Он старался держаться равно приближённо к Любоженову и Рыбину и максимально удалённо от этого гоя Гарштейна, которого в последнее время заносило в оппозицию правящему режиму. Оно, конечно, понятно – остался чемпион без прикорма, завыл страшным воем. Непонятно только, на что рассчитывает. В шахматах он, конечно, гройсе хухэм, а в политике – еле-еле поц. Не иначе как головой двинулся. Брал бы пример с Любоженова – этот совсем не рефлексирует, отпускает легко, соглашается без сопротивления. Предлагают возглавить республику– нет вопросов. Просят уйти от управления республикой– да пожалуйста. Надо партию основать – оснуёт. Надо партию закрыть – закроет, будьте уверены. Скажете – беспринципность? Нет, это буддийский принцип сердечной невовлечённости. Сосницкий изучал. И даже пробовал применить. Но не вышло. Потому что не может еврей не вовлекаться, не пропускать все через сердце. Если еврей не будет вовлекаться, кто же тогда будет делать мировую историю? Бессердечные жители Серединной империи? Допустим. А культуру кто будет хранить – спрашивается вопрос? Тоже они? Я вас умоляю! Они же ничего не берегут, кроме денег, не могут, у них в сознании заложено – нет ничего лучше новодела. Это иудеи до сих пор ищут Ковчег Завета – старый деревянный ящик с истлевшим пергаментом. Ещё и христиан на это дело подсадили. А китаец будет искать гнилой сундук? Нет, он сделает десять новых по уцелевшим чертежам. И будет искренне считать новый сундук исторической ценностью. Ведь он точно такой же, только лучше! И никаких сомнений, никаких сердечных метаний. Отсюда и долгожительство вопреки плохому питанию и подорванной экологии. Да, евреи тоже, случается, доживают до глубокой старости. Но через что? Через врачебное искусство своих соплеменников. Среди евреев больше докторов, чем среди французов – виноделов. Конкуренция подстёгивает: что не вылечат, то заменят. Только фицкай деньгами. А вот сохраняли бы сыны Израиля спокойствие – врачи бы разорились. Но не судьба врачам разориться. Потому что куда бы камень ни падал, а еврея заденет. Вот он, Сосницкий, на шахматных коллизиях сердце надсадить умудрился. Переживал из-за каждого-всякого: из-за полного хурбана шахматной школы, из-за договорных матчей, из-за постоянной чехарды с правилами, из-за регулярных срывов когда-то чётких графиков, из-за ручного управления Сапсаном всем этим шахматным кипишем. Казалось бы: чего грудную клетку напрягать? Ведь это – всего лишь игра. А всё равно переживал.
Шахматы в России традиционно с политикой увязывали: мол, может, в политике у нас и не самые умные головы, зато в шахматах какие стратеги собрались! Только вот реальное управление шахматистам в руки – это вы хорошо хотите! Не то что страну, даже шахматную федерацию им доверить нельзя. Изведут под корень. Они на что нацелены? Истребить фигуры, извести противника. А преумножать сторонников их не учили. Игроки они, конечно, хорошо грамотные, а вот в человеческом общении – лохи. И с харизмой у шахматистов незадача. Нет, не с той, которая иногда чешется. С другой. Которую через уши слышишь и глазом фиксируешь. Вывод напрашивается один: не надо шахматистов мешать в политику. И политику в шахматы. Что теперь стали за фигуры на доске? Сине-серые. Через почему? Чёрным стало обидно, что первый ход всегда за белыми, а жёлтым – что их вообще на доске нет. Неполиткорректно, понимаете ли. Ну, ждите теперь протестов от лесбиянок; голубые фигуры есть, а где розовые? Он, Сосницкий, конечно, за плюрализм и демократию, но надо же меру иметь. А когда без меры, получается полная хрень. Как теперь с этой Принцессой закутанной. Как проверишь– кто там под покрывалом в данный конкретный момент времени?
Говорят, у саудов поцы, чтобы на дам посмотреть, хиджаб надевают и в общественный женский туалет проникают, там иногда можно увидеть лица неприкрытые и даже волосы. Зато в мужских туалетах у них видеокамеры стоят, чтобы озабоченные взрослые к мальчикам не приставали. Это же разве жизнь? Его, тогда ещё Абрама, в погреб фашисты заставили спрятаться, а эти сами себя в погреб загнали, живут, всё равно что в темноте: танцевать – нельзя, петь – нельзя, манекены – без голов, мужики – без стимула. Вот, лиши его, Сосницкого, возможности свободного общения с женщинами, он уже давно бы рядом с папой саван протирал. А пока на женщин можно хотя бы любоваться, есть смысл жить. Раньше, когда правил про только две расстёгнутые пуговицы и длину юбок в шахматный дресс-код ещё не ввели, Артур, бывало, зависал над шахматными досками бюстистых претенденток или рассматривал с судейского места стройные ножки прекрасных дам. И очень любил медали на их нежные шейки вешать и обнимать потом по-отечески.
