От этой озорной мысли ей стало смешно. Вдруг Мирьям-Либа услышала шаги, ей показалось, она узнаёт голос Люциана. В дверь постучали. Мирьям-Либа села на кровати и наспех заколола гребнем волосы. Кто же это? Дверь открылась, и в комнату вошла дама в черной шляпе с креповой лентой, меховой пелерине и черном платье. Одной рукой она придерживала широкий подол, в другой держала зонтик. Следом вошли Хелена и Люциан. Мирьям-Либа даже не успела удивиться. Помещица наклонилась, будто захотела пройти в очень низкую дверцу. На бледные морщинистые щеки упали седые локоны. В ушах у нее были серьги с черными камнями. Хелена, кажется, несколько вытянулась и повзрослела. В первую секунду Мирьям-Либа даже ее не узнала. На Хелене тоже была черная шляпа и отороченный мехом жакет, в руках - лакированная сумочка. Люциан подошел к кровати.
- Не спит…
Хелена подбежала, грациозно присела на краешек постели, обняла Мирьям-Либу, не сняв холодных перчаток, и расцеловала. При этом она выкрикивала что-то непонятное. Пузырек с лекарством упал со стула и покатился по полу. Пожилая дама вскрикнула. Лекарство пролилось на ковер. Люциан быстро поднял пузырек и поставил на тумбочку, заодно успев носком сапога задвинуть под кровать ночной горшок.
- Тетя Евгения, вот она!
- Красавица, ангел! Мы уже все знаем! - визгливым голосом крикнула тетка. - Вот и хорошо! Такова Господня воля, значит, так тому и быть! Поздравляю вас! Поздравляю!
- Тетушка, садитесь. Вот, пожалуйста.
Люциан пододвинул стул, и Евгения села, будто у нее не было сил стоять.
- Разбудили тебя? Тут все свои, ты не должна нас стесняться. Я его родная тетка. Он очень хорошо сделал, что сюда приехал, очень хорошо. Сам Бог вас сюда привел, само провидение. Люциан ведь чуть не сглупил. Счастье, что вы не попытались перейти Сан. В Австрии с иностранцами очень строго, без паспортов там никак. Но мы все решили. В Пруссию поедете. Только не сразу, сперва отдохнете. Здесь вас никто не обидит. Пристав - поляк. Служит царю, но душу убийцам не запродал… И жена его - достойная дочь польского народа. Да ты, наверно, не понимаешь, что я говорю. Польский-то знаешь?
- Тетя, я же тебе говорила, она знает польский не хуже нас с тобой! - Плача и смеясь одновременно, Хелена встала и положила руку на спинку кровати.
- Что ж, прекрасно! Врагам назло будем сохранять наш язык, как величайшее сокровище… Святой язык наших прадедов! Напугали мы тебя? Не бойся, здесь все свои… Раз он тебя любит, значит, ты нам родная, таков наш обычай. Он герой, герой… Здесь, в маленьких городках, мы не забываем тех, кто проливал кровь за нашу святую родину…
- Люциан, закрыл бы ты окно, - сказала Хелена. - Еще не хватало, чтобы на улице услышали…
- Я не боюсь! Не боюсь! - крикнула Евгения. - Пусть сошлют в Сибирь, я готова! Там, в проклятой снежной пустыне, лучшие сыновья и дочери нашего народа. Это была бы честь для меня - пасть жертвой за справедливость. Теперь, когда он на небесах, - Евгения возвела взгляд к потолку, - я готова к любым испытаниям. Я скажу правду самому царю!..
- Тебя к нему не пустят, тетушка, - робко возразил Люциан. Потом наклонился к Мирьям-Либе. - Это моя любимая тетя Евгения, я тебе рассказывал. Не мог я оказаться в Замостье и к ней не зайти. Она права, мы в Галицию не поедем.
- Марьям, да что с тобой, что ты все молчишь? - спросила Хелена. - Болит что-нибудь?
- Нет, спасибо.
- Знаешь, Марьям, это так… удивительно! У меня было предчувствие… Вчера ночью… Мы приедем к вам в Париж. Все уже решено… Я не могла оставаться дома, когда он ушел. Боялась, что он тебя не заберет, поэтому… Мужчины часто бывают ужасно легкомысленны. Надеюсь, ты на меня не сердишься. Богом клянусь, я хотела, как лучше…
- Да что ты, конечно, не сержусь!
- У меня письма с собой.
- Какие письма? О чем это она? - перебила Евгения. - Ты совсем простыла, бедная! Март - ужасное время. Ветер оттуда, из Сибири… Приносит из сибирской тайги холод и болезни… Ничего, у меня есть капли, которые простуду как рукой снимают. Сначала надо как следует пропотеть, только не от той малины, которую в аптеке продают. Я сама малину сушу, ей и спасаюсь и родных спасаю от простуды. Все надо знать, что и как. Бока терпентином натереть тоже хорошо, а потом стакан козьего молока с медом… Погоди-ка, дай лоб потрогаю. У меня рука лучше любого градусника.
