Когда замуж вышла, сперва ему про свои нервы не рассказывала. Но сколько скрывать можно? Он золотой человек, очень добрый. Чего только от меня не натерпелся! Но он у меня праведник, на таких мир стоит. Успокаивает меня. Если бы не он, я бы давно в сумасшедшем доме сидела или, Боже упаси, руки на себя наложила. Я два часа болтать могу, а он слушает. И говорит со мной, как отец. В меня, видать, душа какого-то грешника вселилась… Он домой приходит, а я говорю: "Не приготовила легкие". - "Почему?" - спрашивает. Говорю: "Я подумала, это твои". А он не улыбнулся даже. Он же меня знает! "А что, - спрашивает, - приготовила?" - "Овощей сварила". - "Ну, значит, - говорит, - легкие завтра будем есть". Другой бы давно меня из дому выгнал. Сто раз бы уже развелся, а мы с ним - душа в душу. Закон есть: если десять лет прожили, а детей нет, надо разводиться. Раньше-то я об этом не думала. Но вот пятнадцать лет живем, шестнадцать. Вдруг услышала, как один с женой развелся. Она у лохани стояла, белье стирала, а он, муж ее, вошел, приколол разводное письмо ей на платье и вышел. Он в Америку уехал. Жена потянулась рукой спину почесать, а там бумажка приколота. Вот и все, и иди жалуйся. Ну, я эту историю как услышала, думаю: ведь и мой может так же. Как-то дверь на засов была закрыта, и сапожник пришел, стучится. Туфли принес, я отдавала набойки поставить. И вдруг думаю: это мой муж его с разводным письмом подослал. Побелела как мел. Сапожник спрашивает: "Что с вами?" А как я скажу, что со мной? И всегда так, что бы ни случилось. Приходит он домой, мой муж, дай Бог ему здоровья, я и выкладываю ему свои беды. Он берет Пятикнижие и клянется, что проживет со мной всю жизнь. А он своему слову хозяин. Клясться-то нельзя, но он это ради меня сделал, чтобы я успокоилась. И я ему верю, а на другой день все заново. Шарю у него по карманам. "Что ты там ищешь?" - спрашивает, а я говорю: "Разводное письмо". Он любит иногда пошутить, бывает, это помогает. Рассмеюсь, и тоска уходит. Вот он и говорит: "Оно у меня в левом сапоге". Легли, а я уснуть не могу, надо в сапог заглянуть. Едва он захрапел, вылезаю из кровати. Вытаскиваю портянку, зимой дело было. Знаю, что это портянка, а ну как это разводное письмо такое? Надо бы самой посмеяться, да куда там. Короче, зажгла свечу. Он глаза открыл, видит, я стою с портянкой в руках. "Чего ты?" - спрашивает. Я говорю: "Думала, это разводное письмо". - "Иди уже спать, - говорит, - хватит, намучилась ты сегодня".
Доктор, что мне делать? Лекарство, что вы мне выписали, хорошее, да не очень. Сначала помогло, а потом опять хуже. Что делать? Ножей бояться стала. А как в хозяйстве без ножа? Помогите, доктор, помогите!..
- Выпишу вам другой рецепт.
- А поможет?
- Должно помочь.
- Добрый вы человек. И чего я к вам пристала? Мне ведь даже заплатить вам нечем. Как четверг, так я без гроша.
- Ничего, в суд я вас не потащу.
- Дай вам Бог здоровья, доктор. Чтоб вы никогда горя не знали…
4
Приглашение к Валленбергам вызвало в доме Азриэла настоящий переполох. Приглашали обоих супругов, но Шайндл сразу сказала, что к выкрестам не пойдет. Азриэл тысячу раз требовал, чтобы Шайндл как следует выучила польский. Это неприлично, когда докторша говорит на жаргоне. Азриэл даже сам попытался давать ей уроки польской грамматики, но все застопорилось с самого начала. Азриэл видел, что дело тут не в плохой памяти, а в нервном напряжении. Шайндл не справлялась с заданиями, опрокидывала чернильницу и писала так, что сама не могла разобрать. Она до сих пор говорила, как деревенская баба, да еще и делала грубые ошибки, путала дательный и винительный падежи. Другие женщины учились у своих детей, но Шайндл обращалась к сыну и дочке по-еврейски, а они отвечали ей по-польски или по-русски. Мало того, она перестала следить за одеждой и прической. В доме было чисто, но вещи часто лежали где попало. Азриэл никуда не мог пойти с женой. Сперва Шайндл сама не хотела, а потом стала его обвинять, что он ее стыдится, и так оно и было. У других врачей жены окончили гимназию, и Шайндл выглядела среди них как белая ворона. Она так смущалась, что боялась слово сказать. У нее была фобия, как это называется в медицинских учебниках. О том, чтобы Шайндл пошла к Валленбергам, не могло быть и речи. Но, по правде говоря, доктор Азриэл Бабад и сам ждал этого вечера со страхом. Как одеться? Как там себя вести? Он получил диплом, но этому так и не научился. Он не умеет танцевать. Азриэл так и остался застенчивым местечковым ешиботником. Он завидовал тем, кто с детства носит короткую одежду и говорит на чужом языке. Как изящно эти франты передвигаются, как свободно болтают по-польски и по-русски! Как элегантно сидят на них фрак и крахмальная рубашка! А как грациозно они целуют дамам ручку! Азриэл так и не прижился в этом мире, хедер, Талмуд, отцовские вздохи и материнские поучения отравили его на всю жизнь. Письмо Валленберга разбередило раны. У парней из религиозных семей хватило ума жениться на светских девушках, а Азриэл взял в жены провинциалку, которая до сих пор жить не может без миквы и молитвенника.
