Баба поставил ведро, зажгла свечу в жестяном подсвечнике и повела Люциана и Касю наверх по лестнице, такой узкой, что было трудно идти. В коридоре, тоже очень узком, баба остановилась отдышаться. Двери напомнили Люциану о тюрьме. На полу стояла корзина с грязными простынями и наволочками, у стены - метла. В одной из комнат кто-то играл на гармошке. Пахло пылью, как на заброшенном чердаке, и еще чем-то непонятным. Слышался мужской голос и женский смех. Ключ не подошел, баба так и сяк крутила его в замочной скважине, но без толку. Тогда она отдала Люциану подсвечник и с силой двинула в дверь плечом. Из темноты в нос ударил запах гнилой соломы. В тусклом свете свечи Люциан не сразу смог разглядеть убогую обстановку. На полу лежала рогожа, у стены стояла железная кровать, вместо простыни накрытая дерюгой. Еще в комнате был сломанный комод и единственная табуретка. Подушка была набита пером, а не пухом, одеяло в заплатах. Рябая горничная наклонилась и вытащила из-под кровати ночной горшок:
- Ну, вот, если надо…
Люциан протянул ей десять грошей.
- И все? Я за свой труд меньше злотого не беру.
Люциан еле сдержался, чтобы не плюнуть ей в рожу.
- На злотый.
- Свечку погасить не забудьте, а то еще пожар устроите.
- Здесь же холод собачий.
- Утром затоплю. Тяга слишком сильная, все тепло через трубу улетает.
Баба вышла. Люциан попытался запереть дверь, но ключ не поворачивался в замке. Цепочка была без крючка.
- Ну, снимай шаль. Проголодалась?
- Нет.
- Тогда давай ложиться спать.
- А ты домой не пойдешь?
- Я с тобой останусь.
- А где ты ляжешь?
- С тобой в кровати.
Во взгляде Касиных серых глаз была и детская невинность, и взрослая хитринка.
Глава IX
1
Реб Менахем-Мендл Бабад сидел у себя в раввинском суде на Крохмальной, десять и изучал "Пней Иешуа". На столе лежал том Талмуда, были разбросаны листы рукописи, стояла чернильница со стальным пером. Поднявшись рано утром, реб Менахем-Мендл сам поставил самовар, закурил трубку и сел писать комментарии. Днем не было времени, очень много мужчин и женщин приходило за советом. К раввину обращались даже воры и проститутки. Они просили высчитать, когда годовщина смерти кого-нибудь из их родственников - единственная заповедь, которую выполняли эти люди. В помещении суда стоял ковчег со свитком Торы, конторка, чтобы класть молитвенник, и подсвечник: посетители приносили длинные свечи, которые зажигают по умершим. Да, Крохмальной улице нужен был раввин, но платить ему - это другой вопрос. У реб Менахема-Мендла был помощник, который собирал для него деньги, но, во-первых, он брал себе двадцать процентов, во-вторых, жена раввина Тирца-Перл подозревала, что он подворовывает. С каждой неделей становилось все хуже. В Варшаве платишь постоянно. За квартиру - не на год вперед, а каждый месяц. Масло покупают лотами, молоко квартами, дрова вязанками, картошку фунтами. Каждый поход в мясную лавку или на рынок был для Тирцы-Перл унижением. Она даже фунта мяса не могла купить, брала три четверти. В Варшаве едят много, соседки готовили огромными горшками. Благодаря торговле с Россией в Польше настало изобилие. Евреи, чтоб не сглазить, зарабатывали хорошие деньги. Строились здания, открывались магазины. Рядом с домом реб Менахема-Мендла была чулочная мастерская, ткацкая мастерская и фабрика по производству содовой воды, не говоря о сапожниках, портных, столярах, резчиках, скорняках и Бог знает о ком еще. Да, евреи торговали и богатели, но раввин - не торговец. Чего ему не дадут, того у него и не будет.
Реб Менахем-Мендл сгреб в кулак рыжую бороду. Магаршо задает вопрос, "Пней Иешуа" пытается ответить, но что-то не сходится, что-то непонятно. Получается, у Раши действительно противоречие, но ведь такого не может быть. Наверно, сегодняшнее поколение и правда глуповато, не может понять мудрецов. Все-таки надо постараться, вдруг озарение снизойдет… Реб Менахем-Мендл затянулся трубкой, отпил глоток слабого чая, потер высокий лоб. Да, вопрос не из легких!