А на закутанную сколько ни смотрел– никаких эмоций, кроме жалости. Видно, что бедняжке некомфортно. Отдувается там, под покрывалом, то и дело кружевным носовым платком под намордник лазит – пот вытирать. После матча без братца – ни шагу. А братец, похоже, верти-хвост, все время в фойе журналисток охмуряет, уже сколько раз опаздывал к окончанию, сидит бедная Принцесса на стуле, головой вертит, ни на чьи вопросы не отвечает, словно немая. Предлагали ей сопроводить её до номера с охраной: головой мотает, отказывается.
Все же интересно: правда Принцесса или таки подмена? Посадили какую-нибудь хорошую шахматистку за хорошие деньги поиграть, чтобы потом имя прославить. Мол, дочь такого-то арабского принца вон чего может! Но впрочем, хорошие шахматистки все наперечёт, участвуют в Чемпионате. Ещё бы! Все расходы на себя нефтяной папа главной претендентки взял. Да и призовой фонд неслабый. Среди судей какая случилась конкуренция! Таких гонораров не было даже на настоящем мировом Чемпионате. Сосницкому при всех его заслугах пришлось локтями проталкиваться к креслу главного арбитра. Да, вот теперь сидит второй час в обесточенном лифте. Ну, издержки, что сделаешь. Было бы странно, если бы всё было сделано на мировом уровне. Всё-таки не в Европах. Забытый Богом криминогенный уголок. Строили наверняка через одно место, с матюгами и отставанием от графика. Потом срезали углы, сокращая сроки. Недаром Башня круглая.
Лифт вдруг дёрнулся и рывками пополз вниз. Артур Львович даже испугался от неожиданности. Ну, наконец-то! Наконец-то на свежекондиционированный воздух!
Он услышал неприятный металлический скрежет и дверцы распахнулись. Но вместо ожидаемого солнечного света Артур увидел четырёх человек в масках с фонариками. Вместо свежего воздуха в нос шибануло туалетным аммиаком. Люди в масках явно не ожидали увидеть его, как и он не ожидал увидеть их.
– Кус эмак! – произнёс один из них уже знакомую Сосницкому фразу. – Ты кто?
Инстинкт подсказал Сосницкому: сделать вид, что он – иностранец.
– Ай донт спик рашн, – облизнув губы, выдавил из себя он.
– Аман, опять на иностранера нарвались, – сказал один из них. – Что делать будем?
– Замочить его, и дело с концом, – предложил другой.
– Хозяин сказал: без мокрухи. Федералы приедут, нас всех напрягут.
– А чё он видел? – вступил третий. – Ничё не видел. Нормально делаем. Груз кладём и отползаем. Лифт просторный. Вдвоём поместятся. Заносим!
С кряхтением и проклятьями они пропихнули внутрь лифта какой-то куль и отпустили силой удерживаемые двери. Створки с грохотом закрылись. Сосницкий почувствовал, что ноги его больше не держат, сполз по стене на пол и снова схватился за сердце. Он скорее почувствовал, чем увидел, что мешок зашевелился.
– Тут кто-нибудь есть? – раздался в темноте мужской голос. Спрашивали по-английски, высоким, но мужским голосом с явным индийским акцентом.
– Есть, – отозвался Сосницкий.
– А где мы? – поинтересовался собеседник.
– В лифте.
– А почему так темно?
– Блэкаут.
– А вы кто? – поинтересовался индус.
– А вы? – вопросом на вопрос ответил Артур Львович.
– Жертва, – представился индус.
– А имя у жертвы есть? – допытывался Сосницкий.
– Имён у меня много, – явно осторожничала жертва.
– У меня тоже, – парировал Артур Львович.
– Но вы русский, – предположила жертва.
– Не совсем, – не согласился Сосницкий.
– Звучите, как русский.
– А вы как индус.
Помолчали.
– За что они вас? – прервал паузу Сосницкий.
– По ошибке, похоже, выкрали. Вот возвращают таким оригинальным способом. А вы не могли бы меня развязать? – попросил индус. – А то у меня руки-ноги скоро отвалятся.
Сосницкий достал мобильник и посветил экраном телефона. Перед ним полулежал полуобнажённый человек с руками и ногами, замотанными скотчем. Арбитр нашарил в кармане пиджака ключ от московской квартиры с ребристым боком. Не сразу, но лента поддалась. Индус потянулся и захрустел суставами с явным облегчением.
– Жизнь налаживается, – с оптимизмом произнёс он, сверкнув зубами в синеватом отблеске потухающего телефонного экрана. – А вы похожи на араба, – заметил он Сосницкому.
– Что делать, – вздохнул Артур Львович, – каким уж уродился.
– А акцент русский, – не унимался индус.
– А вы вообще без штанов, – парировал Сосницкий.
– Зато в памперсах, – отбил индус.
– И судя по запаху, вы в них наделали.
– Тут вы ошибаетесь. Меня просто посадили в лужу.
– С дерьмом?
– Я понял, вы – еврей!
– И на чем базируются ваши выводы?
– На ваших ответах.
– А вы журналист, дорогая жертва.
– А на чем базируются ваши выводы?
– На ваших вопросах.
– Вообще-то я вас знаю, – помолчав, сказал индус. – Вы – главный арбитр Чемпионата.
– А я вас нет.
– Я – лицо приватное. Из обслуги.
– А могу я спросить, кого вы обслуживаете?
– Спросить можете, ответить не могу. Контракт не позволяет.
– А… И за кого же вас приняли похитители?
– Если бы я знал.