И вот когда отчаяние (райтер не знает, затрудняется ли он в выборе синонима или не использует тот намеренно) – а это было, конечно, оно, хотя Анна Ф. и не признавалась себе в этом: не в ее правилах потакать слабостям – окончательно изранило (нет, не так: изгрызло) то, что принято называть душой, и от полноты чувств-с эту самую душу едва не задушило, когда плоть, о которой "не принято" говорить – после изматывающего роман[с]а, если можно, конечно, назвать так пародию на отношения с особой пусть и небезынтересной, но, как оказалось при первом же раздевании, фригидной, а при последнем, увы, скучной – итак, когда плоть Анны Ф. взбунтовалась, заговорив с бестелесной субстанцией именно так, как и подобает, наверное, говорить ботиччеллевскому изображению – с бесполым ангелом, вдохнувшим в сие изображение жизнь, – тогда-то все, собственно, и началось.
"С этого места поподробнее", – требует рядовой Ч.Итатель, и райтеру ничего другого не остается, как подчиниться: что ж, таковы правила! Итак, мы тоже приматы, а потому приступим: анкетку она составила любопытную – чем-чем, а умом да пресловутым ч/ю г-н Б. не обидел: вложи он, впрочем, в Анну Ф. чуть меньше подобной халявки, она, глядишь, и была б счастливей – впрочем, к транслиту нюанс сей отношения не имеет, а потому скажем лишь, что ни ум, ни ч/ю не могли дать hero’ине нашей того, чего она желала – желала, отметим для эзотеринь и -териков особо продвинутых, прямо здесь и прямо сейчас.
"eto ved’ ne son – vse, chto bilo, ne son ved’?.. wal’, chto tebja net rjadom: zdes’ belii pesok, teplii okean, pal’mi… i ochen’ druwelubnie mestnie, osobenno M: vse xotjat stat’ drugom bez objazatelstv, zabavno! no etо ne po moei chasti…"
Те-ло… Давным-давно голос его, и без того тихий, превратился в еле уловимую вибрацию: у Анны Ф. всегда находились другие, "более важные", дела, предполагающие если уж не всепоглощающее внимание, то, во всяком случае, оперативность (ну и словечко! не ее, нет, delete), и даже в постели происходило порой невесть что, а потом уж и вовсе не происходило, ибо лучше ничего, нежели скука; однако у Анны Ф. имелся утешительный приз – чудище по кличке Petrov: его-то и гладила она денно и нощно, переливая в клавиши – "от плеча, через локоть, в пальцы", как учили – всю свою нерастраченность; переливала, покуда не начала расти та самая Луна да не настала, наконец, та самая суббота – тогда-то и разглядела Анна Ф. в зеркале не только свое отражение: его-то – точнее, ее; еще точнее – ее тело, – и ждала… не будем уточнять, сколь долго. После того как раскадровка существования – вначале размытая – визуализировалась во вполне отчетливую, состоящую из разноформатных паззлов, session, Анна Ф. расхохоталась. Сплошные "семестры", тряслась она от спазматического (если такой, конечно, случается, – а если даже и нет, то у нее, Анны Ф., случился аккурат он) смеха: лю-, фото-, звуко-… Неужто и сам отрезок от сме до ро (и снова здравствуйте: алфавит, ошейник, кремация), – лишь сессия? Сдать бы ту поскорей г-ну Б. да не вернуться на шарик… блаженное ЗАЧТЕНО – и ни на ногой на планетку, никогда, ни-ког-да-а, ни за что – да ведь, ежли правильно рассудить, и незачем… о, как скучна твоя игра в льдинки, глупыш Кай!..
"devici tut towe otpadnie – no, konechno she, ne v otele… v osnovnom evropeichi, i vse xotjat poznakomitsja… a nam ne do etogo – ushe 3 dnja mi kurim! tut vse kurjat, dawe anglichane… o, predstavljau, kak tam seichas v moskve… a tut chelii den’ solnce, vozvrawat’sa ne xochetsja… i xorosho, chto ne skoro… mowet, ja tut zaderwus’ – za spinoi more i schastlivie ludi… nadeus’, u tebja towe vse super…i ti ne parish’sa, kiska…"
Сначала мессиджи нежные – сайт, почта… а голос вот грубым оказался, лексика – "отдельная тема", а потому – бесплодные размышления по поводу и без, но мы их, конечно (дело известное), опустим – где там наш парашют? где сабля и красная майка? и при чем тут Сириус, a-ta-ta?.. – и окажемся, стерев то, что называется "ложной скромностью", кнопкой Delete, сначала на кухне, а потом аккурат в спальне, которую, если открыть, а потом закрыть скобку, пылесосила и проветривала Анна Ф. перед визитом гостьи, пожалуй, дольше обычного. И вот когда воздух стал до неприличия свеж, а пол – почти непристойно чист, в дверь позвонили: на пороге стояло светловолосое chudo, выглядевшее едва ли старше студенток Анны Ф., и улыбалось – с чёрта! Ну не рыдать же.
