Вдруг Люциан сел на скамье. Его лицо было помято, как неглаженая одежда. Он помотал головой и зевнул. Его щеки успели зарасти щетиной. Он смотрел на Мирьям-Либу, будто не узнавая.
- День уже, - сказал он, протирая глаза.
- Да.
- Наконец-то я поспал. А ты?
- Немножко.
- Скоро будем в Ольшанове.
- А потом?
- А оттуда к границе.
Мирьям-Либе никогда не приходилось путешествовать. А теперь оказалось, что можно ехать и ехать. Из Ольшанова до границы, а оттуда начнется дорога в Лемберг. Из Лемберга Люциан собирался ехать в Париж… "Вот и хорошо, - утешала себя Мирьям-Либа. - Чем дальше, тем лучше, хоть на край света…" Люциан встал.
- Есть хочешь?
- Нет, спасибо.
- У меня чуток водки осталось.
От слова "водка" Мирьям-Либе стало дурно, но Люциан вытащил бутылку и на голодный желудок допил остаток. Пустую бутылку он привычным движением поставил под скамью. Потом принялся копаться в ранце, что-то искать. Мирьям-Либа смотрела на него. Это Люциан… Граф Люциан Ямпольский, мой жених, мой муж… Лишь сейчас она осознала: все титулы и чины - это не более чем слова, выдуманные звания, важен только сам человек. Он бы остался самим собой, будь он хоть принц, хоть сапожник, думала она, досадуя, что другие не понимают этой простой истины. Люциан закрыл ранец на замок.
- В Ольшанове позавтракаем. Почтовых лошадей обычно держат евреи. Смотри, не вздумай там заговорить.
- Конечно.
- Если что, говори только по-польски, не по-еврейски.
- Да.
Он сел с ней рядом.
- Милая, я знаю, что творится у тебя в душе, - заговорил он нерешительно. - Ты совсем измучена. Честно говоря, я не верил, что ты пойдешь со мной. Тем более что ты не получила моих писем. Нужно обладать большим мужеством, чтобы отважиться на такой шаг…
У Мирьям-Либы слезы навернулись на глаза.
- Но все же я решил, что называется, испытать судьбу. С тех пор, как уехал из Ямполя, думал только о тебе. Думал: с ней я бы мог уехать за границу. Один не хотел… Если бы не надежда, что ты пойдешь со мной, остался бы в Варшаве…
- Да, понимаю.
- Нет, ты не понимаешь. Шли годы, а я ничего не хотел. Днем работал на фабрике, ночью валялся где-то на кровати. Говорил себе, что я мертв. Живой мертвец, вот кто я был. Апатия - знаешь, что это значит? Играл с глупой мыслью, она приходила снова и снова, как бред… Бывает, мысли донимают, как мухи. Гонишь их, а они возвращаются и кусают мозги. Если человек занят одной и той же мыслью, проходят годы, но ничего не меняется. Когда я тебя встретил, стал смотреть на мир иначе. Во мне проснулись амбиции. Ты разбудила меня от летаргического сна…
Взгляд Мирьям-Либы совсем затуманился. Слова Люциана, как заклинание, прогнали боль, усталость, раскаяние и страхи, вернули желание быть с ним. Что-то воскресло в душе. "Я люблю его! Как пара слов может все изменить?" - удивилась Мирьям-Либа. Он обнял ее и поцеловал. От него пахло водкой, но Мирьям-Либа ответила на поцелуй. На сердце стало легко и радостно. Он что-то прошептал ей на ухо, и она, не задумываясь, ответила:
- На всю жизнь!
3
В доме Калмана царила тихая паника. Калман разбудил Майера-Йоэла, они уединились и долго советовались. Зелда неподвижно лежала в постели, она заперла дверь и никого к себе не впускала. Шайндл и Азриэл шушукались. У Юхевед покраснели глаза и нос. Даже служанка Фейгл смахивала фартуком слезы. Всех мучили одни и те же вопросы: когда это случилось? Почему? С кем? Ципеле встала в отличном настроении, но сразу увидела, что дома творится что-то неладное. Она спросила, где Мирьям-Либа, но никто не ответил. Фейгл приготовила завтрак, но никто к нему не притронулся. Один Гец сидел на кухне и жевал кусок хлеба с маслом, но даже в его водянистых глазах была грусть. Обычно, когда такое происходит, виновник все же известен, но сейчас даже не знали, кого подозревать. Калман вспомнил о старом помещике, но Гец сказал, что накануне вечером видел, как граф с Евдохой заходили к аптекарю Грейну.
Первой на след беглецов напала Ципеле. Как всегда, когда ей было грустно, она пошла на свое любимое местечко, к навесу под вербой, но быстро вернулась и рассказала Шайндл, что обнаружила отпечатки подошв на снегу и клочок бумаги. Шайндл передала услышанное Азриэлу и отцу. Майер-Йоэл тоже пошел посмотреть. И правда, на снегу были следы сапог, валялась колбасная шкурка и были рассыпаны крошки табака. Калман наклонился. Значит, тот, с кем убежала Мирьям-Либа, ждал ее здесь, курил и ел свинину. Заболело сердце. Шайндл увидела, как слеза покатилась по отцовской щеке и застряла в бороде, поблескивая, как жемчужина. Азриэл стоял белый, как мел, и стучал зубами. Майер-Йоэл поднял клочок бумаги, понюхал и заявил:
- Все ясно как день.
