- Чаю хочешь? - Я старался не выдавать свою тревогу, свое волнение.
Дочь кивнула. Мы прошли на кухню. Поставив на плиту чайник, я сел, пригласил взглядом сесть Лену.
- Все равно ничего не скажу, - пробормотала она, стараясь не глядеть на меня.
- И не надо! - весело откликнулся я, хотя в действительности мне было грустно, больно.
- Не скажу, - упрямо повторила дочь.
Я развел в стороны руки.
- Зачем говорить про то, что мне уже известно?
Лена насторожилась. Ее хорошенький носик чуточку распух, на щеках виднелись следы слез, на капризно изломленных губах беловато шелушилась кожица.
- Чего тебе известно? - Дочь постаралась вложить в эти слова иронию.
- Почти все, - спокойно сказал я. - Вот только не узнал пока, кто он и когда именно ты стала его невенчанной женой?
Лена вспыхнула, потом побледнела и снова вспыхнула. Я почувствовал: сейчас в ней борются два человека, один хочет солгать, заявить - ничего не было и нет, другой ищет внимания, ласки. Я не торопил дочь, не мешал ей думать.
- Мама тоже об этом знает? - спросила Лена и вся заалела, поняв, что проговорилась.
- Нет.
- До сих пор я считала, что ты от мамы ничего не скрываешь.
- Стараюсь, но… - Я помолчал. - Видишь ли, дочь, в моей ранней молодости было много такого, о чем мама и не подозревает.
- Как интересно! - Лена, казалось, позабыла о своем несчастье. - А мне ты расскажешь про то, чего даже мама не знает?
- Ну и хитрая ты! Я уже сказал тебе, что у меня есть тайна, теперь твоя очередь поделиться секретами.
- Дай слово, что мама ничего не узнает.
- От меня нет. Но ведь ты сама знаешь, какая она, - я запнулся, подбирая подходящее слово, - проницательная.
Дочь обреченно кивнула.
- В общежитие попрошусь или завербуюсь куда-нибудь, если она тарарам поднимет.
"Никуда ты не уйдешь и не завербуешься", - подумал я, а вслух сказал:
- Поэтому я и не написал маме.
Несколько минут мы сидели молча. Ленино лицо все время менялось: то становилось несчастным, то словно бы затвердевало - пухлые губы тогда превращались в ниточку, в глазах появлялась решимость. И вдруг снова потекли слезы, лицо дочери сделалось таким беспомощным, таким жалким, что я чуть не всплакнул сам.
- Он, оказывается, женат, - пролепетала дочь и разрыдалась.
"Какой-нибудь хлыщ", - пронеслось в голове. Я взял себя в руки, спокойно сказал:
- Это ерунда, дочь. Самая обыкновенная ерунда!
- Вовсе не ерунда, - возразила Лена, размазывая по лицу слезы. - У него ребенок. Понимаешь, ребенок!
"Конечно, хлыщ". Я проникался к тому человеку все большей неприязнью.
Надо было утешить дочь. Но что я мог сказать ей, кроме того, что в подобных ситуациях говорят все родители? Воображение нарисовало в общем-то банальную картину. "Так было; так есть и так будет", - вертелось в голове.
- Я только сегодня узнала про это, - пролепетала дочь, продолжая ронять крупные слезинки. - Я была так счастлива, что не думала ни о чем плохом. Теперь я, кажется, понимаю, почему он не спешил познакомиться с тобой. Ты, наверное, догадался бы о том, что было невдомек мне.
- Наверное, - согласился я и спросил: - Как же ты узнала правду? Вероятно, его жена, прости за прямоту, накрыла вас? - И моментально представил, что происходило в те минуты.
- Ничего подобного! - От возмущения дочь даже плакать перестала. - Он все сам рассказал. Поклялся, что не любит жену, а сына - очень.
"Хлыщ? А может, и нет", - подумал я. А вслух сказал:
- Мужчины часто говорят это.
- Ты тоже так говорил?
Я тотчас вспомнил о своих увлечениях. Некоторые из них приносили радость, но радость сиюминутную, большинство же даже сиюминутной радости не доставляли.
- После женитьбы я по-настоящему любил и продолжаю любить только маму!
Дочь кивнула.
- Мама тоже очень любит тебя. Поэтому она и квохтает над Лешкой - ведь он такой же, как ты.