"milaia! tehnika bezopasnosti for me – prejde vsego) i'm po drugomu ne znau kak) da… zdes ochen horosho)… i poetomy mojno na vremia zabit pro vse. zdes drugoe – life for me! i hate cold weather)) Ja daje ne znaju, kak obratno… ne hochu, ne-e-et…"
"Ну и парковка!" – "Парковка?.." – "А ты чё больше любишь – коньяк, вино?" – "Зависит от марки" – "А ты ничё так… те ваще стока лет…м-м… не дашь…" – "И сколько дашь?" – "Эт думать надо…" – "Думать не любишь?" – "Ваще неохота… щаз расслабона хочу…" – "И что расслабляет?" – "А ты ниче так… тебе правда стока? Бли-ин, вид ваще не поношенный: в твои года, знаешь…" – "Дурёха…" – "Да я серьезно…" – "Ты всегда разговариваешь?" – "А че?" – "Молчать в постели умеешь?" – "В постели-и?.." – "И плыть…" – "Плы-ыть?..".
"a chto u tebja za oshushenia? ti vsegda v nih razbiraewsia? ja, naprimer, chasto ne dumau o mnogom… tolko potom… i to ne vsegda. chasto prosto haven't time to think about! bilo bi super, esli b tut so mnoi bila… tebe bi ponravilos') celuu nejno… grubo… po-vsiakomу))) ka ti tam… kajdii den'? without me?.."
И шлюзы затопило, и голова (тоже ведь тело, нет?) поплыла – Анну Ф., всегда относившуюся к тому, что называется "голый секс" с пренебрежением, словно бы оглушило: губы девчонки (наконец-то та замолчала) оказались вкусны, волосы и кожа – душисты, ну а тело – стройно и, не побоимся неизбежной инфляции определений, грациозно. О нет, сплетение вовсе не было "пошлостью", "мясом" – что там еще говорят в таких случаях? И даже когда у нее, Анны Ф., еще несколько дней назад терзавшей рыженькую Т. вопросами интерпретации баховских опусов, вырвалось: "Ti traxaeshsja kak boginja, detka!", это не прозвучало пошло. Что Анне до слов! Что проку в них, коли все они – всю жизнь и еще пять минут – лгут, лгут, да только и делают, что лгут ей? Например, так: "Ты чем ваще занимаешься-то?" – "Трактовками. "Лунную сонату", например, совершенно по-разному исполнить можно… Интересует?" – "Да ладно те, харэ прикалываться! Трактовки…"
Тело, те-ло – здесь и сейчас: теплое и манящее, зовущее и жгучее, тело алчное, ненасытное, бесстыдное: Анна Ф. плывет по его коридорам, струится по карнизам, теряется в ложбинках и впадинках – и не суть, назовут ли гармонию плоти "прелюбодеянием" или "грехом", потому как нет, знает она, ни прелюбодеяния, ни греха, но один лишь АУМ, вибрирующий в каждой ее клетке, в матке ее и в сердце, в ключицах, щиколотках, в ушах… – Гофман? Горовиц? Гилельс? Корто? Микелянджели? Аррау? Гизекинг? чье туше? – давно забытые ощущения, легкое покалывание в кончиках пальцев, тяжесть внизу живота, девочка-девочка, где же твой перламутр? "Эта штука strap называется…" – дастиш фантастиш: нет-нет, да-да, в Москве солнечно, до семнадцати мороза.
"vchera, poka ehali s diving’a, tancevali na korable: life tut super… bez problem… veselo… kajdii den' prazdnic. priatnih snov tebe! how are you? Celuju, nado idti na tusu…"
Анне Ф. нужны новые слова, новые "штрих-коды". Если их нет, можно и выдумать – просто выдумать свои коды для обозначения чувств, потому как все их milaja, dorogaja и (брр) kiska – не более чем символы, принятые в той среде (она никогда не отождествляла себя "с ними") для обозначения желания и утверждения пресловутого основного инстинкта – хотелось чего-то большего, нежели translit как прямой (скажем, vot etot), так и опосредованный (когда слова, даже самые важные, не более чем сигаретный дымок: скажем, von tot). В той среде, как казалось Анне Ф., обжегшейся на коньяке и дующей теперь на ледяной чай, ни "милой", ни "дорогой" попросту не существовало, и даже в банальной "киске" не было никакой мягкости, а одна лишь – полоски воска? станки Gilette? – фальшь; что же касается словечка sex, то с однополыми все не так страшно – однополые не нарубят детей.
"zverskaja peremena planov – vstretimsja v nashei rashe, kogda potepleet. chto-to po vsem frontam zaval – nu da ladno. inogda ja dumaju, chto wizn’ xronicheski skuchna. balujus’ vot ‘dudkami’: sigari, ot nix zasipaew’ luche. bednaja moja golova!"
И все-таки kinder там, Анна Ф. чувствует – там, в пугающей праглубине сна… Странно: когда твой мозг "простукивают" два сердца, ты тщетно пытаешься выдать за абсурд – ужас, но в какой-то момент мысли, разбиваясь о тишину и наполненность, рассеиваются, а значит никакой отделенности не существует, а значит "одиночество" – миф, фикция, транслит… Счастье, переодетое солнечным зайцем, танцует в ладонях Анны Ф.: она проснулась, она чувствует себя обманутой – у нее по-прежнему одно, только одно сердце, а значит – ни тишины, ни наполненности, ни глубины, одна клятая отделенность, а значит – одна, "опять и снова", что, впрочем, давно не пугает, но лишь изредка печалит: понарошку, на цыпочках, едва-едва… Куда больше кровит то самое место, где все ее devochki лопаются, будто мыльные пузыри; честней, она сама их – вот те рок, вот те курок – спускает (пфу-у, пфу-у…), ну а вместо пенной жидкости в ход идет, разумеется, сердечная стружка: при ближайшем рассмотрении та, если подойти к делу рационально, на что только ни сгодится. На мыло ее!