Глава III
1
И Калман Якоби, и ямпольский раввин хотели сыграть свадьбу как можно скорее и назначили ее на первую субботу после праздника Швуэс. На Новый год деревьев Калман пригласил жениха с родителями в поместье. Азриэл и Шайндл видели друг друга на помолвке, но не разговаривали. Теперь, без посторонних, можно было держаться свободнее. Майер-Йоэл, муж Юхевед, и Азриэл спорили об Учении. Майер-Йоэл пытался уговорить тестя и Азриэла съездить в Маршинов, к ребе. Мужчины беседовали о праведниках, Мойше Монтефиоре, состоянии Ротшильда и польских помещиках, которые оставили евреям мешки с золотом, уходя в леса сражаться с русскими. Реб Менахем-Мендл рассказал о дибуке: в Туробине служанка пошла поздним вечером по воду, и в нее вселился злой дух. Он кричал из нее мужским голосом, читал наизусть Тору, но наоборот, от конца к началу, вел с учеными людьми диспуты о Законе. Слабая девушка легко, словно перышко, поднимала камень, который не могли сдвинуть с места трое сильных мужчин, и катала его по телу. Калман вспомнил, как в его родном местечке на раввинский суд однажды вызвали покойника. Для этого служка взял посох раввина, пошел на кладбище и три раза ударил по надгробию. В помещении суда отгородили простыней угол, и дух мертвеца стоял за ней, пока длилась тяжба. Он приходил по ночам пугать бывшего компаньона и успокоился, только когда раввин присудил наследникам умершего пару сотен злотых. Майер-Йоэл пощипывал бородку, барабанил пальцами по столу и повторял:
- Интересно, что на это сказали бы безбожники?
- Сказали бы, что ничего подобного не было и быть не могло, - вдруг отозвался Азриэл.
- Как так? Ведь собственными глазами видели!
- Что видели? Простыню?
- Душу нельзя увидеть.
- А наука занимается тем, что можно увидеть, измерить, взвесить, - возразил Азриэл. Он сам от себя такого не ожидал, ему казалось, что это говорит не он, а кто-то другой. Реб Менахем-Мендл потерял дар речи, побелел и сгреб бороду в кулак. Майер-Йоэл вопросительно посмотрел на тестя. Калман опустил голову:
- Но в Бога-то ты веришь?
- В Бога верю.
- И то хорошо.
- Отец! - Шайндл внесла угощение.
Ей помогала младшая сестра, Мирьям-Либа. Для гостей приготовили инжир, финики, рожки, изюм, миндаль и медовое печенье. Шайндл надела новое платье и вставила в волосы золотой гребень - подарок Тирцы-Перл. После помолвки девушка не заплетала кос, но собирала волосы в пучок. Шайндл стояла в сторонке и прислушивалась к разговору. Ей ужасно нравилось, что ее жених - современный, светский человек без предрассудков. Его губы подрагивали, уши горели, но лицо сильно побледнело. Холодно смотрели голубые глаза. Шайндл улыбнулась ему и кивнула головой. Ведь это она, Шайндл, сама уговорила отца посватать ее Азриэлу. По ночам, лежа в постели, она удивлялась, что этот парень, с которым она и слова сказать не успела, так запал ей в душу. Когда Шайндл оставалась дома одна, она вынимала из отцовского стола договор о помолвке и изучала подпись: Азриэл Бабад. Буквы не цеплялись друг за друга, как у Майера-Йоэла, стояли раздельно. Почерк Азриэла был похож на почерк Шайндл. Девушка рассматривала красивый листок с рамочкой - отец купил его в Люблине. Золотыми буквами написано пожелание счастья на святом языке, которого Шайндл не знала. Они помолвлены, уже почти что муж и жена. И вот сейчас, когда Майер-Йоэл пытался подловить Азриэла, Шайндл с подносом в руках словно выросла из-под земли.
- Что засмущалась, дочка? Ставь сюда, - приказал Калман.
Шайндл осторожно сняла с подноса тарелки, блюдца и стаканы, приняла из рук Мирьям-Либы миску грецких орехов. Волнение понемногу отпустило. Девушки остались в комнате, чтобы послушать спор.
- Так ты и в переселение душ не веришь? - спросил Майер-Йоэл.
- В Торе об этом ничего нет, да и в Талмуде тоже.
- А того, что об этом Ари говорит, тебе мало?
- Рамбам иначе считает.
- Вот и просвещенцы так же брешут!..
Реб Менахем-Мендл выпустил бороду.
- Он не просвещенец, просто любит иногда сказать что-нибудь назло. Наследство моего тестя, реб Аврума Гамбургера. Мальчишество.
- Ничего, даст Бог, это пройдет, когда он женится, - примирительно сказал Калман.
- Я в одно верю - в истину, - сказал Азриэл.
