Перед продовольственным магазином, расположенным на первом этаже их кирпичного дома, толпились озабоченные родители - они отправляли детей в первую смену пионерского лагеря.
На сегодня была назначена репетиция. Фет, ничего не соображая, вбежал в двери клуба и обнаружил в нем страсти, бьющие через край.
В партере, на первом ряду, развалился Елфимов в новеньких индийских джинсах "Милтонс". На его коленях картинно сидели целых две незнакомых дородных девки в стиле Рубенса, репродукции которого, взамен запрещенной порнографии, любил публиковать журнал "Огонек". Девки лузгали семечки и смотрели на Фета подведенными, ничего не выражающими глазами. На гипсовом черепе лысого Ленина был напялен женский берет. Под ним Бизчугумб и Рубашея настраивали гитары, повернувшись спиной к разложившемуся в моральном смысле ударнику.
- А вот и он, - хрипло сказал Елфимов, качая на правой ноге музу Рубенса. - Наш лидер!
- А как звать-то его? - спросила муза.
- А у него нет имени, - пробормотал почему-то Елфимов. - Зовите его просто "бас-гитара"!
- Эй, бас-гитара! - проворковала девка, вытаскивая из сумочки пачку "Плиски". - Огоньку не найдется?
- Он не употребляет, - объяснил Елфимов. - Он еще маленький!
- Маленький! - загоготала крашеная. - Маленькая бас-гитарка!
Фет, не ответив, врубил усилитель "УМ-50". Звуки большого раздрызганного радиоэфира наполнили комнату.
- Будем делать новую песню, - хрипло сообщил он. - На текст М.Ю. Лермонтова.
- К-кого? - удивился Рубашея.
- Гусар был такой. Его убили по заданию царя… "Ре минор", "ля минор", "фа".
- "Ле минол" я могу, - сразу оживился Бизчугумб, услышав про свой любимый аккорд.
В минуту жизни трудную,
теснится ль в сердце грусть,
одну молитву чудную
твержу я наизусть…
Фет взял гитару и как мог изобразил на ней свою балладу. Из-за того, что голова была забита другими вещами, он сыграл посредственно, без искры и завода, забыв к тому же текст в последней строфе.
Все притихли, скукожились. Даже девки перестали лузгать свои семечки.
- Эт-то не рок-н-ролл, - наконец подал голос Рубашея.
- А что это по-твоему?
- Советская эстрада - вот что это такое! - с отвращением сказал Елфимов.
Вдруг далекий диктор из усилителя, перекрывая помехи радиоэфира, сообщил поставленным голосом пустого чайника:
- Валерий Ободзинский. Английская песня "Девушка". Музыка народная, слова Онегина-Гаджикасимова.
- Во! - заорал Елфимов. - Советский рок-н-ролл! Мы опоздали!
Фет застыл, пораженный фальшивой молнией. Послышались бессмертные битловские аккорды, но сыгранные как-то не так, хуже, жиже, будто в пюре вместо молока налили холодной воды. Медоточивый голос запел по-русски, вздыхая, как оперный тенор:
Рассказать я вам хочу, как я любил когда-то,
правда, это было так давно.
Помню, брел я как-то ночью по аллее сада,
чтоб шепнуть в раскрытое окно…
И добавил почему-то по-английски:
- Герл, герл, о-о!
Взгляд Фета упал на молоток и отвертку, лежавшие около усилителя.
- Значит, у меня не рок-н-ролл? - спросил он, требуя уточнений. - А это, - он указал на невидимого, как призрак, Ободзинского, - это рок-н-ролл?
Вид лидера был страшен, и никто не посмел издать ни звука. Только безумный радиоэфир выл и постанывал в предчувствии так и не наступившего оргазма:
- Герл, герл… О-о!
- Ладно! - сказал Фет и долбанул молотком по серой металлической крышке усилителя "УМ-50".
Долбанул удачно - плохо завинченная крышка соскользнула вбок, обнажив тускло горевшие лампы чудо-аппарата.
- Это ж казенное! - с ужасом пробормотал Бизчугумб, очевидно, вспомнив техника-смотрителя с его страшной угрозой.
- На! - и Фет тем временем расколол лампу внутри усилителя, как раскалывают орех.
Бизчугумб бросился на безумного бас-гитариста, хотел скрутить ему руки, но был отброшен ударом ноги под бюст В.И. Ленина. Вождь мирового пролетариата покачнулся и упал со своего постамента. Голова его треснула надвое.
- Браво! - истошно заорал Елфимов и хрипло запел во всю луженую глотку: - Ши лавс ю, йе-е-е! Ши лавс ю, йе-е-е!
Фет тем временем пробил грифом гитары обшивку акустической колонки, методично проколол первый динамик, потом - второй и третий.
Для советских подмостков такой прием был внове, но в Англии практиковался уже несколько лет. В Новом Свете же вообще поджигали гитары и даже испражнялись на них прилюдно малой нуждой.
- Прекратить бардак! - вдруг властно приказал знакомый голос.
Фет отвлекся от поверженной акустики, и гриф его гитары уперся в сцену.
- Нет подпольным абортам! - проскандировал отец, сложив ладони рупором. - Тебе что, очко порвали?
