- Я знаю, что вы Сыпкин, а вот искать-то вас где? - с раздражением спросила Дина Демьяновна, вдруг обидевшись на этого склеротика. - Вы бы еще попозже явились. Не знаю, не буду вас искать.
- Не имеете права, девушка. Вы обязаны меня искать. И вообще в библиотеке таким тоном не разговаривают, это учреждение Министерства культуры. А вот вы новенькая, должны это...
- Да какая я новенькая! Но... уже восемь часов, и библиотека закрыта.
- У меня тоже есть часы, - сказал Сыпкин. - На моих часах без двух минут восемь. Так что найдите меня и принесите сюда всего Вальтера Скотта.
Спорить с Сыпкиным было просто опасно. Его всегда очень трудно понять: шутит ли он или говорит всерьез. "Неужели он совсем не помнит меня?" - подумала Дина Демьяновна, почему-то очень обидевшись за это на Сыпкина. Впрочем, всякий раз приходилось убеждаться, что он еще никогда и ни по какому поводу не шутил, что юмор, даже самый безобидный, заказан ему навеки, и если случалось, новенькая, впервые слушая его, начинала добродушно усмехаться, он страшно возмущался и совсем выцветал, как рыба на песчаном дне.
- Что все это значит? - говорил он. - Почему вы смеетесь над человеком? Кто вам дал право? Вы здесь новенькая? Имейте уважение к себе. Учитесь быть человеком! Сколько вам лет? Кто вас взял сюда на работу? Кто имел право взять вас, не доросшую еще до культуры, невоспитанную девчонку?!
Новенькая терялась, не в силах ничего понять, и пускала слезу. А новенькие в библиотеку приходили и в самом деле часто, почти каждый год: приходили десятиклассницы зарабатывать стаж, провалившись на экзаменах в вуз. И уходили счастливые, если удавалось поступить в институт. Дина Демьяновна недолюбливала этих временных, но в маленькой библиотеке иначе ничего не получалось, никто не шел работать постоянно на тот низкий оклад, который не смущал лишь только десятиклассницу. Постоянно здесь работали заведующая библиотекой, старший библиотекарь и Дина Демьяновна, заведующая абонементом, получая в месяц около ста рублей за свои немудреные, в общем-то, дела, пользуясь при этом относительной свободой во времени: могла прийти на работу попозже или, если надо, пораньше уйти.
Но вот, к сожалению, не смогла этого сделать именно в тот день, когда напоролась на Сыпкина.
У него была большая и, по всей вероятности, при неудачных родах помятая голова. Очень может быть, что его тащили на свет щипцами. Из глубоких вмятин этой неказистой и словно бы не законченной ваятелем, глинистой, сырой головы смотрели напряженные и невзрачные в своей неопределенности глаза - глаза психа или гения: трудно было понять.
Он порой спрашивал, находясь в хорошем расположении духа:
- Ну как она... жизнь-то? - обнажая при этом мощные и широкие желтые зубы в улыбке.
- Ничего, - отвечали ему девочки в страхе.
- А я вот никак не соберусь... Все некогда! Никак не засяду за свои бумаги. Но придет мое время! Подумать только, какое безобразие пишут фантасты! Детский лепет. Бредбери, Лем, Стругацкие - знаменитости. А ведь чепуха страшная, если разобраться... Кого ни возьми... Никакой пользы людям, а ведь фантастика, милые девушки, должна приносить человечеству пользу. Иначе зачем? Зачем задурять голову? Не знаю... Жаль, времени нет у меня. Некогда. А ведь столько тем под руками! Взять хотя бы жука майского. Ученые ничего не могут понять, откуда такая энергия в крыльях. Вы не представляете себе, сколько взмахов в секунду делает жук! Пропеллер... А за счет чего? Откуда такая энергия? А в наш век, когда энергия истощается безбожно, разве это не тема для фантаста? Дух захватывает... Но мои знания малы, чтобы вывести формулу этой энергии... Один знак... другой... - начинал он вдруг что-то невнятное бормотать, словно бы отключался, - похож, конечно, на лебединую шею, но это не латынь... нет... не буква "S", а скорее символ медицины - змея, выползающая из чаши... Какая-то подставочка под шейкой... Я хорошо помню... И это меня очень беспокоит... Да, да, да, да... Очень! А ведь в книгах-то! - восклицал он, опять обретая напряжение в глазах и в голосе. - Совершенно нечего читать! Никакого полета фантазии, мысли... Вы хоть согласны со мной, девушка?
И он так тоскливо взглядывал в глаза своей жертвы, что никому и в голову не приходило спорить с этим возбужденным и совершенно непонятным человеком. С ним деликатно соглашались, чтобы хоть как-то успокоить и отвлечь, уйти от этого страшного субъекта, которого все боялись и о котором ходили слухи, что он состоит на учете в психиатрическом диспансере.
- Ну как она, - спрашивал он хищно и, выдерживая паузу, с ухмылкой оканчивал привычный свой вопрос, - жизнь-то?
Собственно, с этого Сыпкина и начала Дина Демьяновна свои записки или, точнее сказать, наброски, штрихи, попытки нарисовать типичных читателей крохотной библиотеки.
