Валентин съежился. Отстанут от него эти дуры?
– ...Александр Малинин!
Валентин негромко засмеялся.
Чемпионские замашки... Ну да, к хорошему быстро привыкают... К чемпионским замашкам тоже быстро привыкают... Вот и он, видите ли, решил, что сейчас объявят о его присутствии...
Вспомнив о шеф-поваре, Валентин заглянул в банкетный зал, но в зале там никого не было.
Ладно.
Шеф-повар занят.
Готовится, наверное, к вечернему банкету. Точнее, готовит вечерний банкет. Скорее всего, грузовая палуба сейчас пуста. Можно побродить по грузовой палубе, присмотреться. Ведь для чего-то же Николай Петрович гонял в Германию "мерседес"... Грузоподъемность нормальная, досмотру не подлежит... Действительно ли в микроавтобусе покойник? Действительно ли в гробу, полученном в похоронном бюро "Карл-Хайнц Хольман", находится покойник?
Впрочем, в гроб не заглянешь, рассудил Валентин.
Не торопясь, спустился на грузовую палубу.
"Икарусы", прижатые к бортам, микроавтобусы, легковые автомобили. Людей нет, пространства хватает. Хоть в футбол играй.
Валентин прошел до ближайшего "Икаруса", шагнул в проход между автобусом и новеньким, но уже несколько помятым "фольксвагеном", и отпрянул, услышав голоса.
Говорил Коляка.
– ...ну я, понятно, нахрапом. Чего ты, дескать, козел? Ты, дескать, немецкий битый козел, вонючий хрен, какого тебе рожна? Ты не с кем-то, ты с победителем разговариваешь! Мало мы вас били? Прими, требую, хотя бы по тридцаточке, больше не требую! Шинелка-то, говорю, козел, еще неношеная, офицерская. На генерала, может, пошита, не тебе, козлу, такую таскать! А он, козел вонючий, толстыми пальцами шевелит, ни слова по-русски. Ни слова! – ужаснулся Коляка. – А на нашем, на русском языке, Дима, сам граф Толстой книги писал. И Пушкин. Я знаю. Ну, и там другие... Ты тоже знаешь... Вонючка ты, говорю, козел. Возьми хоть по тридцаточке! Ты же видишь, военная армейская шинелка, новенькая! А он опять пальчиками так слабо: яволь, яволь! Вот, дескать, девятнадцать марок и ни пфеннинга больше! Ну, скажи, не козел?
– Козел, конечно.
Валентин осторожно выглянул из-за "Икаруса".
Метрах в пятнадцати от большого "Икаруса" поблескивал в свете фонарей микроавтобус Коляки. Сам Коляка стоял перед распахнутой дверцей знакомой "семерки", водитель которой, так и не сняв тонких кожаных перчаток, вскрывал вынутую из бардачка бутылку. Вскрыв бутылку, он вскинул ее над собой, торжественно, как пионерский горн. Глаза водителя странно блестели. Как у температурящего больного.
– За сколько сдал-то?
– А-а-а... – отмахнулся Коляка. – Так себе... По двадцать пять... Считай, себе в убыток... А теперь еще сунули мне этот гроб в салон. Все не как у людей. Это ты у нас, Дима, катаешься, как сыр в масле.
Не выдержал:
– Дай хлебнуть! Чего ты задрал бутылку как телескоп?
Дима хохотнул, но бутылку Коляке не дал.
– Один хочешь вылакать? – обиделся Коляка.
– Может, и один, – медлительно ответил водитель Дима.
Вид у него, правда, был одновременно и заторможенный, и нервный. Он был как бы глубоко погружен сам в себя, но при этом, кажется, пока еще не терял контакта с окружающим.
– А шеф засечет? – постращал Коляка.
– Пошел ты!
– Не будь жлобом. Дай хлебнуть.
– Возьми в баре.
Коляка обиженно выпрямился.
Лязгнув тяжелой дверью, на палубе появился дежурный матрос. Придирчиво осмотрел крепежку машин, с неодобрением повел носом, увидев водителя Диму с бутылкой в руке.
Ткнул кулаком в "семерку":
– Чья машина?
– Моя, – равнодушно ответил Дима.
Зато Коляка сразу задергался:
– Наша, братан! Наша машина! Чего в ней такого? Стоит себе и стоит. Пить, есть не просит.
– Почему не закреплена? Вы что, не слышали штормового предупреждения?
– Да слышали, братан, слышали, – задергался, заюлил Коляка. – Мы щас! Минута делов, братан!
– "Щас..." – передразнил матрос. – Через полчаса проверю.
– Мы щас!
– Крепь знаете где?
– Не впервой, найдем, – дергался, суетился Коляка. – Мы щас, братан. Мы все путем. Не волнуйся.
Матрос подозрительно потянул носом воздух:
– Проверю.
И вышел.
Валентин внимательно следил за Колякой.
Значит, в салоне "мерседеса" действительно находится гроб... Ну, это понятно... Для того и гоняли в Германию микроавтобус... Это и телеграммой подтверждается... Только не простой, наверное, гроб... Наверное, с каким-нибудь тайничком гроб... Поехал бы директор крематория за покойником в дальние страны, не угадывайся за этим гробом что-то особенные.
