– Целочку из себя не строй! Все прекрасно понимаешь. Те, кого ты снимаешь с негативов, очень скоро умирают. Или их убивают. Они обречены. Ты, главное, сам не расстраивайся. Хотя поводов для расстройства у тебя предостаточно. Я-то делал работу по приказу. Ты понимаешь? Я выполнял приказ. Один раз для себя решил и больше никогда не мучился. Знал, что могу, и использовал свои способности. Не метался. Не суетился. Не сомневался. Такое было время. Мне не платили. Одни выполняли свой долг у мартена, а я – в фотолаборатории. Одни плавили сталь, а я выправлял историю. И упреждал ее выверты. Финтифлюшками не занимался. От моей работы зависело слишком многое. Подумаешь – кого-то убили! Мелочь! Я делал одно движение – и изменялось лицо мира!
Мне показалось, что мой отец бредит. Его глаза бегали туда-сюда, он быстро облизывал губы и словно пританцовывал – то выставлял вперед правую ногу и чуть приседал, то, меняя ногу, делал шаг назад, упирался спиной в стену и вновь выставлял вперед правую ногу.
– Так было надо, и все! – продолжал отец. – Понял? Или ты, или тебя. Без вариантов. А ты еще, мудак, мне не веришь! Ведь не веришь, а? – Он схватил меня за плечи, тяжело задышал. – Время было такое! И осталось таким! Или ты скажешь – что-нибудь изменилось?
– Тебе надо быть дома. Уколы! Тебя Таня колет? – сказал я, пытаясь искоса взглянуть на часы.
– Ты меня уколешь. – Он начинал выдыхаться. – Думаешь, я квартиру за красивые глаза получил? Я ее... – Он не договорил. – Тот, кто отдавал мне приказы, обнаглел, понимаешь? Удержу не знал. Безнаказанным себя почувствовал. А у меня нашелся и его негативчик! И никто не поверит! Никогда! Я мог получить все что угодно. Я мог сделать все что угодно. Но я не рыпался. Сидел смирно. Я всегда был застрахован со всех сторон. Не то что ты, сыночек!
– Ну ладно! Хватит! – Я сбросил его руки. – Прекрати! Я хотел тебе рассказать...
– Не трать время. – Он закрыл глаза и теперь говорил тихо. – Я и сам все знаю. Детали не важны. Ты соскоблил чей-то негатив, и одним говнюком стало меньше. Или двумя. Или десятком. Знакомое дело. Это мы проходили. Тебе не о них надо думать. С ними уже все. Тебе о себе надо думать. – Он открыл глаза и посмотрел на меня с жалостью. – Дурак ты, Генка! Ох, дурак! Ну-ка выгляни! Посмотри – нет ли кого поблизости!
Я выглянул на улицу. Набережная, тротуар и проезжая часть были пусты. Вокруг все словно вымерло. Я поднял голову. Солнце дрожало в выгоревшем небе.
– Никого.
– Хорошо. Слушай план. Выходим. Направо. Идем двадцать пять метров. Входим в проходную картонажной фабрики. На вахтера не смотрим. Из проходной идем прямо, потом налево. Там забор, в заборе дырка. Через дырку попадаем в мой двор. Я иду первым. Понял? Я спрашиваю – понял?
– Понял!
– Повтори! Я повторил.
– Хорошо. Молодец хоть в этом. Так. На счет три. Теперь – об этой Татьяне. Думаешь, я не понял, на кого она похожа? Понял, еще как понял! Я ведь тоже попался на эту удочку. Думал – таким образом искуплю.
– Что искупишь? – спросил я.
– Потом, Генка, потом! Только запомни – эта Танька... Ладно, и об этом потом! Дурак! Ну что смотришь? Давай считай!
– Что?
– Раз, два...
– Раз, два... – послушно начал я.
Мы вышли на набережную – отец чуть впереди, я на полшага сзади. Он шел ссутулившись, глубоко вбив руки в карманы брюк, молодой энергичной походкой. Я спешил за ним.
– Помнишь Байбикова? – спросил отец через плечо.
– Максима? Конечно!
– Да не его! Отца! Генерала.
– Какого генерала? У него отец был генерал?
– Да, железнодорожный. Правая рука Лазаря Моисеевича. Помнишь?
– Нет.
– Ну и ладно! Въехал в наш дом, живет со мной на одном этаже. – Отец остановился, и я налетел на его спину. – А с Максимом общаешься?
– Нет.
– Позвони ему обязательно! Понял?
– Зачем?
– Я сказал – позвони. Договорись о встрече... Тут какой-то шум сзади заставил меня обернуться: идущий с огромной скоростью грузовик въехал на тротуар и приближался к нам.
– Отец! – закричал я.
Мой отец словно ничего не слышал: отмахивая рукой, он вновь шел по тротуару, бормотал себе под нос:
– Я всегда был застрахован. Меня и сейчас не возьмешь. Кишка тонка! Тонка у вас кишка! Тонка!
Грузовик практически настиг нас, я бросился вперед, пытаясь оттолкнуть отца в сторону. Грузовик включил сирену, и тут произошло совершенно невероятное: мой отец обернулся и с сардонической улыбкой посмотрел на приближающийся грузовик.
В следующее мгновение грузовик налетел на нас.
Я отделался легко: меня задело крылом, отбросило в сторону. Как итог – небольшое сотрясение мозга, ссадины. Непонятным образом меня что-то увело, отделило от отца.