Впрочем, наблюдая и записывая, она никаких особых задач перед собой не ставила и быстро охладела к этому занятию. Очень редко доставала она теперь свою тетрадку, добавляя к написанному какой-нибудь незначительный и случайный разговор, чье-либо мнение, с которым она не могла согласиться и которое мешало ей жить. И так уж случилось, что тетрадка эта стала служить ей своего рода мусорным ящичком, куда она бросала все то ненужное и раздражающее ее, без чего она опять обретала способность быть свободной.
Она не любила эту тетрадку - скопище печальных и насмешливых своих наблюдений над людьми, но все-таки возвращалась к ней от случая к случаю, когда испытывала потребность освободиться от тоскливых своих раздумий.
Эти записки ничего общего не имели с дневниковыми записями, которые до сих пор ведут некоторые люди, храня их в тайне от друзей и родных. Ничего личного не привносила Дина Демьяновна в эти свои литературные упражнения, никакой оценки не давала тем крохотным эпизодам, которые она наблюдала в библиотеке. Ей даже было приятно показать однажды тетрадку Пете Взорову и услышать его смех и одобрение. "Здорово! - сказал он. - Но почему так мало?" На что она ему ответила: "А разве этого не достаточно?" - "А про английский роман, - сказал Петя Взоров, - вообще гениально! Молодец..." - И, смеясь, вслух прочитал монолог женщины, доставив удовольствие Дине Демьяновне, которая тоже очень смеялась, словно бы слышала все это впервые. "Действительно смешно!" - говорила она удивленно. Петя Взоров соглашался с ней, говорил тоже с удивлением: "А ты, оказывается, вообще-то юмористка! Кто бы мог подумать!" - "Ну какой уж тут юмор! Просто у нас с тобой хорошее настроение. Смешинка в рот попала".
Но, отвечая так на его похвалу, она млела вся от восторга и очень любила своего Петьку и очень нежна была к нему.
"Вы знаете, есть такой роман английского автора, не помню, там про девушку... Ее мать вышла замуж за другого, она уезжает в Москву и там ведет роскошный образ жизни, а потом ее муж женится на другой. Ой, прекрасный рома-ан! Я его когда-то читала, хотелось бы вновь почитать. Дайте что-нибудь в этом роде... Да, я тут фильм смотрела... это про Леонардо да Винчи... У вас нет такой книги? Да, я еще фильм смотрела "Вешние воды". Дайте мне эту книжку. Ой, не тот! Просто прекрасный роман! Вот жаль, не помню, как называется. Помню, какой-то английский автор. Вы не знаете?"
"Не люблю войну, сам воевал..." (мужчины).
"Не люблю войну, надоела она..." (женщины).
"Тут война... Дайте лучше что-нибудь про любовь..." (молодежь).
"Рассказы не читаю. Люблю, чтоб начало и конец. А то только начнешь читать, а он на самом интересном месте кончается, и думай сам..."
"Дайте что-нибудь интересненькое: фантастику, детективчик какой-нибудь, а то реальная жизнь и так надоела, не хватало еще о ней читать..."
"Имена какие-то непонятные. Мне переводное не давайте, не надо... Я не понимаю ничего..."
"Современных нет хороших книг. Это ведь как наши писатели сейчас пишут: расскажут со всеми подробностями дорогу там, птичек, цветочки, небо тебе опишут, воздух опишут, а конец скомкают, и сам догадывайся - чем дело кончилось..."
"Дайте какую-нибудь рваненькую, потрепанную книжку, их интересно читать".
"Чего ж у вас последнее время ничего не рвут? Хороших книг совсем, что ли, нет?"
"Дайте мне что-нибудь старенькое, потрепанное, хорошее... А то тут только новые книжки лежат. Кто их знает, что за книжки".
"Дайте что-нибудь порванее. Я как увижу драную, сразу беру".
"- Покажите что-нибудь.
- А вы здесь смотрели?
- Здесь у вас никогда ничего хорошего не лежит. Достаньте мне что-нибудь снизу.
- Я эти книги только что оттуда достала.
- Да нет, у вас тут не бывает хорошего. У вас все хорошее внизу".
"- У вас какие-нибудь новые журналы есть?
- Вон там, наверху все лежат.
- Нет, у вас там старые.
- Ну как же! На верхней полке лежат журналы этого года.
- Да? Там, наверное, ничего интересного нет..."
"Должники приносят конфеты".
"- Лезут тут всякие без очереди, появляются неизвестно откуда.
- Она давно пришла, просто искала книги.
- Так у вас и внутрь, значит, некоторых пускают?!
- Она искала спецлитературу.
- А, ну раз спец, то ладно... Вот! Работает в МИНТИ, а ходит сюда. Что у вас там, своей библиотеки нет? Чего вы сюда ходите! Мешаете только..."
"Я современную литературу не люблю. Я и так все знаю. Я сама всю нашу жизнь вижу, уж опостылело все. А вот о том, что было двести лет назад, я не знаю, поэтому интересно почитать".
"Господи, как хочется что-либудь новенькое, свеженькое почитать".
"- "Консуэло" - такая глупость! Там кто-то кого-то убивает, что-то такое непонятное. Страшная чушь... Я забыла, кто автор-то.