– Дима, – услышал Валентин обиженный голос Коляки. – Давай займись крепью. Что, не слышал? Тебя только что предупредили. Знаешь, как они штрафуют? Да еще в валюте!
– Пошел ты, – равнодушно ответил водитель "семерки", стянув, наконец, с рук перчатки. – Я на тормозах. У меня тормоза, как у трактора. Я могу стоять под пятьдесят градусов. Сам возился с тормозами.
– Совсем заболел?
– Пошел ты!
Коляка от возмущения потерял дар речи. Беспомощно покружился на месте, подергался, потом припугнул:
– Побьешь машину!
– Плевать! Возьму новую, – голос водителя как бы поровнял, но чувства в нем не прибавилось.
– Не жалко? – постучал по лбу Коляка.
– Пошел ты!
– И пойду! Я прямо к Николаю Петровичу пойду! – задергался Коляка. – Он тебя быстро приведет в чувство!
– Пошел ты!
Последнее было произнесено так равнодушно и таким странным мертвенным тоном, что Коляка, кажется, испугался всерьез.
Подергал носом, принюхиваясь:
– Когда успел? За старое взялся?
И исчез с палубы, будто сдуло его.
Валентин внимательно наблюдал за "семеркой".
В руке водителя оказался плоский пакетик.
О бутылке водитель забыл. Початая бутылка валялась на сиденье "семерки", Дима на бутылку больше ни разу не посмотрел.
Медленно, напряженно, как бы перебарывая самого себя, с какой-то нечеловеческой медлительностью Дима вскрыл плоский пакетик. Крылья его носа затрепетали. Осторожно ссыпав серебристый, невесомый на вид порошок на тыльную сторону ладони, водитель Дима так же осторожно поднес руку к носу и жадно вдохнул порошок.
Наклонив голову, Николай Петрович благостно прислушивался к милому женскому голоску, прорывающемуся сквозь шум воды в душевой. На Николае Петровиче был только халат, на столике – коньяк, виноград, минеральная вода, пирожные.
– "Без тебя, любимый мой... – доносилось сквозь шум воды, – ...лететь с одним крылом..."
Чайка.
Однокрылая чайка.
Чайка до Киля и обратно. Ну, а в Санкт-Петербурге лети, моя чайка, куда захочешь. Здесь ты крылышками помахала славно. На недостающее крыло, усмехнулся он, считай, заработала.
Плеснул в рюмку коньяка – на один палец, не больше.
Чайка белокурая.
Сколько таких чаек вьется сейчас над просторами родины... Выпустили на волю птичек...
В иллюминатор, забрызганный снаружи дождем, негромко постучали.
Шутники, усмехнулся Николай Петрович. Идут навеселе из бара, видят свет в окне. Надо бы поплотней опустить шторку. Негоже показывать людям обнаженную чайку, когда она появится из душевой.
Он дотянулся левой рукой до шторки, чуть подобрал ее и увидел то, что и думал увидеть: толстое темное стекло, полное отражений, капли на стекле. В каплях таинственно преломлялся свет фонарей.
Николай Петрович задумчиво улыбнулся.
Ветер... Срывает с волн брызги... А может, и дождичек... Штормовое предупреждение вроде давали...
Все же странно.
С этим случайным стуком снова вернулась в сердце ноющая необъяснимая тревога.
Томящая, глубокая тревога.
И не в накладке с индусенком дело... Тут нет ничего серьезного... Индусенка, наверное, вообще можно было не трогать. Перестраховка, она ведь тоже не всегда к лучшему. От истории с индусенком и ждать нечего каких-то последствий. Госарбайтеров в Германии не любят. Господин Керим все уладит. Господин Керим умеет улаживать любые истории. Действия господина Керима выверены, как швейцарские часы. Господин Керим получает вполне достаточно, чтобы уметь улаживать такие истории.
"Мы, истинные германцы..."
Николай Петрович медленно успокаивался.
Все схвачено, все нормалёк, как говорит Коляка. Груз доставлен на борт, ни в одной таможне проблем не будет. Хисаича, конечно, жаль, вспомнил он, но это дело будничное, рабочее. Сегодня есть человек, завтра нет человека.
Он сделал еще глоток.
Это Коляка испортил мне настроение.
"Игорек заходил..."
Покойники не ходят.
Николай Петрович и допустить не мог, что Игорек действительно заходил перед его отъездом к Коляке. К тому времени, когда Коляка якобы увидел Игорька, этот хренов Игорек уже пару часов был покойником. По крайней мере, должен был быть. Ко времени отхода "Анны Карениной" Игорек уже пару часов был просто горсткой пепла. Больше того, к тому времени Виктор Сергеевич уже, наверное, ссыпал для смеху пепел Игорька в унитаз. Виктор Сергеевич и такое может. Виктор Сергеевич уверенный человек.
Он покачал головой.
Всех сменю!
Первого – Коляку.
Неладно с головой у Коляки. Путает время, видит покойников, валандается со своим шмотьем...
Не мог, не мог проклятый Коляка видеть Игорька в день отъезда!