- А истина в том, что переселение существует. Весь мир полон переселенных душ! - хрипло заговорил реб Менахем-Мендл. - В Избице полугодовалый ребенок умирал, не про нас будь сказано, и перед смертью крикнул "Шма Исроэл", да так, что стены задрожали. Там и раввин тогда был, и врач. Врач-то до этого был безбожником, но, когда такое увидел, сразу раскаялся. Бросил медицину, к праведнику поехал. Потом и сам стал праведником…
Реб Менахем-Мендл почувствовал, что задыхается, воротник сдавил шею. Вдруг захотелось подняться и отвесить наглецу Азриэлу хорошую затрещину, чтобы во всем доме услыхали. Своими речами сын режет его без ножа. Реб Калман может расторгнуть помолвку. Его, Менахема-Мендла, палками прогонят из Ямполя. Вспомнился стих: "Разорители и опустошители твои уйдут от тебя". Пейсы взмокли от пота. Он вытащил из кармана платок, отер лоб и принялся обмахиваться, будто в доме стало невыносимо жарко. Калман только сейчас заметил, что Шайндл и Мирьям-Либа по-прежнему здесь.
- Чего встали? Идите за женский стол.
- Я варенье забыла…
Девушки ушли. Шайндл крепко ухватила Мирьям-Либу за локоток, ей стало дурно. Чем черт не шутит? Вдруг и впрямь расторгнут помолвку. Этот Майер-Йоэл - тоже праведник выискался. Шайндл стало жалко Азриэла. На все готов ради истины… Девушка решила, что будет биться до конца. Упадет отцу в ноги: "Никто мне, кроме него, не нужен, лучше старой девой останусь…" На кухне она разрыдалась, слезы потекли ручьем. Шайндл взяла миску с водой и умыла лицо, посмотрелась в зеркальце. Потом встала на табуретку, сняла с полки забытую банку смородины. Когда Шайндл вернулась в комнату, там по-прежнему спорили. Азриэл, продолжая говорить, посмотрел девушке прямо в глаза. Она подмигнула ему и залилась румянцем.
2
Майер-Йоэл твердил, что тесть должен разорвать помолвку, но Калман не видел причины стыдиться ни жениха, ни его отца, ямпольского раввина. К тому же он знал, как Шайндл хочет за Азриэла. "Мало ли, кто что сказал", - отвечал он зятю. Зелда встала на сторону Майера-Йоэла, но Калман напомнил ей пословицу: дочку замуж выдать - не пирог испечь. На Новый год деревьев он заказал подарки, дал Азриэлу двести рублей на покупку Талмуда и других нужных книг. Азриэл сам должен был поехать за ними в Варшаву. На другое утро он уже сидел в извозчичьих санях. Реб Менахем-Мендл не разговаривал с сыном после неприятного случая в поместье, но Тирца-Перл и Миреле наготовили еды, дали телогрейку, теплые чулки и все, что может пригодиться в дороге. Азриэл собирался остановиться у отца Майера-Йоэла, Ехезкела Винера. Майер-Йоэл, несмотря на ссору, дал Азриэлу письмо для родителей, в котором просил их принять гостя как можно лучше и помочь с покупками. К письму он добавил список родственников на полстраницы, которым Азриэл должен был передать привет.
К празднику потеплело, но уже на другой день пошел густой снег, ударил мороз. Легко скользили сани, бежали навстречу поля и деревья. На соломенных крышах крестьянских хат лежали белые подушки. К вечеру поднялся ветер, в воздухе завертелась ледяная крупа. Летели низкие тучи, изредка через них пробивался луч заходящего солнца, и багровые пятна ложились на снег, словно кровь из небесной раны. Уже не различить было, где кончается земля и начинается небо, они слились друг с другом, как море. Азриэл вспомнил о Ледовитом океане, про который читал в книжках.
Кроме Азриэла, в санях было еще трое пассажиров. Стекольщик Залман ехал в Варшаву купить алмаз для резки стекол. У старой Блимы вскочил нарыв на глазу, и ямпольский лекарь отправил ее к столичным докторам. Элька, девушка-сирота, надеялась, что в большом городе сможет найти место. У Залмана были седые брови, густые, как колючки ежа. В густой нечесаной бороде поблескивали сосульки. Он был одет в косматую баранью шапку и мужицкий тулуп, на ногах - соломенные опорки. Залман нюхал табак и говорил скрипучим голосом:
- Это, по-вашему, зима? Вот раньше были зимы! Медведи в берлогах замерзали. Волки по деревням рыскали стаями, у них глаза горели, как свечи. Как-то раз, я тогда в Радошице жил, среди зимы град пошел, с гусиное яйцо, не меньше. На весах взвесили. Чуть не по всей Польше стекла в домах побило. Бабы говорили, конец света…
- Реб Залман, вы шум слышите? - спросила закутанная в тонкую шаль Блима. От нее сильно пахло камфарой.
- Шум? Нет.
- В голове шумит, будто колеса крутятся. Или это ветер? Шумит и шумит, как у злодея Тита…