долгое время быть порознь. Разве не так?" – "Похоже на истину". – "У нас с тобой ничего этого нет. Мы чужие друг дружке. Тебе даже не за что меня уважать". – "Отчего же…" – "Но ты меня просто не знаешь! А вдруг я шпионка или путана?" – "Это невозможно". – "Значит, мы не можем с тобой дружить. У нас ничего общего!" – "Мы подружимся с тобой на почве взаимного физического влечения. По-моему, это нас объединяет". – "Это не дружба! Это уже из области любви, но ты меня не любишь!" – "Не люблю. Но, может быть, еще не все потеряно?" – "Не все. Но половина – это уж точно. То, с чего ты хочешь начать, в любви допускается где-то к середине". – "Это условности. Пережитки буржуазной морали. Ты что, голубушка, серьезно? Не похоже на тебя…" – "Откуда ты знаешь, что на меня похоже, а что нет? Если мы начнем с середины, забыв о начале, то затем сразу наступит финал, ты понимаешь? И ничего не будет. Это неизбежно!" – "Дичь какая-то. Что же, я обязан некоторое время дарить тебе цветы, провожать тебя домой, долго стоять под твоими окнами, писать тебе орошенные слезами умиления письма?!" – "А что же? И должен. И я должна. Иначе ничего у нас не выйдет". – "Ну, знаешь… Мотаться за тобой в Прозрачный – неблагодарное занятие! Письма писать я тоже не мастер, вот докладные и служебные – это сколько угодно. Кстати, сколько человеко-дней я должен буду затратить на это "начало"? Может быть, составим график? Примем повышенные обязательства, встречные планы? Я готов даже на сверхурочные, а за выходные полагается двойная компенсация…" – "То, чего ты хочешь немедленно, в любви не главное. Вообще к любви не имеет никакого отношения. Просто любовь дарит этому занятию недостающую ему чистоту…" – "Прекрасные слова. Хотя теперь ты себе противоречишь. Еще недавно ты относила сие действо к атрибутике любви. Но, знаешь ли, нет времени на прелюдии. Жизнь коротка, надо многое успеть. Да и торчать под твоими окнами в Прозрачном сулит мне лишь то, что на работу я приду не выспавшись. А мне по штатному расписанию надлежит иметь ясную голову. И потому давай расставим акценты. Я предлагаю себе дружбу. Ты предлагаешь мне любовь. Возможны ли компромиссы? Или мы называем разными именами одно и то же?" – "Не знаю…" – "Тогда поедем ко мне домой и обсудим эту проблему в комфортных условиях. А то я что-то озяб в своем плащике, да и у тебя носик неестественного цвета". Ева остановилась. Я тоже. Мы забрели куда-то в заросли непуганного мокрого бурьяна, и ногам моим было мерзко и сыро. Подол синего Евиного платья потемнел и прилип к ее коленям. "Не поеду я к тебе, – сказала она. – Какие там компромиссы? Ох, и здорово у вас всех получается прятаться за словами!" – "Зачем же обобщать? – сказал я раздраженно. – Не хочу хвастать, но ты у меня не первая, и со всеми твоими предшественницами я сохранил дружеские отношения". – "Я у тебя никакая. Ты не успел занести меня в свой список". – "Послушай, у меня возникло одно страшное подозрение… Мне даже неловко его высказать. Если у тебя такие взгляды… Быть может, ты вообще девочка?!" – "Нет. Я всего лишь дочь морского бога". Я засмеялся. "Любопытно. И сколько же тебе лет?" – "Пять тысяч". – "И ты все это время ищешь любви?" Я положил руку на ее плечо, дотронулся пальцами до тонкой мраморной кожи на шее. "Ладно, богиня, – сказал я. – Нынче же напишу тебе письмо, а в понедельник приволоку на работу охапку гладиолусов и вывалю тебе на стол. Едем ко мне, а?" Она помотала головой. Из-под черных стекол текли слезы. "Да черт же побери! – рявкнул я. – Дадут мне наконец посмотреть, какие у тебя глаза?!" – "Не смей, – сказала она, всхлипывая. – Ты же не любишь меня". – "Это что, у тебя такое табу?" – "Предрассудок. Пережиток буржуазной морали…" – "Ну уж нет. Желаю видеть!" – "Что ты пристал? – Она оттолкнула мою руку. – Заладил одно и то же: "Гюльчатай, открой личико…" Не крокодил, говорят тебе. Живи спокойно. Ищи новых подруг". – "Это дело принципа", – сказал я и ухватился-таки за ее очки. "Ну, как знаешь…" – промолвила она устало.