Правда, в собравшейся толпе решили, что я тоже мертв, уверенность эта вселилась и в персонал "скорой помощи": все очень удивились, когда я, застонав, попытался самостоятельно подняться на ноги.
Меня загрузили в машину, отвезли в больницу. По дороге – не иначе как от укола – я потерял сознание, в себя пришел уже в палате.
Первым, что отчетливо выступило из вспыхивающих у меня перед глазами зайчиков и затвердилось на фоне блекло-голубых стен, было ее лицо. Я чуть было вновь не отключился: на этот раз сходство с Лизой было еще более ошеломляющим.
– Отец? – спросил я.
Она отвела взгляд, потом наклонилась ко мне и поправила подушку.
– Как же так?! – отрешенно проговорил я. – Как же так?!
– Вам нельзя волноваться. Ничего серьезного, но волноваться...
– Он сразу умер? – спросил я. – Сразу?
– Да, – ответила она.
Через два дня меня выписали. За мной заехал Кулагин, помог спуститься, сесть в машину. Я думал, что Татьяна тоже приедет, но ее не было. Кулагин и сам бодрился, и меня пытался зарядить бодростью, говорил, что все заботы по похоронам возьмет на себя, что мне надо беречься, лежать дома, в темноте, пить – он кивал на рассыпанные на заднем сиденье коробки – лекарства, что я еще поработаю, поснимаю, поретуширую, что такого, как я, больше нет.
– Поправишься – работой тебя завалю! – говорил Кулагин, ведя машину аккуратно и с участием поглядывая на меня. – Сейчас столько заказов!
– Где будем хоронить? – спросил я.
– Не волнуйся, не волнуйся! У меня все схвачено, к тому же ветераны подключились. Похороним по-людски, поставим памятник. – Он взглянул на меня с особенной заботой. – Да, так я о заказах. Расценочки я поднял! Инфляция! И спрос на профессионалов! Это о ретуши. А что до основного... Слушай, такие телки хотят, чтобы ты и только ты!
Я его не слушал.
На кладбище пришло всего несколько человек: два ветерана, для которых посещение подобных мероприятий входило в ветеранские обязанности, моя блаженная соседка, откуда-то про похороны узнавшая, я и Кулагин.
Найти Татьяну, не имея ни адреса, ни телефона, я не смог. По записной книжке отца я попытался найти кого-то еще, позвать на похороны, но либо фамилии и телефоны в книжке были замазаны черным, либо мне отвечали, что такой-то давно умер.
Когда могилу засыпали, возле свежего холмика мы все застыли в скорбном молчании: активисты-ветераны в одинаковых позах, со сложенными внизу живота руками, соседка с бесстрастно блуждающим взглядом, чуть поодаль – бригадир кладбищенских рабочих и Кулагин. Я – у самой могилы.
– Редеют наши ряды, – произнес за моей спиной один из активистов.
– Да, я помню Генриха Ивановича... – начал другой.
– Рудольфовича! – поправил первый.
– Рудольфовича! Да, я помню его еще по тридцать девятому году. Редкой души был человек!.. – Второй явно собирался произнести что-то наподобие траурной речи.
– А какой был специалист! – Первый не хотел отдавать инициативу. – Лучший! В нашем управлении это был самый ценный кадр!
Я обернулся, шагнул к ним.
– Да, лучший! – Говоривший был худ, кадыкаст, водянистые глаза его слезились. – Таких теперь нет. Ужасная смерть! Пьяный уже с утра шоферюга. Вот ведь подонок! – Не моргая, он смотрел на меня. – Вы ведь, наслышан, по стопам батюшки пошли? Верно? Примите соболезнования!
Я пожал руку сначала ему, потом – второму.
– Таких специалистов теперь нет! – в свою очередь сказал второй, задерживая мою руку, но глядя на своего товарища. – А если бы этот шоферюга наехал вечером, что, легче было бы? – Он перевел взгляд на меня. – Пусть молодой человек на меня не обижается, но – нет. Нет!
– Что "нет"? – спросил первый. – Не было бы легче или специалистов таких нет?
– Маразм крепчал! – подмигнул мне второй, слегка кивнув на первого. – Не обижайтесь!
– Я не обижаюсь, – сказал я, освобождаясь от его хватки.
– И правильно! – Он повернулся к кадыкастому. – Ну что? Нам надо на Даниловское.
– Да, – согласился первый, – на Даниловское.
– А поминки? Я думал, вы...
– Крепитесь! – Второй положил мне руку на плечо, притянул к себе, заставил меня чуть наклониться вперед, словно хотел посмотреть, большая ли у меня лысина.
– Помню по тридцать девятому году! По тридцать девятому!
Первый взял второго под локоть, потянул прочь от могилы. Они вышли на дорожку между оградами, зашаркали по ней, свернули на аллею кладбища и пропали за густой листвой.
Я оглянулся – блаженная соседка, видимо, снялась с места еще раньше, Кулагин расплачивался с бригадиром кладбищенских рабочих. Бригадир держал перед Кулагиным раскрытую ладонь правой руки, Кулагин выкладывал на ладонь купюры, левой рукой бригадир переправлял их в карман черных брюк, заправленных в кирзовые сапоги. Закончив расчеты, Кулагин подошел ко мне.
– Ну? Поехали? – спросил он.