Когда-то я мечтала нашептать суше о молчаливых рыбах: их немота завораживает – или, быть может, только antropos их не слышит? Я видела живую рыбу, брошенную в раскаленную железную посудину… Я хотела крикнуть, что Рыбы – надкласс водных позвоночных с непостоянной температурой тела. Что дышат жабрами. Что у многих есть плавательный пузырь. Еще я бы сказала, что рыбы легко рулят по водам благодаря плавникам, изгибаясь волнообразно. Предположила бы, что размер рыб напоминает диапазон певицы, берущей как "ре" малой октавы, так и "ля" третьей: от сантиметра, как какой-нибудь филиппинский бычок, до двадцати метров, как гигантская акула. Ихтиологи отдают им свои мозги, нашептала бы я, хотя на самом деле хотела написать совсем не об этом, и даже не о множестве разноцветных рыб, живущих внутри меня.
"Почему?" – спросит кто-то, а я отвечу, улыбаясь одними ресницами (и пусть только попробуют сказать, что ресницы не улыбаются!): "Тридцать – только число; всё остальное – внутри".
[translit]
Анна Фёдоровна – так велено было величать студенткам синеглазую ифишницу, имя которой мы, косясь на сестру таланта, ук[о]ротим сначала до Анны Ф., а то и до А., – за годы преподавания в колледже к отчеству так и не привыкшая, украсила, едва подавив зевок, небрежным своим росчерком зачетку рыженькой Т., а когда ощутила – кожей: а чем еще? – что осталась одна в кабинетике (том самом, где на обоях, аккурат под портретом Баха, имелся некий дефект, напоминающий след от пули), с облегчением выдохнула. Она так и не сумела разлюбить "детский" праздник: и даже то, что вторую вечность подряд встречала его, как складывают word’очки иные подающие надежды литературорессы, в гордом одиночестве, не пугало, а, скорее, придавало моменту Перехода особое изящество: быть одной вовсе не означало быть одинокой – да и что такое одиночество, когда кругом музыки столько?.. Анна Ф. смотрела на мир иначе, нежели пресловутая massa, в шлемики коей вставляли – по обыкновению, через пульт зомбоящика (кстати, слово года) – специальные ферматки: техника манипуляции бессознательным и др. и пр. – да стоит ли о том?.. Вот и Анна Ф. считала, что нет, и потому, словно в знак согласия с неведомым райтером, который, впрочем, тоже не видел своего персонажа, смахнула со лба непослушную прядь (беспомощный штамп, гнилая соломинка "нового реалиста") да улыбнулась кончиками губ. Ну да, разумеется, предсессионные консультации по обожаемому ее предмету, как и индивидуалку – общее ф-но у струнников и духовиков: кто ж подарит спецкласс тридцатитрехлетней особе, когда у титанов, упорно не желающих думать о неминуемо надвигающейся вечности – "Kai, ja ne serwus, Koroleva" – играть, по всеобщему выражению, некому! – никто не отменял, и все же… Облизнув пухлые губы (см. предыдущую скобку), Анна Ф. почти опустила уже крышку рояля, как вдруг что-то – причина на усмотрение разглядывающего страницу – заставило ее приблизить пальцы к пасти чудища по кличке Petrov: она, Анна Ф., жить не могла без него: вопросы есть?..
"i odewda vsja vlawnaja… i teplie ryki i gubi chuvstvuit, a na ulice dowd’, i ot etogo eshe prijatnee…"
"Ля" большой октавы: тихое, предельно четкое non legato (собранность мгновенная, с первого звука: "подъезды" недопустимы), и тут же – legato в малой, на хроматизмах; мелодия в правой изломана. "Воровское" чередование тем вызывает неподдельный восторг Анны Ф., потому она и не хочет, никак не хочет принять не столь умом, сколь сердцем, программность прелюдии и фуги: Мытарства и избиение Христа – а именно такой образ, если исходить из принятого в их среде ассоциативного ряда, лежит в основе a-moll’ной нетленки, черными бриллиантами которой (да, вот так пафосно называет Анна Ф. кружочки да палочки, живущие на нотном стане) испещрены 110-я, 111-я, 112-я, 113-я и 114-я страницы второго тома ХТК. Не так давно, рассказывая третьекурсницам (еще тот, кстати, курсик) о клавирных сочинениях Баха, Анна Ф. упомянула о том, что после пленения И.Х. в Гефсиманском его водили к старейшинам и первосвященникам, и именно это стало своеобразным поводом для перемещения тем в прелюдии – из руки в руку, из руки в руку: наслаждение звуком – но какой при этом смысл!.. "Neherasebe…" – да кышь, кышь ты…
"ti ne boiswsja so mnoi pit’ takie napitki? potomu chto alko obostrjaet welanie, i ja i ti mozchem ne skazat’ stop, i togda…a mne uletat’…"
Яворский, говорит она студенткам, которых, заметим, в большинстве своем мало волнует интерпретация баховской символики (в консу готовятся единицы – снимем же перед ними воображаемые короны, – ну а для трех буковок ДээМШа подобных изысков не нать), итак, Яворский рекомендовал исполнять Preludio "быстро и хлестко", а рисунок шестнадцатых, продолжает Анна Ф., соткан из интонаций креста… На миг она застывает, ловя на себе – который уж раз – робкий взгляд рыженькой Т., принявшей Анну Ф. за, как нравится почему-то этим devochkam говорить, тему, и, поглаживая кольцо на большом пальце, отворачивается, дабы завести разговор о фуге, уменьшенных септимах, тиратообразных, символизирующих бичевание, противосложениях, символах Воскресения в басу – всего два такта, и др. и пр… Рыженькая Т. смотрит на Анну Ф., не отрываясь, и Анна Ф. подозревает, будто та нарочно не учит ее предмет: нарочно, чтобы еще чаще являться на пересдачи.
