На помолвку Ципеле приехали реб Шимен и реб Мойше, их жены Менихеле и Бинеле, сыновья, дочери и две сотни хасидов вдобавок. Сестра Иски-Темерл, жена сандомирского раввина, прислала телеграмму, чтобы ее тоже ждали. Приехали сестры Йойхенена Алта-Двойра и Ентеле с мужьями, всяческой родней и прислугой. Из Туробина приехал дед Азриэла реб Аврум Гамбургер и несколько дядьев и теток. Поместье словно превратилось в двор какого-нибудь ребе. Калману пришлось снять для гостей несколько упряжек с известковых разработок. Печь на кухне топилась днем и ночью. Готовили уже не горшками, а котлами. Трудились, как в пекарне. Хорошо еще, что не было дождей и столы можно было расставить во дворе. Песни отдавались в окрестных лесах. О торговле не было и речи, Калман оставил все дела на служащих. Никогда во владениях Калмана не видали столько меховых и бархатных шапок, колпаков и шляп, столько шелка и атласа, столько бород, курительных трубок и женских чепцов. Иногда Калману казалось, что пришло избавление и что он в Иерусалиме, а не в поместье графа Ямпольского. В конце лета Юхевед родила девочку, которой дали имя Тайбеле в честь бабушки. На Дни трепета Калман со всей семьей, как всегда, поехал в Ямполь. После Йом-Кипура зятья, Майер-Йоэл и Азриэл, поставили в поместье кущу, да такую, что из Ямполя приходили посмотреть. Юхевед и Шайндл обтянули ее стенки одеялами и скатертями. Внутри повесили украшения: бумажные фонарики, гирлянды, а еще яблоки, груши и грозди винограда. Поставщик привез из Варшавы отличный цедрат, обернутый льном, пальмовую почку и ветки мирта в корзинках. Потом наступили Гойшано рабо, Шмини ацерес, Симхас-Тойра. Во что обошлись праздники, Калман и сосчитать бы не смог, даже если бы захотел.
Но, как говорил царь Соломон, все проходит. Праздники не могут длиться вечно. Благословили дождь, Зелда откусила черенок цедрата, и наступила зима. Калман не успевал со шпалами. Инженеры, которые проектировали его линию, допустили ошибку, и пришлось разбирать рельсы. Выпал снег, и, чтобы лесорубы не бросили работу, пришлось поднять им плату. Тяжеловозы день и ночь везли телеги, груженные известью. После стольких праздников будни даже в радость, но вместе с ними пришли будничные заботы. Год второй раз подряд выдался неурожайный. Участок поля, с которого обычно собирали по пять сотен снопов, дал три сотни, а где-то и две. Картошка тоже не уродилась - предсказывали, что крестьяне будут голодать. Зерна было слишком мало даже для весеннего сева. Аисты и ласточки улетели в теплые края раньше обычного, поэтому все ожидали холодной зимы. Мужики ворчали, что после освобождения им стало только хуже. Священники в городских и сельских костелах намекали, а то и говорили открыто, что все указы из Петербурга на руку евреям, а не католикам. Вечерами Калман сидел, сжимая в пальцах карандаш, и считал, считал. Он исписывал цифрами целые листы бумаги. Если следующий год, не дай Бог, тоже будет засушливый, то он, Калман, разорится. К тому же надо молиться, чтобы крестьяне не взбунтовались. Ведь он тут единственный еврей, вокруг одни гои. Вот что значит изгнание.
Калман помнил, что пообещал себе, когда взял в аренду поместье: остаться простым человеком, не загордиться. Но он взял на себя слишком большой груз, у него много долгов. Кроме того, он беспокоился из-за Мирьям-Либы. В Ямполе судачили, что он хуже Лавана. Ведь тот не захотел выдать младшую дочь раньше старшей, а у него, Калмана, Ципеле стала невестой раньше, чем Мирьям-Либа. Надо срочно найти ей жениха. Но не получалось. Все, что предлагали сваты, ему не нравилось. А с самой Мирьям-Либой творилось что-то непонятное - она стала избегать матери, сестер, отца. По ночам Зелда не давала мужу спать, будила его и повторяла:
- Калман, это не дело. Никуда эти ребе не убежали бы. Нельзя так родную дочь позорить. Даже подумать страшно, куда это может завести, Боже сохрани!..
С реб Дувидом Гомбинером из Плоцка ничего не получилось. Уже собирались встретиться, но мать жениха решила, что Калман ей не ровня, и передумала. Сват из Люблина приехал с предложением от богача, совладельца сахарного завода Шмиэла-Эли Дайхеса. Его сын Янкеле, или Яша, как его называли, прекрасно знает Тору, да еще и сдал экзамен в гимназии. Говорит по-русски, по-польски и даже немного по-французски. Калман попросил знакомого торговца, который возил товар из Люблина, разузнать, что и как. Тот подтвердил, что Шмиэл-Эли Дайхес действительно очень богат и его сын действительно образованный человек, но недавно сделал глупость. Он начал сам вести торговлю и, чтобы стать армейским поставщиком, предложил полковнику взятку в пятьсот рублей. Полковник представил деньги прокурору, и Яшу посадили в тюрьму. Через три месяца его выпустили под залог. До этого Яша уже был женихом, но отец невесты, богач из Красныстава, расторг помолвку. Процесс длится до сих пор.