- Куда от позора укрыться? - затянул Калман, словно поминальную молитву. - Меня же проклинать будут на чем свет стоит, в глаза наплюют и правильно сделают!
- Тесть, это не ваша вина. Сказано: "Не умрут отцы за сыновей". За грехи детей отец умерщвлен не будет.
- А еще сказано: "Проклят вырастивший такую". Только не помню где.
- Это Раши. Тесть, она умерла.
- Лучше бы и правда умерла!
- Я имею в виду, буквально.
Калман поднял брови.
- Не понимаю, о чем ты.
- Послушайте. Надо съездить в Варшаву, а потом распустить слух, что она там умерла. Бывает такое.
- И кто поедет? Что ты несешь?
- Лучше всего теще поехать. И может, Шайндл с ней. Скажут, что она внезапно заболела, а через неделю придет известие, что она умерла. Ложью это не будет. "Злодеи даже при жизни мертвы"…
Калман перевел взгляд на Шайндл, потом на Ципеле, хотел отправить ее домой, не ее это дело, но тут же забыл, что собирался сказать. Неловко повернулся, ветка хлестнула по лицу.
- Что об этом думаешь, Шайндл?
- Не знаю. Дикость какая-то.
- Почему дикость? - возразил Майер-Йоэл. - Всяко лучше, чем стать изгоями. В Маршинове расторгнут помолвку. Вот это совсем плохо будет.
- Никто не поверит, - вступил в разговор Азриэл.
- Ничего, поверят. Почему нет? Бывает, человек заболеет, его увозят в Варшаву, в больницу. Недавно в Скаршове было. Свечной мастер, Йойнеле. Телега опрокинулась, он позвоночник сломал. Сам Липинский его в Варшаву отправил, а он, бедняга, так оттуда и не вернулся.
Калман почесал в бороде. Опять посмотрел на Ципеле, хотел прикрикнуть, чтобы шла отсюда, но вместо этого спросил:
- Ципеле, ты слышала?
- Да, папа.
- Ты ведь умеешь хранить секреты?
- Да.
- Это для твоего же блага. Чтобы жених не бросил… Майер-Йоэл прав, - заговорил он другим тоном. - Кто-то должен рассказать матери…
- Тесть, такие вещи надо делать быстро. Пусть Гец запрягает.
- Верно, вели ему запрягать. Шайндл, ты тоже поедешь. Азриэл, и ты. Нужно, чтобы был мужчина. Учебу ты все равно забросил. Дети, нет больше вашей сестры Мирьям-Либы! - возвысил голос Калман. - Блудницей стала она, веру сменила, что в тысячу раз хуже смерти. Да сотрется имя ее. Когда из Варшавы придет известие, справим траур. Лучше бы она умерла маленькой!..
До сих пор Ципеле молчала, но тут закрыла лицо руками и разревелась, как выпоротый ребенок. Шайндл смотрела в одну точку и судорожно всхлипывала, как человек, который так долго кого-нибудь оплакивал, что уже не осталось сил для рыданий. Азриэл рассматривал шкурку колбасы на снегу и глубокий след каблука. Неужели она сбежала с деревенским мужиком? А может, это связано с Хеленой? Азриэл вспомнил, как она нанесла Мирьям-Либе визит ранним утром, когда та еще спала. Ведь Мирьям-Либа говорила, что Хелена останется в поместье на всю зиму. И вдруг она ни с того ни с сего уезжает. "Это она, она! - думал Азриэл. - Она ее подговорила. Но с кем же? Как она нашла ей любовника?" Трудно было представить, что Мирьям-Либа могла так долго хранить свою тайну. День за днем, до последней ночи, до праздничного ужина. Мирьям-Либа - любовница! Мирьям-Либа крестится! Азриэл похолодел. На душе стало пусто, он сам не знал почему. Ее побег - плевок в лицо ему, Азриэлу. Он застегнул ворот рубахи.
- Тесть!
- Азриэл, пусть Гец запрягает! - распорядился Калман. - Если ты еще веришь в Бога, надень филактерии и помолись, прежде чем ехать.
- Да, тесть. - И Азриэл побрел к дому.
- Майер-Йоэл, а ты поговори с тещей. Я не могу ей в глаза смотреть.
- Хорошо.
- Ципеле, ты простудишься. Иди в дом, доченька. Было у тебя три сестры, теперь только две. Такова воля Божья!
- Папочка! - Ципеле опять расплакалась, широко открыв рот. Слезы потекли по щекам. Точь-в-точь глупый ребенок, который получил по мягкому месту. Пошла к дому, но вдруг остановилась и несколько раз сплюнула, будто ей вырвали зуб… Калман смотрел ей вслед, пока она не скрылась в передней.
- Шайндл, ты тоже поедешь. Иди, собирайся. Деньги дам тебе, ты за них отвечаешь. У Юхевед дочка маленькая, иначе я бы ее отправил.
- Да, отец.
- Ну, давай. И поешь перед дорогой, ты же беременна.