"milaja, o tebe krome menja nikto ne uznaet, ot tebja zdu togo we. celuju newno! vchera bil slavnii vecher…"
Анна Ф. качает головой, захлопывает крышку рояля и, выходя из кабинета, натыкается на рыженькую Т., подпирающую дверь: "На расстоянии лучше… воспринимаешь лучше… ну, это… полифонию…" – каблуки бойко стучат (штамп) по паркету: devochka поскальзывается и падает аккурат в тот момент, когда Анна Ф. поворачивается к ней спиной.
"s udovolstvien provela bi s toboi vremya v posteli. а naschet odna… znaesh’, ja ne odna, no vse ravno odinoko, poetomu deep-sotsi, polnii ulet… alko bol’we ne p’iu, sintetiky towe… fuck kak skuchno! novix emocii ne xvataet, dorogaja, daw’ mne ix?.."
Анна Ф. выходит из, как называет она college, заведения – и все б хорошо, кабы не это жжение внутри, кабы не зуд этот… "Бледное пламя", пожирающее не столь душу, сколь тело, "бледный огонь", прожигающий до кончиков матки (ну-ка, ну-ка, где там у матки кончики?..) – прожигающий, заметим, спалив всяческие приличия (что такое приличие, не заглянуть ли в словарь?). Да ей, пожалуй, не так уж весело! Да, она хочет – хочет того же, что и все эти devochki – хочет того же, что и рыженькая Т.: целоваться.
Как-то, – скорее, от скуки, нежели желания; зальем все это скотчем, – Анна Ф., много лет не впускавшая в плоть свою никого, кроме возлюбленных, проснулась на плече заезжего Аполлона (М и впрямь оказался на редкость хорош собой): это не столь удивило, сколь раздосадовало ее, запамятовавшую, что при рабочем контакте с М следует использовать предохранительный клапан… – о, этот забытый, разъедающий мозг страшок stat’mater’ju! Нет-нет, такие подвиги ей все же не по плечу – да и, что говорить, она, на самом-то деле, обычно не пьет столько… "Рассказывай теперь!" – усмехнется позже Анна Ф. и, спустившись под землю, подумает, что, возможно, выпьет вечером брют, а потом – почему нет? – загрузит один из тех самых сайтов, появление на которых всегда считала, м-м, неэстетичным.
"predlagaju igry – sekretnost’ i konspiracija! pridumai sebe imja: novoe, kotoroe budem znat’ ti i ja: moe dlja tebja budet Greg, dumai nad svoim, kiska… bez objazatelstv, bez tabu… soglasna?.."
Иной раз она разглядывает, будто скульптуру, свое отражение – разглядывает, вот как сейчас, с тревожным любопытством, тщетно пытаясь найти изъян, объяснивший бы ей отсутствие в жизни того, что называют существительным sex, не шибко-то в нем разбираясь, – но ни в лице, ни в теле изъяна как будто б нет: все дело в энергии – все дело лишь (дважды два) в том, что при глубочайшем в себя погружении – пусть, пусть "аутодайвинг" – разглядеть кого-либо еще становится, так скажем, проблематичным, а значит… "Молчи! – поворачивается к райтеру Анна Ф. – Ты не имеешь права! Не имеешь!.." – и райтер, вжав голову в плечи, умолкает, наблюдая из-за портьеры за тем, как разглядывает главная hero’иня крошечные пузырьки шампанского, поднимающиеся со дна бокала. В какой-то миг ей начинает казаться, будто они сплетаются в те самые пять колец – Олимпиада-80: г-жа Московия высылает проституток и отстреливает уличное зверье, – сплетаются исключительно для того, чтобы зазвучать, скажем, так: "До свиданья, наш ласковый, ми-и…" – а на "…ша" – затихнуть: "Kto zdes’?..".
О, они так похожи на салют, эти тончайшие нити, не перестает удивляться Анна Ф., который уж час цедящая брют – цедящая, конечно, все еще надеясь поймать за хвост сказку (Горовиц исполняет Шопена: skaska?). "Пригубишь – и тайна исчезнет, уйдет бесследно, одну оставит: опять одну, опять навсегда… Неужто лекции по ИФИ – все, что осталось?"
"vsё budet "ace"!.. nushno prosto vidumat’ klassnuju igry. svoju, i tol’ko! vsё novoe. prosto vsё novoe…pochemu ti do six porn e mowew’ pridumat’ sebe umja?.."