Я вдруг понял, что Лену люблю больше сына потому, что она точная копия жены в молодости. Вспомнил, как терзался, ревновал, как подолгу простаивал под часами в условленном месте, перекладывая из руки в руку скромный букетик. И чем дальше уходила большая стрелка от назначенного времени, тем тревожней и муторней становилось на душе. Я терзался, ревновал и тогда, когда мы стали мужем и женой. Жили мы в коммунальной квартире, в крохотной комнате. Единственное окно выходило на слепую стену соседнего дома, до которого, высунувшись из окна, можно было дотронуться рукой. Лишь после рождения сына пришло успокоение, и я в тот год неожиданно для себя изменил жене. Она сразу же догадалась о моей неверности. Пришлось лгать, изворачиваться, потом вымаливать прощение. Все это было противно, тягостно. Я поклялся, что это никогда не повторится, но не сдержал слово: вокруг было много привлекательных женщин - любительниц острых ощущений. Снова были упреки, слезы, с платяного шкафа с грохотом снимался чемодан, наспех укладывались платья, юбки, блузки; сын испуганно таращил глазенки, не понимая, что происходит. Однако до развода дело ни разу не дошло. Вначале жена прощала меня, а потом…
За ней постоянно увивались - и до женитьбы, и после. Она умела нравиться и понимала, что нравится. Да и как могла не нравиться девушка, а впоследствии молодая женщина - стройная, хотя и небольшого росточка, белокурая, с ясным взглядом зеленоватых глаз, с аккуратненьким, словно бы выточенным носиком, округлым подбородком, длинными ресницами, вспархивающими, подобно крыльям бабочки. На нее оглядывались, когда она шла по улице - ладненькая, задорная. Случилось так, что чаще других стал приходить к нам мой бывший сокурсник, весьма импозантный мужчина: то цветы жене преподнесет, то коробку конфет, то пригласит нас в театр или на концерт. Он с пассией ходил, я с женой. Вскоре мне это надоело: в театрах ничего интересного, на концертах то же, что и по телевизору. А жена вдруг, к моему удивлению, полюбила и театры, и концерты, хота раньше мы всегда сходились во мнениях, да и вкусы у нас были одинаковые. Но я не препятствовал ей, охотно оставался с Лешкой - все это было еще до рождения Лены. Через некоторое время узнал: жена, оказывается, вдвоем с моим бывшим сокурсником ходит, и не только в театры и на концерты, но и в рестораны. Я встревожился, нагрубил жене, а она в ответ с улыбочкой: "Тебе можно, а мне нет?" Я попытался внушить ей, что нельзя ставить на одну доску мужчин и женщин, что на мужчин иногда находит. "На женщин тоже", - сказала жена. Спокойно сказала, и снова с улыбочкой. Крыть было нечем…
- Мама… мама изменяла тебе? - вдруг спросила дочь.
Я вздохнул.
- Ты расстался бы с ней, если… - Лена смотрела на меня требовательно, пытливо.
- Наверное, не смог бы. Но осадок остался бы.
- А разве его нет?
Я ничего не ответил, да мой ответ и не требовался: все, о чем я мог сказать, было написано на моем лице.
- Папка, папка, - пробормотала Лена и, взгромоздившись мне на колени, принялась лохматить мои волосы. - Я так боюсь, что ты проговоришься и тогда… Страшно подумать, что будет тогда!
- Не проговорюсь, - заверил я и напомнил дочери о том, что в моей ранней молодости было то, о чем мама и понятия не имеет.
На плите засвистел чайник. Лена разлила чай, сделала большой глоток.
- Люблю пить вприкуску!
Так дочь говорила постоянно и всегда пила чай только вприкуску, и я тогда невольно вспоминал свою мать, Ленину бабушку, которую моя дочь никогда не видела - лишь слышала про нее, чаще всего в те дни и часы, когда мы вместе перебирали старые фотокарточки.
Моя мать скончалась через несколько лет после моей женитьбы. Когда я с женой приходил к ней в гости или она навещала нас, всегда чувствовал - мать одобряет мой выбор. Да она и не скрывала этого: относилась к невестке уважительно, постоянно говорила, что мне повезло. Жена в те годы была студенткой пединститута, экзамены сдавала только на "отлично", ожидая ребенка, отказалась взять академический отпуск, хотя я и настаивал. Это тоже понравилось матери. Материально мы жили неважно, и жена, осваивая педагогические премудрости, стала прирабатывать в расположенной поблизости от нашего дома школе. Получив диплом с отличием, осталась в этой школе и работала там до тех пор, пока мы не получили квартиру. Последние десять лет жена преподавала в вузе и могла бы преподавать в нем до выхода на пенсию, если бы не внук. Необходимый для пенсии стаж был давно набран, а любимец сын так просил, так канючил, что жена согласилась "поработить" бабушкой…
Итак, моя мать пила чай вприкуску и перед каждым чаепитием говорила то, что теперь повторяла, наливая себе чай или делая первый глоток, Лена. Мысленно удивляясь этому, я думал, что в моей дочери, должно быть, проявляются гены ее бабушки. Напившись чаю, Лена спросила:
- Она жива?
- Кто? - Я не сразу сообразил, о ком спрашивает дочь.
- Не притворяйся.
Я развел руками - так я поступал часто, когда не мог точно ответить на вопрос.
- Разве тебе не хочется повидаться с той, кого ты любил, или хотя бы узнать, где она и что о ней? - спросила Лена.
- Хочется. И особенно сильно теперь.
- Почему именно теперь?
Я рассказал про поздний звонок, про смерть Болдина, про Люсю - про все, о чем вспомнил, пока не было ее. Лена вздрогнула и побледнела, когда я рассказал про Макинтоша, про тюрьму, суд.
- А дальше… Что дальше было? - воскликнула она, как только я смолк.
Я посмотрел на часы.
- Уже третий час. Проспишь - неприятности будут. Да и мне пора ложиться.
- Не просплю. А ты днем отоспишься. - Дочь умоляюще взглянула на меня, и я вынужден был уступить.