Однако на приглашении стояла дата, и думай не думай, но он должен там быть в определенный день ровно в семь часов. Азриэл, в новеньком белом халате, мерил шагами кабинет. Странности, о которых рассказывали пациенты, были Азриэлу вовсе не чужды. Он чувствовал, как он близок к сумасшедшим из больницы бонифратров. Его мозг - маленький сумасшедший дом. Там есть все: депрессия, экзальтация, идеи фикс, фобии, сексуальные перверсии, склонность к самоубийству и еще много такого, чему и названия нет. С утра пациентов было немного, и Азриэл шагал по вощеному полу из угла в угол. Он не захотел становиться интернистом и выбрал совершенно неисследованную область. Что творится в этом белом комке, который называют "церебрум", "церебеллум" и "медулла облонгата"? Есть ли в этом аппарате место для свободы выбора? Если нет, то как можно говорить об этике, долге, ответственности? Где в этой машине размещается категорический императив, или как его там? Когда Азриэл прислушивался к собственным чувствам, он слышал крик и стон предыдущих поколений. Он узнавал всех: отца, мать, туробинских деда и бабку. Иногда казалось, что он слышит в себе голоса далеких предков, живших в те времена, когда евреи еще служили идолам, а может, и гораздо раньше. Но в этом хаосе была система: надо всем преобладало эго, которое хотело денег, почета, женщин, знаний, власти, святости, бессмертия и много чего еще. Но его "я" должно считаться с бесчисленными границами, препятствиями и табу. Ничего странного, что люди сходят с ума. Как этот механизм может выдерживать такую нагрузку?.. Азриэл услышал звонок в дверь. Служанка пошла открывать. Азриэл быстро проверил, застегнут ли халат на все пуговицы: он еще не утратил уважения к пациентам.
В кабинет вошел молодой человек. Он женился три месяца назад. Пациент рассказал, что страдает импотенцией. Пока он говорил, стекла его очков помутнели от слез. Жена хочет его бросить, соседи уже все знают, теща ругается, тесть орет. Что делать? Он испытывает желание, но стоит прикоснуться к жене, как оно пропадает. Азриэл выслушал, кусая губы, и предложил попробовать гидропатию. Как ни странно, от рассказа молодого человека Азриэл сам почувствовал страх. Слова обладают магнетической силой. Недавно пациентка пожаловалась ему, что, когда она ест, ей иногда начинает казаться, что тарелка полна вшей. И вдруг после этого Азриэлу тоже так показалось. Его так замутило, что он не смог доесть обед. Ничего удивительного, что психиатры чаще сходят с ума, чем другие врачи, хотя фактически опасность сумасшествия преследует каждого человека.
Пациент заплатил четвертак и ушел. Часы приема кончились. Азриэл пошел к Шайндл. Она вместе со служанкой стояла на кухне и гладила рубашку, которую Азриэл собирался надеть, когда пойдет к Валленбергу. Шайндл была на четвертом месяце. Азриэл предложил сделать аборт, но она и слушать не захотела. Иногда Азриэл использовал коитус интерруптус, но лучше им не злоупотреблять, он может привести к неврастении. Так или иначе, скоро на свет появится новый человек со своими вопросами и горестями. Увидев Азриэла, Шайндл передала утюг Марыле. Шайндл считала, что доктору не подобает находиться на кухне. Она увела мужа в комнату.
- Что с тем парнем?
- Как обычно, нервы.
- От этих нервов я сама скоро помру. Все время вот тут что-то давит, плакать хочется.
- Глупенькая, почему?
- Это я тебя спрашиваю почему. Ты же вроде как доктор.
- Все-таки я считаю, ты должна пойти со мной к Валленбергам.
- И не мечтай! Не собираюсь жрать с выкрестами свинину.
- У Валленбергов не готовят свинины.
- Все равно там все трефное.
- Помнишь, когда-то на Симхас-Тойру ты пришла ко мне с тыквой на голове и сказала, что ты королева Ямполя?
В глазах Шайндл заблестели слезы.
- Даже не верится, что это была я… Кажется, сто лет прошло.