Он задумался. Всей семьей перебрались в Варшаву, и что? Азриэла не узнать. Ведь уже отец, а ходит в коротком пиджаке, сидит на студенческой скамье, доктором хочет стать. Дочь Миреле учится на парикмахера, замуж не собирается, ушла от родителей, клиенткам волосы расчесывает. Реб Менахем-Мендл остался без детей. За что ему такое? Он считал, что сам виноват. Азриэлу предлагали в невесты дочь раввина из Скаршова, но он, реб Менахем-Мендл, предпочел дочь богача Калмана, у которого другая дочь крестилась. Да и сам Калман женился на распутнице. Как говорится, паршивая овца все стадо портит. Кто будет читать по реб Менахему-Мендлу поминальную молитву? Как бы не пришлось ему предстать перед Всевышним с пустыми руками.
- Ладно! Так что там говорит "Пней Иешуа"?..
Кто-то постучал в наружную дверь. Жена, наверно, еще спит. Реб Менахем-Мендл сам пошел открывать. На пороге стояла женщина. Реб Менахем-Мендл резко отвернулся.
- Отец, это я!
Это была Миреле.
- Ах, это ты? Входи.
Реб Менахем-Мендл покраснел. С тех пор как дочь ушла из дома, он стеснялся ее, как посторонней. Вместо шали она теперь носила шляпку и блузку. И кажется, мылась душистым мылом. Реб Менахем-Мендл сделал затяжку из трубки.
- Что скажешь хорошего?
- Белье оставила, забрать хочу.
- Ясно.
- Мама спит?
- Наверно, спит.
- Отец, что ты на меня сердишься?
- А что, не должен? Твой брат совсем в гоя превратился. Мне сказали, он с этой выкрестившейся видится. Ты из дома ушла. Мне из-за вас стыдно людям в глаза смотреть.
- А что я такого делаю? Ремеслу учусь.
- Сперва еврейская девушка должна замуж выйти.
- А за кого? За Йойну, что ли, бездельника этого? Ты же сам сказал, что он дурак.
- Я сказал?! Боже упаси!
- Чем за такого замуж, лучше до седых волос в девках сидеть.
- Ты и так уже до седых волос досиделась. Тебе, чтоб не сглазить, двадцать четыре года. У других в твоем возрасте уже дети большие.
- И что? Успею еще. Встретила тут одного из Скаршова. Говорит, Йойна женился, меламедом стал, у него давно семеро по лавкам. Что я там забыла? Отец, посмотри на меня. Я тебе не чужая, на меня можно смотреть. Видишь, как я одеваюсь? Я работаю и зарабатываю, никому ничего не должна. Это что, грех?
- Замуж надо выйти!
- Мне не семьдесят лет, выйду еще. За того, кто мне понравится, а не за шпану, которую сваты предлагают. Я что, Бога этим оскорбляю?
Реб Менахем-Мендл вышел из себя.
- Никто не может оскорбить Всевышнего, благословен Он! Заповеди не Ему нужны, а человеку. После свадьбы не до глупостей, но одинокий человек легко может оступиться. Нужно ограждать себя от грехов. Талмуд говорит: кто часто бывает в лавке с благовониями, тот благоухает, кто часто бывает в кожевенной мастерской, тот воняет. Безбожники заманивают других в сети. Эти умники не лучше грабителей и убийц!
- Есть и среди них приличные люди.
- Они только о теле заботятся, будто Всевышнего, благословен Он, и вовсе нет. У них все кошерно. Сперва злое начало подталкивает к мелкому грешку, а дальше больше. Если нет ни Закона, ни Судии, не дай Бог, значит, ничего нет. Так почему же нельзя творить зло?
- Есть человек.
- А что такое человек? Если он не служит Всевышнему, он животное. Хуже животного. Хищник убивает, чтобы жить, а злодей совершает грех для удовольствия.
- Отец, а кто для тебя злодей? Крестьянин, который трудится, чтобы прокормить весь мир?
Реб Менахем-Мендл запнулся.
- При чем тут крестьянин? Среди них есть и хорошие люди, и убийцы.
- Чей хлеб ты ешь? Разве ты не знаешь, что кто-то должен пахать и сеять, чтобы у тебя был кусок хлеба или хала на субботу? Не знаешь, что крестьянин, который кормит и тебя, и всех остальных, сам страдает от голода? У него даже пары сапог нет. Это, по-твоему, справедливо?
- Может быть, им суждено жить в бедности.
- Нет, отец, не суждено. Их грабят. Грабят помещики, чиновники и даже твои праведные евреи. Отбирают все, что могут отобрать.
- Это мошенник отбирает, а порядочный человек сам честно трудится…
Из спальни появилась Тирца-Перл, растрепанная, в свободном платье и домашних туфлях, с красным платком на голове. Ее лицо за последнее время заметно осунулось и побледнело, в Варшаве она сильно сдала.
- Стоит ей прийти, сразу спор начинается.
- А что, спросить нельзя? Я его спросила и хочу услышать ответ…