Тут Шайндл не выдержала. Она разрыдалась и бросилась Калману на шею, так что чуть не сбила его с ног. Калман взял ее за локти. Опять вспомнился стих из Иова. Вчера он ложился спать, довольный вином, и праздничным представлением, и подарками, радовался, что за столом сидят четыре дочери, каждая - украшение дома, у каждой свои достоинства. И вот налетела буря и все перевернула с ног на голову. Ничего у него не осталось, теперь он и в других детях не уверен. Им овладел страх, что скоро случится новая беда. Калман тихо всхлипывал, прижавшись щекой к макушке Шайндл. Когда-то так же плакали его родители, собираясь на молитву в Йом-Кипур.
Глава XIV
1
Ранним утром поезд прибыл в Ольшанов. Мирьям-Либа проснулась. Паровоз рявкал, как дикий зверь, из трубы клубами валил дым, шипел пар, серебряными облаками окутывая колеса. Люциан взял ранец, Мирьям-Либа закуталась в шаль. Из вагонов выходили мужики в бараньих тулупах, косматых шапках, льняных штанах и лаптях, бабы в пестрых платках. Крестьяне несли на плечах огромные холщовые мешки. Было среди пассажиров и несколько евреев, но не ямпольских. Люциан и Мирьям-Либа остановились, чтобы взглянуть на паровоз. На могучих шатунах поблескивало масло. Гигантские колеса были полны сил, готовы без устали бежать по рельсам в обратный путь. Мирьям-Либа открыла дверь вокзала. В здании воняло табаком, чесноком и пивом. На длинных скамьях и на полу сидели казаки, ружья были составлены пирамидами. Увидев Мирьям-Либу, казаки заорали в один голос. Она скорее захлопнула дверь. Почта оказалась недалеко от станции, перед ней стоял распряженный дилижанс. За Люцианом и Мирьям-Либой увязался низкорослый еврей.
- Ничего не надо пану? У меня тут всякий товар.
- Нет, ничего.
- Может, госпоже помещице? Гребни есть, бусы, платочки, все, что душе угодно. Дешево, дешевле не найдете.
- Ничего не нужно.
- Пан помещик останется в Ольшанове или дальше поедет?
- Мы тебе сообщим.
- До чего же пан упрямый! Мне же надо что-нибудь заработать. Скоро праздник, а у меня жена, дети голодные.
Еврей остановился. Он смотрел заискивающе, но Мирьям-Либа с удивлением заметила, что в то же время была в его глазах и дерзкая насмешка. Казалось, его взгляд говорит: "Ай-ай-ай, какие господа! Нищие, но о-о-очень гордые!"
- Я бы что-нибудь купил, но ведь они налетят со всех сторон, не отвяжешься. Да и обманывают. Надоедливые, как мухи… - объяснил Люциан.
Они уже давно сошли с поезда, но Мирьям-Либе казалось, что земля бежит, небо качается над головой, деревья отступают назад. Она вцепилась в Люциана, чтобы не упасть. Они вошли в большой дом с тремя окнами. Посредине стояли столы и скамьи, как в шинке. Щуплая, проворная еврейка пекла хлеб, лопатой вынимала караваи, брызгала на них гусиным крылом и задвигала обратно в печь. Готовые буханки, ощупав обожженными пальцами, убирала в шкаф. Пахло тестом, дрожжами и луком. Другая женщина, в красном платке на бритой голове и мужских сапогах, похожая на первую как две капли воды, солила мясо. Толстый, рыжебородый еврей в латунных очках ел борщ с картошкой, поглядывая в книгу. Маленький человечек в дырявом кафтане считал деньги и раскладывал их по кучкам, близоруко рассматривая одним глазом каждую монету. Женщина, которая солила мясо, вытерла тряпкой руки.
- Доброе утро, пан, доброе утро, милостивая пани. С поезда? Из Варшавы?
- Да, из Варшавы, - ответил Люциан. - Устали, есть хотим.
- На то и держим гостиницу, чтоб люди могли отдохнуть и поесть.
- Нам нужна комната с двумя кроватями и чистое белье. Чтобы не вшивое было.
- Чистое, чистое. Грязного не держим, - улыбнулась еврейка беззубым ртом. - Это весь багаж? - показала она на ранец Люциана.
- Да, это все.
- Стало быть, пану помещику большего и не надо. Значит, помещик дальше поедет.
- Не сегодня, завтра.
- И куда же?
Люциан назвал город.
- К границе? Путь неблизкий. На почтовых не доберетесь. Снег тает, дороги затопило. На санях уже не проехать, да и на волах трудно, колеса вязнут в грязи. Год назад люди тут неделю просидели, не могли уехать.
- Мы ждать не можем. Где тут умыться?
- Умывальник есть. Сейчас воды принесу. Если хотите, нагрею для пани помещицы. Она, похоже, устала. Пани, наверно, не спалось в поезде?
- Да.
- Что пани желает на завтрак?
- Я не голодна, спасибо.
- Надо питаться, милая пани. От еды кости крепче.
- Да, мы поедим, - вмешался Люциан. - Что у вас найдется на завтрак?
- Борщ с картошкой, мясо. Поджарим для вас. Печень, телячьи мозги на закуску. Одну минутку, и все будет готово!