У нее были невероятные глаза. Большие, удлиненные, с небывалыми золотыми зрачками в окаймлении темно-янтарной радужки. Они мерцали – не то от слез, не то от божественного ее происхождения. Они сияли, вбирая в себя и этот замызганный парк, и этот промозглый утренний мир, и меня заодно.
"Господи, да ты и впрямь дочь морского бога!" – сказал я и привлек ее к себе.
Вернее, хотел сказать. Хотел привлечь.
Потому что внезапно ощутил, что не могу пошевелиться.
"Прощай, сатириск, – произнесла Ева печально. – Ты был хорош. Ты старался изо всех сил. Молоденькие нимфочки не устояли бы. Но меня зовут Эвриала".
Она уходила прочь. А я даже не мог окликнуть ее, закричать, просто заплакать. "Вот тебе, бабушка, и вакханалии", – подумал я.
* * *
Все это ерунда. Я давно уже свыкся со своим положением. Мне было плохо лишь в первые сутки. Очевидно, изменение образа бытия влечет и быструю перестройку образа мыслей. Я не испытываю никаких неудобств. Мне хорошо и спокойно тут стоять. Поза естественная, выражение лица натуральное. Между прочим, одежда тоже окаменела, за что я чрезвычайно признателен Еве. Было бы крайне неприятно, если бы она об этом не позаботилась. Мои шмотки скоро истлели бы под дождями и ветрами, и торчать бы мне нагишом, бросая вызов общественной морали. А так все прилично. Нет, что ни говорите, взгляд горгоны – могучее оружие. Зря мы, сатириски, его недооцениваем.
Я не питаю к ней ненависти. В конце концов, она лишь поквиталась со мной за обиды всех женщин. Хотя не думаю, что женщины ее на то уполномочили. Вряд ли они сами считают себя обиженными. Я не навевал им иллюзий, а значит – и разочарования были невелики.
Ударила меня!
Думаешь, больно мне?
Из рук твоих
Наказанье любое –
Подарок небес.
Досадно только, что я не в состоянии довести до остальных сатирисков, что в одной небольшой конторке размером в шесть комнат, в отделе вторичной информации работает старшим инженером милая женщина, хорошо сложенная и производящая впечатление легко доступной. У нее странная прихоть – носить не снимая непроницаемые черные очки. И женщину эту следует всемерно избегать. Время диктует свои поправки, и она рассталась с прической из ядовитейших змей, как и мы, сатириски, с рожками, но взгляд ее по-прежнему в силе.
Я много передумал, прозябая в этом уголке безлюдного парка. Время и покой сделали свое дело. Сейчас я уже не спешил бы так к легкому успеху. В любви к женщине все же что-то есть… Это долгий путь от небытия, от неведения, к полному единению двух людей. Его нужно пройти шаг за шагом, не суетясь, не рыская по сторонам, не сбиваясь на обходные тропки. Это удовольствие, которое нужно растягивать, испытывать, вбирать всем своим существом. Наверное, это вдобавок ко всему и счастье.
Ева все чаще навещает меня. Она не приближается настолько, чтобы я разглядел ее лицо. Пройдется туда-обратно по асфальтовой дорожке, задержится в беседке, и снова ее нет. Она всегда одна, и я рад этому. Видно, ее что-то зовет сюда. Я благословляю ее, в мыслях моих в такие минуты кружится и переливается всеми оттенками радуги ее имя: "Эвриала… Эвриала…"