- В следующий раз думай, что говоришь. Ничего в жизни не бывает, не дается бесплатно... За все надо платить.
- В следующий раз, - спокойно перебил его Петя Взоров, - мы с вами составим калькуляцию: что почем - поцелуй, улыбка, слово и так далее.
Демьян Николаевич, не дослушав, вышел и с такой силой стукнул дверью, что сверху на паркет тихо упала пластинка побелки и хрупко разлетелась на белые кусочки.
- Сумасшедший старик, - сказал Петя Взоров. - Разве я о такой плате говорил: ты мне - я тебе? Ты мне килограмм урюку, я тебе килограмм изюму... Разве я об этом? Ну, спасибо, в общем, за милый вечер, за теплые поздравления.
- Подожди, ты не прав, - сказала Дина Демьяновна. - Я тебя никуда не пущу, и не смей сопротивляться.
Она схватила его за руку. Он стал вырываться. Но она с такой силой и с таким отчаянием боролась с ним, такое ожесточение вдруг пробудилось в ней, так она мрачно говорила ему, сопя от напряжения борьбы:
- Никуда... я тебя... не выпущу из этой... комнаты... Никуда... ты не уйдешь... Иначе я не знаю, что... я сделаю... Сядь сейчас же!
Так все это серьезно и в то же время уморительно было, так боролись в нем злость и веселье...
- Ты пьяная, - говорил он ей, хватая ее за неузнаваемо сильные руки, побелевшие от бешеной этой силы. - Ты просто сошла с ума. Ты... Ну что же ты делаешь? Ты же мне рубашку разорвала! Ну зачем это? Отстань от меня, слышишь... Я ведь и разозлиться могу...
Так это не похоже было на прежние их шутливые игры...
- Черт с ней... с твоей, - говорила она, ожесточаясь и уже не владея собой. - Я тебе не только... рубашку, я тебе сейчас все разорву, если ты... Если ты не сядешь сейчас же. Ты еще не знаешь меня... Мне надоело... Ты... сядь сейчас же!
Так все неожиданно было и незнакомо, так непохожа была Дина Демьяновна в эти минуты на милую и ласковую женщину, которую он знал до сих пор, что он, обессилев вдруг от этой дикой борьбы, подталкиваемый руками и коленом, безвольно опустился в кресло и испуганно улыбнулся, услышав сказанное с бешеным каким-то сипом:
- Сиди! Вот так... И не смей...
- Диночка, ты что? - спросил он в крайнем удивлении. - Ты совсем окосела или сошла с ума?
В комнате резко пахло ее потом, ее бешенством, ее горячим, воспаленным телом. Всклокоченные волосы падали ей на лицо, она их судорожно смахивала с глаз и тоже, как и он, пыталась улыбнуться, загнанно дыша.
Она села на кровать и, по-мужски расставив ноги, спросила с этой своей блуждающей улыбкой, которую никак не могла удержать на лице:
- Ну что? Испугался? То-то!
- Совсем нет! За тебя - да... Ты что? Ну зачем ты рубашку порвала? Тебе это приятно, да? Ну хорошо.
- Подумаешь - рубашка!
- Ты меня извини, но обычно на дни рождения те же рубашки дарят, а не рвут последнюю на теле.- Он пытался шутить, но она не принимала шутки.
- Я тебе куплю новую, не плачь. Рубашку пожалел!
- Мне этот твой тон не очень-то...
- А мне наплевать.
- Какого черта ты меня здесь усадила? Чтобы поиздеваться надо мной?
- Ну ладно! Хватит! Приведи себя в порядок, и пойдем пить чай. Во всем виноваты те двое у витрины. Из-за них весь сыр-бор. Я подумала, если бы их, как ты говоришь, отмыть и запереть в комнате, они бы, наверное, не знали, что им делать. Им бы, наверное, скучно стало одним.
- Я это говорю?! Ах да... Ты, моя милая, что-то...
- И хватит о них. Иди сюда, поцелуй и попроси у меня прощения.
- За что?
- За всё.
- С тобой действительно не скучно, - сказал он с усмешкой. - С тобой весело!
- А разве нет? Со мной очень весело - я не умею ссориться надолго. Разве я плохая жена? Почему же ты не ценишь? Найди еще такую дуру... Пойдем, я извинюсь перед мамой и перед папой... Пойдем. Им, конечно, ужасно обидно, ты бы им тоже сказал что-нибудь ласковое, что-нибудь о грозе и солнышке... Видишь, я уже могу смеяться, перестань и ты хмуриться... Они поймут. Ну мало ли чего не бывает! Поругались, помирились. Ты же сам говорил - раны кому зализывать: тебе мои, мне твои. Давай полижемся и пойдем. Слышишь! А рубашку я тебе подарю... Ты галстук немножко сдвинь, вот так... и ничего... Видишь, совсем незаметно. Ну пошли, мой родной, а то неудобно перед родителями. И прости меня, пожалуйста, - сказала она и чмокнула его в ухо, да так звонко, что он сморщился от пронзительного этого звука, похожего на выстрел.
И он, ошеломленный, вышел вместе с ней к чайному столу.
- Вы нас простите, - сказала она просто, - мы немножко повздорили и помирились.