Хозяйка подошла к женщине, которая пекла хлеб, и что-то шепнула ей на ухо. Потом вернулась к Мирьям-Либе.
- А пани не варшавянка, - то ли спросила, то ли просто сказала она. Люциан насторожился.
- А какая вам, собственно, разница, откуда мы? - ответил он. - Мы устали, нам нужна постель. И поесть хотим. Вам понятно или нет?
- Понятно, пан, чего ж тут непонятного? Двоша, принеси ведро воды, я за хлебом присмотрю. Мы тут, пан, всех принимаем, тем ведь и живем. Но знать мы должны. Жандармы приходят, обо всех выспрашивают. До восстания иначе было, а теперь строго. Что ж мы, виноваты?
- У меня паспорт есть и все, что надо. Мне жандармов бояться нечего.
- Вот и хорошо. Пусть пан помещик не сердится. Мы люди маленькие, закон есть закон. А мы всем угодить стараемся. Двоша, неси воду!
- Подожди минуту, не горит.
- Где наша комната? - спросил Люциан.
- Вот здесь, за занавеской. Только прибрать надо. Сейчас гостей мало, так мы туда кур пустили. Двоша, убери!
Двоша оперлась подбородком на черенок лопаты.
- Мне что, разорваться?
- Я же сказала, присмотрю за хлебом.
- А если пригорит? Ничего, подождут немного.
- Что они там бормочут? - спросил Люциан Мирьям-Либу. Она не ответила. Он принялся шагать туда-сюда.
- Есть тут отхожее место?
- Да, пан помещик. Во дворе.
Люциан вышел. Мирьям-Либа осталась стоять посреди комнаты. Хозяйка приблизилась и пристально посмотрела из-под платка.
- Знакомое лицо. Могу поклясться, где-то я пани видела.
Мирьям-Либа побледнела.
- Где?
- Не знаю, пани помещица. Я же столько людей вижу, попробуй запомни, где кого повстречала. Но глаз у меня хороший, если раз чье-нибудь лицо примечу, то уже никогда не забуду.
И вдруг придвинулась и тихо сказала по-еврейски:
- А ты ведь еврейка, милая…
2
К дому подъехала кибитка. Дверь распахнулась, и вошли трое евреев в меховых шапках. За ними вошел возчик с кнутом. Один, в хорьковой шубе, невысокий и широкоплечий, с полным лицом и светло-рыжей бородой веером, в одной руке держал посох, в другой корзину и словно приплясывал на ходу. Он ударил посохом о пол и хрипло выкрикнул:
- С Пуримом вас, евреи! Водки нам!
Высокий парень в длинном кафтане нес две сумки. У него была бородка клинышком и пейсы до плеч. Он улыбался хитрой улыбкой человека, который слегка выпил в компании совершенно пьяных. Третий был тщедушный, низенький, в ватном кафтане и облезлой шапке, все время сползавшей на глаза. Бороды у него не было, только длинные пейсы. Он держал в руках деревянный ящик и книгу. Возчик в овчинной шапке и безрукавке отряхивал снег с сапог.
- С Пуримом! С праздником! - снова выкрикнул толстый хасид.
- С праздником, - откликнулась хозяйка. - Шушан-Пурим сегодня…
- Пурим есть Пурим. Если Пурим в Шушане, значит, и в Ольшанове тоже. Водки хотим!
- Будет вам водка. За деньги все, что угодно, хоть луну с неба.
- Водки, да покрепче, чтоб нутро обжигала. И закусить.
- Варшавским поездом едете?
- Пока что мы здесь, а не в поезде.
- Только закусить или умыться тоже?
- И закусить, и руки омыть перед трапезой. Пурим - не пост. Есфирь уже попостилась за нас, не так ли, евреи? Она была царица, вот и постилась, а мы принцы, поэтому желаем гусиную ножку!
Еврей, который хлебал борщ, оторвался от книги, посмотрел поверх очков и кашлянул. Тот, что считал деньги, даже не взглянул на вошедших. Женщина вынула из печи последний каравай.
- Двоша, подай им водки. Я пойду приберу.
Трое в меховых шапках сели за стол. Багаж они положили на пол посреди комнаты. Немного посидели, перемигиваясь и барабаня пальцами. Опять заговорил старший:
- Что ж мы приуныли? А возможно, шестнадцатого!
- А возможно, семнадцатого!
Толстый хасид запел, молодые подтянули. Все трое притопывали ногами в такт, улыбались пьяноватыми улыбками и пощелкивали пальцами. Вошел Люциан.
- Что за синагога?
- Может, пан сядет, - ответила хозяйка. - Люди ничего плохого не делают. Веселятся, поют.
- С чего это они веселятся?
- Веселимся, пан помещик, потому что сегодня праздник и есть Бог на свете, - сказал старший хасид. Он говорил по-польски, как деревенский мужик. - Бог повсюду: в Ольшанове, в Замостье, в Варшаве, в Скаршове. Бог везде, вот и надо веселиться и радоваться. А чтоб было весело, надо выпить!
- Как там наша комната?
- Подожди, пан помещик, сейчас порядок наведу. Что господа будут есть?
- Чего ты хочешь, любимая?
Мирьям-Либа так и стояла посреди помещения, возле багажа хасидов.