Тетка встала, наклонилась над Мирьям-Либой и приложила ладонь к ее голове, а потом коснулась лба губами.
- Нет, нет у нее температуры. Слава Богу, слава Богу! Люциан, дорогой мой, раз уж я дожила до счастья тебя увидеть, это не иначе как чудо, дар Небес, это доказательство, что Господь не оставил нашего рода…
4
Евгения Козловская не снимала черного уже много лет, с 1863 года, когда польские помещицы начали носить траур по жертвам царского режима и потерянной родине. Столичные дамы надевали черные платья с белыми лентами и в насмешку кланялись каждому русскому офицеру или солдату. Мужчины демонстративно носили конфедератки, черные блузы и перстни с черными камнями, а галстуки закалывали булавками с польским орлом в терновом венце. В костелах упорно распевали "Боже, что Польшу…". У поляков было три занятия: оплакивать героев, всеми способами высмеивать москалей и открыто готовиться к новому восстанию. Евгения Козловская и ее муж Аполлон, брат графини Ямпольской, жили тогда в Люблине, но часто приезжали в Варшаву. Если верить Козловской, ее супруг пожертвовал национальному правительству тридцать тысяч рублей, а сама она сняла с себя все украшения до последнего. Аполлон Козловский сражался в лесах и умер почти сразу после поражения. Графа Ямпольского сослали. Про Люциана доходили слухи, что он пал в бою. Евгения Козловская уже не снимала траурных одежд.
Когда-то Аполлон Козловский был богат, но после него остались лишь огромные долги по кредитам, обветшалый дом и дочь Стефания, которая вышла замуж за врача из Замостья, сына аптекаря. Да, Козловские обеднели, но по-прежнему играли важную роль в старшем поколении землевладельцев, которое помнило старые добрые времена и не хотело примириться с нынешним позитивизмом. Молодые прозвали их черными воронами. По вечерам собирались в чьем-нибудь доме, запирали ставни, и кто-нибудь наскоро исполнял на фортепьяно "Боже, что Польшу…" или "С дымом пожаров". Потом читали письма, в обход цензуры доставленные из Архангельска или Сибири освободившимися арестантами, и собирали для ссыльных пожертвования. Наверно, пристав об этом знал, но закрывал глаза. Он был женат на польке, да и какую опасность могут представлять собой несколько бабок, старых дев и обнищавших дворян, которым только и осталось хвалиться друг перед другом и вспоминать прошлое? Руководил кружком старый ксендз Хвощевский, он участвовал еще в восстании тридцать первого года. В кружке справляли давно забытые католические праздники, строго соблюдали посты, а на собраниях тайно читали "Дзяды" Мицкевича и мистические сочинения Товяньского.
Люциан еще мальчишкой знал дядю Аполлона и тетю Евгению, они часто наведывались в Ямполь погостить. Уже тогда над энтузиазмом Евгении Козловской и ее романтической натурой втайне посмеивались. Тетя Евгения состояла во всех женских благотворительных обществах, жаловалась, что за ней шпионят царские агенты, и любила декламировать патриотические стихи. Когда Люциан тайно вернулся из Варшавы в Ямполь, Хелена рассказала, что тетка стала совсем смешной, сильно постарела и зажигает в алтаре свечи за упокой его, Люциана, души. Фелиция была похожа на тетку как две капли воды. Это она написала Евгении, что Люциан жив, причем сообщала об этом намеками, соблюдая все правила конспирации.
Не одну неделю - с тех пор как Хелена приехала в Замостье - тетя Евгения только и говорила о воскресении Люциана. Она крестилась, плакала и молилась, чтобы он не попал в руки врага. Хотя следовало хранить секрет, все быстро узнали хорошую новость. Теперь у знакомых помещиц было о чем поговорить и повздыхать. Многие помнили Люциана ребенком, и все знали ненадежного графа Ямпольского, который не перенес испытаний и выпросил у царя прощение, сочувствовали больной графине Марии и ее старшей дочери Фелиции. Тетка приглашала Фелицию в Замостье, она нашла для нее подходящую партию, но Фелиция, добрая душа, истинная христианка, не могла оставить мать. Зато Хелена приехала уже в третий раз. Она рассказала, что Люциан поссорился с отцом из-за Евдохи, о том, как Люциан целую ночь просидел с матерью, и заодно упомянула еврейскую девушку, дочку арендатора, которой братец, известный ловелас, вскружил голову. Насколько Хелена поняла, Люциан собирался из Варшавы в Пруссию. О том, что он приедет в Замостье, речи не было.
Внезапно открылась дверь и вошел Люциан собственной персоной…