- Почти, - признался его сын, тяжело дыша.
К удивлению, сверхпрочная советская аппаратура не была полностью изничтожена, Ободзинский каким-то чудом прорывался сквозь разорванный динамик, только теперь его голос напоминал писк комара:
- Герл, герл! О-о!
- Публичный дом закрывается на санобработку! - и адский Николай смачно шлепнул по заднице рубенсовской блондинки. - Сифилис и гонорею - под надежный контроль Минздрава!
- Идиот! - завизжала блондинка и, одергивая юбку, поспешила к выходу.
За ней, роняя семечки, поплелась ее подруга.
- "Долой хоккей, долой футбол! И прочая, и прочая! Предпочитаем спорт другой, шары в штанах ворочая!" - с чувством прочел отец и назвал автора: Маяковский. Из гражданской лирики. Вот какие стихи надо петь, сынок! А ты развел канитель с Лермонтовым, тьфу!
- Ты чего? Ты зачем моих телок? - нагло попер вперед Елфимов, но был остановлен кулаком с татуировкой, приставленным к его носу.
- Где ты был? - чуть не плача спросил у отца Фет. - Я нуждался в тебе!
- Работал над ан-га-же-ментом, - уклонился Николай от прямого ответа. - Есть дело, шпана! Ну-ка, ко мне! - и он поманил их пальцем.
Изо рта его пахло одеколоном "Гвоздика".
Все, кроме Фета, вынужденно сгрудились вокруг гостя, боясь, как бы он не выкинул что-нибудь более страшное.
- В кафешках вы работали или нет? Под ершика, сушки и килечку?
- Н-никогда! - пробормотал Рубашея.
- Значит, будете. Есть одно местечко, "Белый медведь". Днем мороженое, вечером - ершик.
- Клево! - вынужден был признать Елфимов.
- Значит, подписываем соглашение. Чирик за вечер. Пятерка моя, а остальные вы делите между собой.
- Не буду. Я не пойду, - выдохнул Фет.
- Сейчас, шпана! Это уже мое кровное. С сынком мы дело сами уладим!
Он манерно взял Фета под руку и отвел за пыльные кулисы.
- Ты зачем мне ан-га-же-мент срываешь?
- Мне крышка, отец! - простонал Фет.
- Чего ты плетешь?
- Лешек!
Фет всхлипнул и уставился в пол.
- Военный радист Лешек? - незлобиво переспросил адский Николай. - Я узнавал про него. Он разбил свой самолет, а сам спрыгнул с парашютом.
- У тебя есть где ночевать? Я домой больше не пойду.
- Рассказывай! - и Николай внимательно посмотрел на мальчика.
- Не могу! - простонал Фет.
- Он что, тебе вдарил?
- Хуже.
- Тогда вставил пистон!
- Почти.
- Знаешь, так не бывает! - потерял терпение Колька. - Или вставил, или не вставил. Третьего не дано. Или цела задница, или нужно покупать новую!
- Задница цела. Но от новой я бы не отказался, - уклонился Фет от прямого ответа.
- Значит, ленточка разрезана и выставка открылась, - предположил отец, не выдавая своих чувств.
Мальчик молчал.
- Можешь жить пока у меня в каптерке, - разрешил родитель. - Только позвони матери, чтоб она не волновалась.
Он взобрался на сцену и торжественно объявил:
- На сегодня концерт окончен! На "бис" можете не вызывать! Все равно сыграем без вызова!
- А когда пойдем в "Медведя"? - осведомился Елфимов. - За ершиком?
- Когда Федьку приведу в чувство, тогда и пойдем, - сказал отец. Даже трупы выносят с поля боя, а уж контуженных в задницу - тем более!
Он поднял с пола половинку бюста В.И. Ленина и водрузил ее на постамент.
Ребята начали собираться по домам.
Фет тем временем пошел в Красный уголок, где стоял обшарпанный телефон со шнуром, обмотанным изоляцией, и набрал свой номер.
- Алло? - с готовностью откликнулась Ксения Васильевна.
- Это Федя. Передайте, пожалуйста, маме…
- Федор?! Тебя разыскивает Станислав Львович! - вскричала соседка.
- Зачем? Чего ему надо?
- У него что-то срочное! Пропуск на студию уже заказан!
- Мне нужно в группу, - сообщил Фет отцу. - Вечером буду у тебя.
Он вышел на улицу и услышал, что в голове гудит мотоциклетный мотор. Все тело прыгало и вибрировало изнутри, будто под ребрами крутили гигантскую карусель.
Подходя к студии, он машинально провел рукой по лицу и обнаружил, что на щеках выступила щетина - первая щетина в его жизни. Фет постарался выйти за пределы собственного тела и представить себе, как выглядит, - волосы немыты и кажутся темнее, чем есть на самом деле, штаны и рубашка мятые, будто бегали всю ночь отдельно от своего хозяина. "И ладно, - решил он про себя, - гении и должны быть такими. Потому что весь мир против них".
Он получил пропуск и отдал его беспалому вахтеру.
- Знаешь, как все это называется, парень? - пытливо спросил его дедок, подготавливая свою коронную фразу.
- Мудявые ожидания, - опередил его Фет и проскользнул через вахту.
Но оказался неправ.