Калман рассмеялся. Бывает же! А он-то как раз считал, что такой Яша, можно сказать, светский, современный, Мирьям-Либе очень даже подойдет. Он позвал ее и все рассказал. Мирьям-Либа молча дослушала до конца.
- Если бы я любила человека, мне это было бы все равно.
- Так, может, посмотришь?
- Нет, не стоит.
- Да почему же, дочка? Хочешь старой девой остаться?
- Противно мне все. Вся эта жизнь.
- Да ты что? В твои-то годы?
- Да, отец.
- Что с тобой? Откуда у тебя эта тоска?
Мирьям-Либа молчала.
- Я должен тебя предупредить. У твоей матери был брат, Хаим-Йойна. Гордость семьи. Но что-то вбил себе в голову. Плохо это кончилось. Тут не книги, а, как бы сказать?.. Днем и ночью размышлял о чем-то, есть перестал. Теща, твоя бабушка, из-за него умерла.
- Что он такого сделал?
- Что он мог сделать? С собой покончил. Говорю тебе, дочка, брось ты. Девушка должна выйти замуж. Найдем тебе жениха. Не этот, так другой. Ты красавица, я хорошее приданое дам. Чего тебе не хватает? Посмотри на Шайндл. Если ты нездорова, к врачу тебя отвезем.
- Я не больна.
- Так что же с тобой?
- Цели нет в жизни. Мама болеет. Все мучаются.
- Ты все равно мира не переделаешь. Хочу твою мать на горячие источники отправить, так она отказывается. Для кого же я работаю, если не для вас? Мне-то самому ничего не надо, был бы кусок хлеба, и все.
- Хочется что-то делать.
- Что делать?
- Быть нужной.
- Не понимаю, о чем ты.
- Не хочу быть пустым человеком.
- К чему это? Куда-то тебя не туда повело. Если с парнем так случилось, это еще ничего не значит. Они все берут, просто он не на того нарвался. Я сам налево и направо раздаю, вплоть до вице-губернатора. Можно же посмотреть, хуже не будет. Насильно я своих дочерей выдавать не собираюсь.
- Да, папа, спасибо.
- Маме не говори ничего. Я имею в виду, про ее брата.
- Как он это сделал?
- На поясе повесился, бедняга. Семью опозорил. Поэтому твоя мать за меня и вышла.
Калман засмеялся, но сразу стал серьезен. Зачем я ей рассказал? Только испугаю ее. Вдруг ему стало не по себе, подумалось: а не в дядю ли она такая? То же лицо, тот же злой взгляд… Господи, помоги, спаси ее! Калман решил, что никаких денег не пожалеет, но устроит дочери лучшую свадьбу. Во рту стало сухо. Как это говорится? "Не открывай рта дьяволу". Когда он будет в Маршинове, непременно посоветуется с ребе, все расскажет праведнику, ничего не утаит…
2
На свадьбе Шайндл Мирьям-Либа познакомилась с молодой графиней Хеленой. Они были одного возраста, с разницей в пару месяцев. Мирьям-Либа говорила по-польски лучше сестер, научилась языку у крестьянок. Граф, графиня и Фелиция уехали в замок почти сразу, но Хелена осталась. У нее был независимый характер, она никого не слушалась. Ей предложили отведать золотого бульона. Она сидела за женским столом рядом с Мирьям-Либой и ела булку с карпом. Женщины подходили, здоровались, мешая польский язык с еврейским. Майер-Йоэл шепнул Калману, что жаль ставить на стол вино, лучше вишневку или сладкую водку. Калман посоветовался с Зелдой. Девушки стали танцевать. Хелена спросила, могут ли музыканты сыграть мазурку. По обычаю она бросила в голосник контрабаса купюру, и музыканты тут же заиграли. Хелена пригласила Мирьям-Либу, поклонившись, как кавалер даме. Другие девушки встали в кружок посмотреть, как еврейка танцует с графиней. Мирьям-Либа почти не умела танцевать, но Хелена ее повела. Зрители смеялись, хлопали в ладоши, переговаривались. Хелена и Мирьям-Либа были очень похожи друг на друга, только грудь у Хелены была повыше. На графине было белое гарусное платье с широким рукавом. Прическа по французской моде, на шее медальон, на ногах серебряные туфельки на высоком каблуке. Простонародье глазело, толкалось в дверях. Чуть не дошло до драки. Женщины и смеялись, и плакали.
- Только посмотрите! А наша-то на вид больше графиня, чем та…
- Все бы еврейские девушки такие были, Господи!..