- А мы вас ждем-пождем, - откликнулся Демьян Николаевич. - Чайник еще горячий, садитесь и больше не ругайтесь. А я сейчас нарежу торт. Танечка, неси-ка торт на стол. Вот ведь какая чепуха. Вот ведь чепуха какая! Я ведь тоже совсем распался на части, тоже ругаться полез. А кому это нужно? Кому нужно-то? Вот ведь как глупо все! Вы тоже меня простите. Вы уж поверьте, у меня одна забота в жизни осталась, чтоб вам хорошо было... Вот и хорошо все... Пришли, и ладно. Пейте чай, ешьте конфеты, торт. Знаете поговорку: где жестокость, там и милость. Вы по этой поговорке сегодня жили... Ну да ладно, будем же милостивы друг к другу. Не ругайтесь.
А Татьяна Родионовна, морщась в розовой своей, блесткой улыбке, подхватила тут же:
- Живите дружно, - и стала разливать чай. Руки у нее дрожали. Петя Взоров боялся, что она ошпарится кипятком, но обошлось.
15
Перед тем как ему уходить, Дина Демьяновна отвела его за руку в свою комнату, закрыла плотно дверь, задвинула старенькие золотисто-коричневые портьеры и усадила Петю Взорова в кресло. Сама она села напротив и, все еще не в силах успокоиться, все еще возбужденная и излишне уверенная в себе, спросила, как ребенка:
- Ну и что? Бежишь?
- Я и так засиделся.
- Ах, ах, ах! Бедный мальчик!
- Ну зачем опять этот тон? Ты же знаешь, мне завтра рано вставать, ехать на объект.
- Да, да, конечно! Через всю Москву...
- Почему вы не почините телевизор? - спросил Петя Взоров. - Baм что - совсем неинтересно? Года два уже, наверное, если не три... У вас в доме даже радио нет... Тебе самой не кажется это странным?
Она хотела сказать ему: "Переезжай ко мне и займись всем этим". Но что-то в ней возмутилось вдруг, взбунтовалось, она посмотрела на него с нескрываемой брезгливостью и жалостью, как на котенка, которого нужно утопить.
- Слушай меня внимательно, - сказала она ему. - Уходи и никогда не возвращайся сюда. Мне с тобой скучно. Оставь меня в покое. Еще немножко, и ты станешь противен мне. Неужели ты не можешь этого понять? Ну что ты улыбаешься? Мне с тобой неинтересно. Я не люблю неудачников, понимаешь? Мне страшно представить себе, что я всю жизнь проживу с неудачником. Ты неполноценный человек! Ты стыдишься своей матери, своих теток... Ты пойми, ты слишком честолюбив для своих крохотных душевных возможностей... И это заметно! Господи, как я могла не заметить этого сразу! Уходи! Я прошу тебя.
Она не отвела взгляда, пока не проговорила все это, и у нее даже закружилась голова от неимоверного напряжения и страха.
- Сколько же это может продолжаться! - сказала она опять, поражаясь тому спокойствию, с которым Петя Взоров выслушал все это.
У него только лишь веки неприятно набухли и потяжелел взгляд. Он словно бы приготовился слушать ее и ждать продолжения.
А она вдруг почувствовала себя в тупике, который становился все теснее с каждым мгновением, и совсем испугалась, когда подумала - не временное ли это помрачение рассудка у нее, имеет ли она право так обойтись с человеком.
- Ну что ты молчишь? - спросила она у него. - Неужели ты не можешь встать и ударить меня за эти слова?!
Он что-то попытался сказать, но хрипота не позволила ему этого сделать, он откашлялся, или, вернее, прорычался сдавленно и сказал наконец:
- У меня тоже есть слова... Зачем же! Словами больней.
Он поднялся и, недоуменно улыбаясь, погладил вдруг ее потные волосы.
- Я не верю ни одному твоему слову, ты, как всякая неврастеничка, реагируешь на погоду, на дождь, на перепад давления... Это пройдет, и ты будешь жалеть об этих словах. Жаль и мне, что я услышал их. Все-таки... очень жаль... Но, видишь ли, мне не так хотелось... Видишь ли...
- Убери свою руку, мне неприятно!
- Видишь ли, - продолжал он, поглядывая на нее сверху вниз, - мне ровным счетом наплевать на то, что ты обо мне думаешь. Мне важно лишь то, что я о тебе думаю. Ты мне слишком легко досталась, а это я не очень ценю.
Если бы он не улыбнулся в этот момент, Дина Демьяновна, возможно бы, нашла в себе силы и постаралась бы спокойно и с достоинством выдворить его вон. Но Петя Взоров с нескрываемым облегчением улыбнулся, и она, не помня уже себя, наотмашь ударила его по щеке и сама же вскрикнула, закрыв лицо руками, словно бы не она, а ее самое ударили.
Петя Взоров сказал с очень искренним злорадством:
- Ну и прекрасно! Тем лучше! Спасибо!
И торопливо вышел, и Дина Демьяновна, оглушенная, слышала только, как грохнула входная дверь.
Когда же в комнату вбежала на крик Татьяна Родионовна и увидела дочь, прикрывшую руками лицо, она, конечно, подумала сразу, что Петя Взоров ударил ее и подло сбежал. А потому и Демьяну Николаевичу она в отчаянии закричала, введя его невольно в заблуждение, что этот мерзавец ударил Диночку по лицу. Впрочем, какое уж там заблуждение! Петя Взоров и в самом деле, обороняясь, нанес неожиданный и коварный удар, а та бессильная пощечина, которую он получил сам, была сущим пустяком - небольшой царапинкой на душе.