- Слушай, тебе нужно вступать в нашу общину! - затараторила Настя. Ты - клевый кулек. Одно слово - Фет! Ты сейчас что играешь?
- Шуфутинского, - признался Федор Николаевич.
- Хватит гнать! Группа твоя еще цела? Что-то о ней ничего не слышно!
- Распалась. Одновременно с битлами.
- Ох, как жалко! - искренно вздохнула попутчица.
Федор вспомнил Бизчугумба. Он его встретил недавно на оптовой ярмарке, расположенной рядом с московским домом, где Бизча подвизался грузчиком. Испитой и поджарый, как йог, с благородной сединой в цыганских волосах. Прошел мимо и не поздоровался - то ли не узнал с перепоя, то ли сделал вид, что не узнает.
- Я, пожалуй, соберу новую группу, - бухнул вдруг Фет.
Бухнул оттого, что Рубашея за это время нисколько не изменился. И в сорок он остался мальчиком, готовым слабать хоть биг-бит, хоть рок-н-ролл, в зависимости от настроения.
- И правильно! - обрадовалась Настя. - А то нечего слушать. Попса не в счет, альтернатива приелась, а битлы… Не будешь же слушать сто лет одних битлов!
- Расскажи мне про свою общину, - потребовал Фетисов. - Значит, вы антиглобалисты?
- Мы - зеленая самооборона. И обороняем мы лес. От жирных индюков совдеповских нуворишей!
- А почему именно лес?
- А что есть еще в России, кроме леса?
Фет задумался и вдруг изрек:
- Кроме леса в России есть водка, православие и литература XIX века.
- Все? - терпеливо спросила Настя.
- Кажется, все. Получилось четыре кита. Водка-то останется в любом случае.
- А леса хотят вырубить! - застонала она. - Ты представляешь Россию лысой?
- Нет.
- И я нет. А у нас теперь осталось только пять процентов девственных лесов. На такую страну - всего пять процентов! Китайцы вывозят к себе приамурскую тайгу, финны оголяют Карелию.
- Да не в китайцах дело! Алчность! Алчность русского человека, - голос Фетисова сорвался, потому что об алчности, в частности своей, он думал довольно часто.
Действительно, с лесами в этот год творились чудеса. По Владимирской области стоял стук топоров. К магазинам, торгующим дачным сырьем, выстраивались очереди перегруженных лесом машин из Костромской, Ярославской, Ивановской областей. Доски уходили со свистом. Народ нищал, но нищал как-то странно, выстраивая многочисленные курятники, хатенки и домушки, над которыми, как шапки Мономаха, возвышались четырехэтажные особняки начальства. Лесные опушки, где веками собирали белые грибы, за месяц превращались в мусорные свалки.
- Просто все уже разворовали, - сказал Фетисов. - Остался один лес. Его и доворовывают.
- А мы не дадим.
- Как?
- Есть свои методы. Пикеты, листовки…
- Насилие, - подсказал Фет.
- Именно. Приезжай к нам, стройся и живи. Чистая вода, хвойный лес, грибы и ягоды.
- Почему зовешь? Ты ведь, кажется, не любишь мужчин, - предположил вдруг Фетисов, ориентируясь на смутное чувство, возникшее в нем от крашеной.
- Но ты не мужчина. Ты - Фет, - нежно произнесла попутчица. - Будешь нам на гитаре играть!
Федор Николаевич печально улыбнулся, как улыбается калека, которому предлагают потанцевать.
- А по поводу мужчин… Меня ведь отчим воспитывал!
- Значит, я догадался! - обрадовался Федор своей интуиции.
Он вспомнил Лешека, как тот спрыгнул с балкона. Мама после этих бурных событий сильно сдала, и у нее появилось что-то, похожее на нервное расстройство. Она умерла в 1988-м, через год почила ее сестра, прописанная в Москве с помощью Дикции - иногда сердобольного Леонида Ильича. И этим, похоже, окончилась полоса смертей в его жизни.
- Я ведь женат, - признался Фетисов. - И сынишка есть.
Он думал, что этим обидит свою попутчицу.
Но Настя довольно благожелательно откликнулась:
- Так давай к нам вместе с семьей! Только учти, у нас есть запреты. Пить нельзя. Ругаться матом нельзя. Все помогают друг другу и живут общим делом!
- Отлично. Я давно об этом мечтал!
- А пароль у нас какой, угадай!
- Кедр? - предположил Федор.
- Мимо.
- Дуб? Ольха?
Настя Эппл хохотнула.
Лес кончился. Впереди показались низкие дома внешне безлюдной Симы.
- Высади меня у магазина. Нужно затовариться.
Федор подкатил к бывшему сельпо, возле которого чернел заляпанный грязью велосипед. Осадил скакуна и заставил его встать у обочины.
- А ведь ты мне все наврала! - предположил он, открывая дверцу машины. - Нет у тебя никакой команды. Ты одна такая. Студентка какого-нибудь актерского вуза. Щуки, например. Ты ведь из Щуки?
- Так какой же пароль? - улыбнулась крашеная, не отвечая.
Фет не нашелся и молчал.
- Леннон! - вдруг выстрелила Настя Эппл.
- Маккартни, - машинально откликнулся Федор.
- Точно! Вот мы и узнали друг друга!
Фетисов нажал на педаль газа. И вдруг услышал ее последние слова:
- Только есть еще Джим Моррисон и Курт Кобейн!
- Я знаю, - пробормотал он.
- И Йорк! - прокричала она вослед. - Из новых - Йорк! Как ты забыл?
- Я помню!
Федор Николаевич сделал на площади круг почета и поехал в противоположную сторону.
- Я знаю, - повторил он сам себе. - Знаю, что жизнь не кончена.
Навстречу ему неслись зеленые леса, которые собиралась защищать Настя Эппл.
Луч заходящего июльского солнца прошил ветровое стекло и прилипшую к нему мошкару. Он вошел вовнутрь Федора Николаевича, прорезал насквозь его мятежную душу.
- Я знаю, - снова повторил он, ловя себя на сентиментальности, которую презирал и любил обличать в других.
Луч, задержавшись у границы мироздания, побежал дальше, так, что даже Эйнштейн не мог бы его догнать.